Начинаю делиться своей повестью "Каменный цветок". Думаю, что на одну-две недели я смогу подарить читателям (даже немногим) что-то для ума и души.
Предисловие к повести
Если бы на момент написания своей последней работы Макс Полянский не был уже художником с мировым именем, если бы не существовало написанных рукою мастера таких циклов, как «Времена года», «Европа», «Крысиные бега», «Апокалипсис», «Итальянские девушки», погоня за которыми захватила ведущие музеи мира, если бы художник не оставил в наследие вообще ничего, кроме своего последнего произведения, то и его было бы достаточно, чтобы поставить Полянского в один ряд с первыми мастерами мира. Тот день, в который Рита М., подруга художника, позвонила в редакцию New York Artist Review и сообщила, что она готова показать последнюю работу мастера, может по праву называться днем рождения нового искусства, или, выражаясь языком более скромным – нового направления в искусстве. К скорби же всех почитателей гения Макса Полянского, тот же самый день считается и днем смерти художника, хотя технически это и не совсем верно.
Репродукции последней работы Макса Полянского облетели весь мир, нанеся город, в котором родился и умер (но так мало жил) художник на искусствоведческую карту мира наряду с Флоренцией, Неаполем и Венецией. Всем сегодня знакомы образы этих «знаков на стене», как назвал их один известный критик. Однако мало кто из искусствоведов сходится в интерпретациях последних художественных образов Полянского. Некоторые даже возражают, что это не работа Полянского, поскольку она никак не вписывается в традиционный контекст, в котором ранее прочитывалось творчество художника.
Однако у нас нет оснований сомневаться в авторстве данного произведения. Что же касается его интерпретации, то нужно отдать справедливость словам тех, кто говорят, что последняя работа не вписывается в традиционный контекст художника. И все же величие художника, по всей видимости, определяется его способностью подвергать все, включая свое творчество, радикальному пересмотру. Это свойство вообще всех великих людей. Но гений Макса Полянского проявился не столько в факте пересмотра, сколько в том, что перемена в его творчестве была столь же закончена и блестяща, сколь неожиданна и загадочна.
Чтобы понять, что двигало кистью художника в последние дни его жизни, надо заново взглянуть на жизнь художника, притом сделать это в свете того направления, которое художник задал своим последним произведением. В журналах и газетных статьях уже обозначилась тенденция выписывания биографии художника. На наш взгляд все они страдают излишней заумностью, злословят, пренебрегают простыми и ясными вещами. Некоторые «биографы» придерживаются, с другой стороны, упрощенного взгляда, связывая творчество Макса с наркотиками, которые он, как известно, одно время употреблял.
На что же претендует мой скромный очерк? Что он имеет честь предложить читателю нового? Я говорю в первую очередь о тех, кто внимательно следил как за творчеством Полянского, так и за его биографией и библиографией. Есть ли мне что добавить ко всему сказанному и пересказанному в тех бессчётных статьях, которые высыпались на наши головы в последние два-три года, с уходом художника? В намерения автора этой относительно краткой биографии художника отнюдь не входило делать еще один энциклопедический обзор его жизни. Таких творений уже предостаточно.
На самом деле, я стараюсь вообще избегать описания тех событий жизни художника, о которых всем и так хорошо известно, и о которых общепринятым является говорить как о главных определяющих его жизни и творчества. Кто не знает о его молниеносном взлете сначала на Американском, а потом и на Европейском небосклоне к 1990-му году, о Премии Международной академии художеств и других престижных наградах, о его триумфе в середине девяностых, о рекордной беспрецедентной стоимости его работ, о болезни, которая совершенно, казалось, устранила его от дел (ложный, кстати, постулат), о его внезапном, как из пепла, возрождении в начале XXI-го столетия, и такой же внезапной его смерти?
Вот об этом я писать не буду. Я напишу о тех малоизвестных событиях жизни художника, которые, на мой взгляд, являются решающими для понимания всего творчества Макса Полянского. Большинство искусствоведов, безусловно, со мной вряд ли согласятся, но на то я и не искусствовед, чтобы не вступать с ними в длинный и изнурительный спор. Кто-то может указать мне на то, как я вообще, не будучи профессиональным искусствоведом, берусь за такую тему? Но тот, кто начнет читать сразу поймет, что искусствоведческие вопросы отнюдь не являются для меня главными или даже значимыми.
