Памяти моего отца,
кавалера ордена "Шахтёрская слава" II степени,
Голубева Виктора Петровича, посвящается
В шахтёрском посёлке, где я живу, почти все, кто меня знает, зовут Петровичем. Если кто-то говорит обо мне «Витька Голубев», то непременно следует уточнение: «Такой маленький, что всё время с «балеткой» ходит». Но если про меня говорят «Петрович», то уточнения уже не требуются. Так меня зовут ещё с тех самых пор, когда я впервые попал в забой на шахте Мушкетовская в городе Сталино на Донбассе.
Сейчас это город – миллионник Донецк, а тогда, в 1957 году, Сталино был просто большим посёлком шахтёров и металлургов, где по соседству с монументальным зданием театра ютились ветхие хибары с курами и свиньями во дворах.
Сам не знаю почему, вдруг матёрые мужики, потомственные шахтёры, многие из которых были фронтовиками, стали называть меня, вчерашнего студента Таллинского горного техникума, как старика – уважительно, по отчеству.
Может быть потому, что я единственный среди них в то время имел специальное образование и диплом горного мастера. Помню, как ехал в поезде из Таллина через Москву на Украину. Меня спросил попутчик в тамбуре: «Откуда едешь, инженер?» Тут нужно пояснить, что в то время учащиеся горных техникумов обеспечивались государством казённым обмундированием, и на мне был тёмно-синий китель с воротником-стойкой, и золотистыми пуговицами, а на голове такого же цвета фуражка с кокардой, изображающей скрещенные молоток и штангенциркуль, обвитые дубовыми листьями.
– Из Таллина, – говорю.
– Ммм… А куда?
– В Сталино, – отвечаю.
– ??? Как так? Из Таллина в Таллин?
– Нет, я из Эстонии, из города Таллина, еду по распределению на шахту в город Сталино, на Донбассе. Раньше это город Юзовкой назывался, потом, когда умер Сталин, переименовали в Сталино.
А в шестьдесят первом или шестьдесят втором городу вернули прежнее имя – Донецк. Как раз тогда я записался в райкоме добровольцем, чтоб ехать на Колыму, осваивать необжитой край у самого полярного круга. Мальчишка ж был, романтики хотелось, мир посмотреть. Да и денег там, говорили, больше платят. Так я оказался на шахте № 10 Кадыкчанская. Приехало нас с Украины тогда человек пять, со мной мой дружок – Женька Шлыков, напарник по бригаде проходчиков. Он-то меня и назвал прилюдно Петровичем, ну так и стали меня все звать.
Сначала работали на стройке, строили саму шахту № 10, потом в ней же и начали выдавать на гора первый уголь. Скоро Женька сбежал на родину к невесте, а я так и остался. Сначала работал проходчиком, затем, после окончания курсов, – взрывником. Очень мне это дело нравится. Рассчитать, заложить, подорвать и получить нужный результат. Это очень тонкая работа. Мы с мужиками постоянно тренировались, совершенствовали мастерство. Например, была такая игра: на спор нужно было перебить кусок арматуры или рельса с первого подрыва, не пользуясь весами и карандашом с бумагой. Рассчитать вес и способ закладки аммонита так, чтоб не получилась воронка метр на метр, но и чтоб требуемый предмет был разрушен точно в том месте, где указано.
Без ложной скромности скажу, что я мог на глазок, с первого раза, «перерубить» аммонитом любой предмет: хоть кувалду, хоть бочку из-под солярки.
Скоро я стал горным мастером, потом начальником участка. Трижды «встречался с Шубиным». Шубин – это дух погибшего шахтёра, который помогает живым. Его полупрозрачный силуэт часто видят в шахтах и рудниках перед обвалом или взрывом метана. Дважды меня заваливало, один раз газом отравился. Это было самое страшное.
Ползу по узкому "шкурнику", впереди себя пихаю самоспасатель и каску с лампой, сзади напарник щемится, он что-то говорит мне, говорит, и вдруг умолк. Я остановился, кричу ему, а собственного голоса не слышу. Вот где меня торкнуло! Когда понял, что я совершенно оглох, вылетел из норы пулей, свалился в яму, отдышался, снял ватный бушлат и нырнул назад, напарника вытаскивать. Схватил его за руки и ползу, как рак, задним ходом. Тяжёлый он, гад, вдвое тяжелее меня, но как-то я умудрился вытянуть его наружу.
Точнее, не я, а ребята из нашей бригады. Говорят: «Идём, смотрим – из норы сапоги торчат. Подёргали за каблуки – молчок. Выдернули наружу – Петрович, весь синий, с пеной на губах. Внутрь посветили, там ещё один жмур. Вытянули второго. Положили обоих в стволе, где вентиляция такая, что можно взлететь на поверхность вместе с вытягиваемым из шахты воздухом. Ничего, оба оклемались, слава Богу».
О том случае никто не знал много лет. Инженер по технике безопасности у нас тогда такой «правильный» был! Уволил бы нас всех одним махом, да ещё и по статье.
А в семьдесят шестом меня, после перелома ноги, перевели начальником склада взрывчатых материалов. Работа не пыльная, но очень ответственная. Шутки с взрывчаткой очень плохи. Отбор на эту должность был жесточайший, как в разведку. Проводили его парни из шестого управления КГБ. Невозможно стать взрывником и тем более материально ответственным на складе ВМ, если у тебя есть судимость или родственники за границей. Каждую смену я выдавал взрывникам положенное количество патронов аммонита и детонаторов, под роспись. Пополнял при необходимости запасы ВМ с поверхности и вёл строгий учёт их наличия и расхода под землёй.
Иногда случались внезапные проверки, сотрудники «Шестёрки» сами спускались под землю, закрывали склад и начинали сверку по своим документам, журналу учёта поступления и выдачи взрывчатых материалов, пересчитывая всё до последнего детонатора.
Когда в январе 1977 ко мне нагрянула проверка, я совершенно не удивился, ведь в складе всегда был полный ажур, но дальше события начали развиваться отчаянно некрасиво. Гэбисты даже журнал не потребовали, а полезли в груду пустых ящиков из-под аммонитных патронов и через минуту мне начали задавать вопросы. Я сидел с открытым ртом, пялился на связку патронов со срезанными заводскими номерами, а по спине струился липкий холодный пот. Неучтённая взрывчатка у меня в складе, да ещё и номера срезаны – это срок. Немалый срок.
А у меня старший школу заканчивает, а младший только во второй класс пошёл. Нечего мне было ответить. Я точно знал, что это не моё, а значит, мне это подбросили. Очень часто бывает так, что при взрыве часть патронов оказываются не разорвавшимися, такая взрывчатка сдаётся назад на склад, но вы же понимаете, что находятся любители утащить что-то с работы домой. И, в общем, немного шахтёров в посёлке было, у кого не было бы в загашнике хотя бы десятка детонаторов или парочки патронов. Но какая же сволочь подкинула мне этот компромат?!
Хуже всего, что случилось всё это именно в те дни, когда страна впервые услышала такие слова, как «терроризм» и «армянские националисты».
Выяснилось, что взрывы в московском метро были произведены с помощью промышленной взрывчатки, а именно аммонита, используемого в шахтах, опасных по газу. Мало того, в лаборатории КГБ по фрагментам картонных гильз с мест преступлений быстро установили завод-изготовитель и даже номер партии. Оказывается, что для каждой определённой партии используется уникальный картон, в составе которого включены частицы металлов – своеобразный шифр, который невозможно лишить индивидуальных признаков для идентификации. Как отпечатки пальцев у человека. Узнать, на какую именно шахту была отправлена взрывчатка из этой партии – проще простого.
Угадайте с трёх раз, откуда были патроны аммонита, взорвавшие московское метро? Правильно. Я тоже, мягко выражаясь, удивился. Из моего склада был аммонит, убивший несколько человек и покалечивший десятки.
А потом началась серия допросов. Не знаю, как гэбисты установили мою непричастность, но факт, что через месяц меня оставили в покое, правда, у меня тогда случился первый инфаркт. Причём выяснилось это уже после, на плановой медкомиссии. Терапевт, ни с того ни с сего, выписал мне направление на электрокардиограмму. Увидев мой изумлённый взгляд, пояснил:
– Петрович! Мне твоё сердце не нравится. Ты лекарства хоть пил какие-нибудь?