Для меня интерес представляет внутренний мир Полянского. Конечно, я вполне отдаю себе отчет в том, что ставлю перед собой непосильную задачу. И тем не менее я далеко не первый, кто когда-либо пытался заглянуть во внутренний мир известных героев, деятелей науки и искусств, общественных деятелей. Есть, видимо, нужда в постановке этого вопроса. Есть и отзыв, есть и спрос. Так почему бы и нет? Особенно если это не биография, а биографическая повесть.
Но у меня есть еще один важный повод взяться на перо. Мне посчастливилось взглянуть на Макса Полянского не прищуренными глазами искусствоведа, не жадными глазами журналиста, а влюбленными глазами подруги художника Риты М. Хотя слова Риты М. - последней подруги художника - широко цитируются, кажется, что дух ее слов остается где-то вне, не услышанный и не понятый ни писателем, ни читателем. Подозрения на этот счет давно уже посещали меня. В результате я, начинающий, никому не известный журналист, набрался храбрости и позвонил Рите М.
Зная, как, должно быть, устала она от назойливой прессы, я сразу же спросил Риту, верно ли она была услышана бравшими у нее интервью. Ее, видимо, сильно смутил мой вопрос, потому что она долгое время молчала в трубку. Я тоже молчал, почти суеверно выдерживая паузу, дожидаясь ее ответа. И она сказала: «Либо меня не услышали вообще, либо я не хотела им ничего говорить». «А со мной вы сможете поговорить?» - обрушился на нее я. Она снова помолчала, а потом как-то неожиданно, по-деловому назначила место и время встречи. Я ликовал.
Готовясь к этой встрече, до которой у меня оставалось еще четыре дня, я еще раз пересмотрел все материалы, которые мне удалось раздобыть о жизни и творчестве художника. Вообще, попытки воссоздания биографии Макса Полянского наталкиваются на серьезные трудности: отсутствие каких-бы то ни было дневников, малое количество писем, весьма замкнутая социальная жизнь художника, ореол таинственности и неопределенности, окружавший Макса, особенно в последние годы его жизни, и, наконец, обстоятельства смерти художника, о которых с определенностью пока еще никто не высказался.
Все это, безусловно, ограничивало мое доверие к традиционным биографиям художника. Мне оставалось надеяться лишь на то, что моя встреча с подругой художника даст ответом на те вопросы, которые меня давно уже мучали. На тот момент я еще не подозревал, что встреча с Ритой заставит меня радикально пересмотреть не только все то, что я читал и слышал о художнике прежде, но и сам формат той биографической работы о художнике, который у меня начинал было складываться. Моя книга сложилась не в виде биографии, а скорее как художественная переработка рассказа Риты М. в сочетании с моим собственным видением, прочтением некоторых картин художника, в особенности из его цикла "Итальянские девушки".
В любом случае – вот она, моя версия внутренней истории Макса Полянского, художника, которого New York Artist Review сравнивал с «новым Гагариным, которого Россия вышвырнула за пределы земного притяжения, и которого никто и никогда так и не смог вернуть обратно». По просьбе Риты, та часть ее рассказа, в которой речь идет непосредственно о ней, о некоторых эпизодах ее жизни, будет опущена или сокращена. Это создает определенные сложности, так как в значительной степени творчество Макса Полянского связано именно с этими переживаниями. Но эта недосказанность не принципиальна, поскольку каждый, знакомый с творчеством художника, сумеет понять сущность этих переживаний, опуская ранящие детали.
И еще одна ремарка. Макс Полянский не оставил после себя ни одного автопортрета, или портрета художника – хотя на некоторых картинах он вывел себя, но в непрямых, отвлеченных, фрагментарных образах. С согласия Риты читателю представляется не биографический, но художественный портрет художника, который написан вербальными отголосками того языка, над которым работал Макс Полянский.
Поймать одну-две искры из влюбленных в художника глаз и запалить ими ворох праздной бумаги – к этому я стремился, но, не знаю, достиг ли. Передо мною, как и перед всеми ценителями гения Макса Полянского, его жизнь и творчество ставят больше вопросов, нежели дают ответов.