– Нет! Ни за что! Единственное лекарство от всех болезней, которое я соглашусь принять, – морошка с мёдом и мятой.
– С ума сошёл? У меня подозрение на инфаркт.
– Нет никакого инфаркта! Чё ты несёшь?
– Слушай, когда тебе говорят! Принесёшь результаты, я тебе всё расскажу.
Ну, вот тогда и выяснилось, что я на самом деле перенёс инфаркт на ногах, и даже не заметил этого. Ну, была одно время одышка какая-то, и всё. Сердце у меня в жисть не болело. Даже не знаю, где оно находится-то.
В общем, в тот год мы с семьёй уехали на материк на всё лето. Месяц в Гурзуфе, месяц в Анапе. Затем к тёще на недельку, а потом ещё всю Прибалтику объехали. Таллин, Пярну, Юрмала, Паланга, Тракай. Почти полгода отдыха для меня невыносимы. На работу просто рвался, не дождаться было, когда снова под землю, к своим родным мужикам. Каждый вечер, ложась спать, закрывал глаза и видел сопки и реки, представлял, как друзья сейчас хариуса ловят, оленей, лосей добывают, запасаются дичью, грибами и ягодами на всю зиму.
Слава Богу, отдых когда-то заканчивается. Вернулись на Колыму в октябре, там снега по колено, мороз градусов десять. Такое счастье – вернуться домой. Вновь полетели смена за сменой, и ни разу двух одинаковых. Вот за что я люблю свою работу – так это за разнообразие. Каждый день прекрасен по-своему, и ни одна ситуация не повторяется дважды. Правда, случилось в ту осень сразу несколько горьких утрат.
Мой дружок, сосед по дому, глупо так погиб. Он был машинистом шахтного электровоза. Что такое с ним случилось? Ведь трассу он наизусть знал до сантиметра. А тут… Забыл он, что в одном месте около 50 метров нужно ехать, пригнувшись ниже приборного щитка, потому что кровля очень низкая, такелаж нависает в тридцати сантиметрах выше вагонеток. Вероятно, он обернулся и смотрел назад по ходу состава, когда поезд въехал на участок с низкой кровлей. В общем, затянуло его на вагонетки с углем, размололо в фарш. Своими глазами видел, как ребята из военизированной горноспасательной части сдали остановившийся поезд назад и собирали оставшиеся клочки окровавленной одежды, куски мяса и раздробленные кости.
Потом парень молодой подорвался, ещё одному выбило глаза и оторвало кисть правой руки. Как не задался с самого начала 1977 год, так он и закончился. И слава Богу, он закончился! Новый год. Настроение отличное. Впервые за много лет отмечали праздник не у нас, а сами пошли в гости, к моему лучшему другу Пете Васюкову. Его все зовут Петя-Федя, потому что он был – Пётр Фёдорович. Славно так погужбанили. А под утро возвращаемся с женой Нелькой домой, идём по спящему посёлку, вдруг вижу – в окне на втором этаже трёхэтажки, что у ресторана «Север», как-то странно ёлка мигает. Остановились. Смотрю, всё ярче светится. Ба! Да там же пожар!
Беру Нельку за плечи и говорю ей: «Беги быстро домой, звони, пожарку вызывай». Она «похрустела» в сторону дома, благо, до нашей трёхэтажки сто метров осталось, а сам бегом в подъезд. В дверь та заперта. Разбежался, плечом высадил дверь, обитую дерматином поверх ватного одеяла, а там… Белый дым стелется от потолка и почти до самого пола. Кричу: «Есть кто живой?» В ответ слышу детский плач на фоне усиливающегося гудения и треска. Стекло в оконной раме уже, слышу, лопнуло. Ну, думаю, сейчас начнётся. Тяга как дунет, всё огненным смерчем поглотит. Слышу с улицы отдалённый вой сирены на пожарной машине, но времени не остаётся уже. Скинул на кафельный пол пальто и шапку, лёг на пол и пополз.
Сквозняком дым немного вытянуло, на полу ещё можно дышать. В гостиной жар уже невыносимый, вижу, мальчишка сидит в углу и скулит, как щенок. Кинулся к нему на четвереньках, сгрёб в охапку и бегом в подъезд. Когда выбегал, заметил краем глаза, что на диване, позади стола, уставленного тарелками с недоеденными закусками, лежит мужчина. Тут соседи набежали, я им мальчонку спихнул, а сам назад, в пекло. Мужика за ноги схватил да как рвану его изо всех сил, вынес его, как куклу, за одну секунду.
Пожар потушили, пьяная мама мальчика вернулась с гулянки и долго выла и причитала, за что же так её Бог наказал. Мужика её увезли на «скорой», он крепко наглотался угарного газа и не приходил в сознание. А я отряхнул пальто, напялил старую кроличью шапку и отправился домой, к жене и детям.
На следующий день позвонил Петя-Федя и сообщил, что Генку-то я чудом спас. Врачи сказали, что ещё немного, и был бы труп.
– Что за Генка-то?
– Ты что, не видел, кого вытаскивал?
– Да там не до того было! Вообще ничего ни хрена не видно.
– Это Гена Козленко, взрывник, с тобой же работает!
– Ах, этот… Так меня ж мужики побьют на работе за то, что я это говно спас.
– Ха-а-а... Ха-а-а... Ха-а-а! – таким дьявольским хохотом умел смеяться один только Петя Васюков. – Это уж точно, Петрович! Готовь литр на проставу!
Дело в том, что этого Козленко все в бригаде недолюбливали. Крохобор он и рвач. Одни деньги на уме. Это выгодно, это невыгодно, там сэкономить можно, тут стырить. Одним словом, говно – оно и есть говно. Такие едут на север за «длинным рублём» и надолго обычно не задерживаются.
Не задержался и Козленко. Примерно через месяц он рассчитался с объединением «Северовостокуголь» и перед отъездом пришёл ко мне с бутылкой. Я усадил его напротив себя за столом на кухне, поставил тарелку со сливочным маслом, полбуханки белого адыгалахского хлеба и ополовиненную трёхлитровую банку с красной икрой. Выпили, зачерпнули по ложке икры, закусили. Наливаю по второй, а Гена вдруг заплакал. Смотрю и не понимаю, чего это он. Трезвый же вроде.
Вдруг произошло то, чего со мной не случалось ещё никогда в жизни. Взрослый мужик грохнулся на пол, подполз ко мне и стал пытаться схватить меня за колени. Я шарахаюсь от него, как от чумного, подумываю, как бы санитаров не пришлось вызывать, а тот как завоет по-бабьи:
– Пе-етро-о-ови-ич! Прости меня, окаянного! Сво-о-олочь ведь яа-а такаяа-а-а!!!
– Встань, придурок, сейчас мальчишки со школы вернутся, что подумают?
– Петрович, не встану, пока не скажешь, что простил меня!
– Да прощаю, прощаю, за что только!
– Это же я тогда! Яа-а-а! Сука я настоящаяа-а! Я ж, блин, завидовал, что именно тебе место завсклада досталось, а не мне. Я же инженер, политех закончил, а ты работяга. Но тебя – в начальники, а я – простой такелажник. Это я тебе неиспользованные патроны подкинул и ребятам из «шестёрки» стуканул.
Чувствую, у меня кровь от головы отхлынула. Кулаки сжал аж до хруста в суставах. Стою над этим ничтожеством и думаю, ка-ак садану сейчас по этому жирному затылку принесённой им же бутылкой. А тот не унимается, пытается целовать мне брюки. Бормочет, весь в слюнях и соплях. Чувства брезгливости, отвращения и жалости перемешались в моей душе, и решил я этого Козленко отправить куда подальше, пока не довёл до греха. Сказал, что прощаю, попросил беречь жену, сына и и пожелал успехов на новом месте, на шахте под Харьковом, куда он отправляется на днях.
Больше я ничего о Козленко никогда не слышал. Колымчане всегда поддерживают связь друг с другом, даже после отъезда на большую землю, но об этом типе никто и никогда ничего так и не узнал. Злобы у меня к нему давно не осталось, но вот вопрос о том, откуда берутся такие «экземпляры», не снят по сей день. Хочется верить, что сын у него вырос НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ.
Печоры, 29 мая 2013 г.
Читать другие рассказы:
https://zen.yandex.ru/media/kadykchanskiy/vse-baby-dury-5dd6135ed8a5147cefe99e4a