Кому война, кому
хреновина одна.
Народная мудрость
Надо, ох надо, дорогие мои читатели, от «высокого и прекрасного» перейти постепенно к низинам нашего с вами житья-бытья, но не с целью примитивного и грубого морализирования над многочисленными пороками нашей общественной жизни; а скорее с попыткой обозначения их как особого социального феномена, осмысление которого всем нам, полагаю, сейчас исключительно необходимо, ибо, если в конце концов не постигнешь жуткую природу современной нравственной грязи, то уж и не отыщешь и способы, и приемы ее преодоления.
Итак, как говаривал некогда Николай Васильевич Гоголь, «припряжем подлеца» и посмотрим, как он в этой жизненной упряжке прыгать и корчиться будет.
Ну, разве не замечали вы, дорогие мои, как много в современной жизни появилось совсем особенных пакостей, больших и маленьких и чем дальше, тем все они разнообразнее, мерзостней и неожиданней?! То вдруг окажется, что в респектабельном магазине, где тебе полагается существенная скидка, тебя вместо нее на энную, весьма приличную сумму обнесут; то почему-то в серьезной товарной сети распродажу объявят, а когда к кассе с товарами подползешь, окажется, что ничего-то, что у тебя в корзинке находится, почему-то под эту акцию не подпадает; то неизвестно, зачем энергетическая компания, с неопределенными формами собственности вдруг решит модернизироваться и, разумеется, за счет потребителей, а потом начнет весь город недоимками донимать, а счета-то откровенно сумасшедшие; то зачем-то за капремонт начнут по второму кругу с народа платежи драть да неизвестно на каких основаниях; то непонятно, кто из горячо любимых соседей по даче вдруг на участок проникнет и в баню пролезет, где краны откроет, чтобы ее всю водой залило; то охранные структуры вместо того, чтобы своими непосредственными обязанностями заниматься, почему-то к безопасности и сохранности вверенного их попечению жилища начинают относиться самым безобразным образом, и шляется в дом в отсутствие хозяев кто ни попадя; то вдруг обнаруживаешь, что в гаражном боксе, опять-таки попечению охранников вверенному, море песка и грязи на полу и уже явные следы пребывания совершенно чужой и левой машины; то уж совсем ни с того, ни с чего на дорогах и улицах нашей необъятной страны владельцы автотранспорта, как средневековые самураи, свои отвратительные эмоции на точно таких же, как и они, на несчастных автовладельцах вымещать начинают – где откровенным битьем, где «катаньем», то есть всяческими претензиями и истеризмами; то вдруг самое ближайшее окружение, от которого, кроме любви и добра и взаимопонимания ничего до сих пор и не видел, совершенно неожиданно и непонятно почему начинает вести себя так, что хоть стой, хоть падай; и накапливаются все эти впечатления и множатся в какой-то категорической беспощадности да так, что в какой-то решающий момент жизни перестаешь понимать: что же это такое, наконец, с людьми случилось, и как с этим новоявленным злом простому, немудреному человеку бороться, и в конце концов, какой же это такой особый социальный тип в нашей жизни объявился, что все эти пакости творит и воспроизводит как совершенно законное и обычное дело и вполне таким ходом вещей доволен, как будто действительно на то «право имеет»?!
Тут надо вам сказать, что с нравственно-психологической квалификацией этого явления у любого чуткого к жизни человека, как правило, никаких проблем не бывает: только смотри внимательно, и вся подноготная его прямо как на ладошке объявится. Так в этом смысле пакостничество есть ничто иное как хроническая и систематически практикуемая подлость, причем подлость особая, энергичная, липкая, с энтузиазмом и даже некоторым творческим порывом организуемая, упорная до неистощимости, и хваткая до безудержности, внедрившаяся сейчас подобно зловредному вирусу в наш социальный организм и разрушающая его изнутри, беспощадно и безобразно.
Тут надо как бы в скобках заметить, что далеко не всегда пакостничество захватывает буквально все (или очень многие) сферы и формы общественной жизни, как мы сейчас, к нашему величайшему прискорбию, почти повсеместно наблюдаем. Так в большинстве своем в более социально благополучные и ценностно внятные эпохи оно обычно фигурирует, так сказать, «на обочине жизни», в некоей маргинальной ее периферии, в тени и сумраке бытия, не выходя на свет Божий и отчасти даже стыдясь самое себя из страха быть усмотренным и опознанным. И вот так живет и живет себе оно в неких низинах и впадинах жизни по крайней мере до тех пор, пока все социальные пружины и винтики не сшибает вдруг непонятно откуда взявшимся ветром истории; и вот тогда уж «разруха» в головах органично и естественно переползает в клозеты и уж потом, по всему пространству общественной жизни начинает гулять и разворачиваться.
Словом, если без излишнего суемудрия это падение общественных нравов из состояния хотя бы относительной порядочности в откровенную низость ощутить и представить, то оно есть, с одной стороны, грозный симптом тотального распада старой жизненной материи, обновление которой в силу извращенности жизни затянулось и зашло уж слишком далеко; и потому все пороки и надломы общественного организма начали обнажаться слишком откровенно и, следовательно, явили себя миру во всей полноте и разрушительности. С другой же, — если смотреть на существо вещей уже без всякой метафизики, то эти многоразличные проявления пакостничества в сугубо этическом смысле есть ничто иное как распад и деструкция некогда целостного и более-менее гармоничного пространства общественных нравов, постепенно вырождающихся либо в самое примитивное, экзальтированно-болезненное своеволие («ну, что хочу, то и ворочу!»); либо в ресентиментное стремление сломать, взорвать и разложить все естественно-человеческие проявления нравственной подлинности: стыд, вину, совесть, ответственность – вплоть до полного неразличения добра и зла – в делах, поступках и формах существования.
И вот здесь-то надо вам сказать настоятельно и категорично, что бороться с пакостничеством как наиболее извращенным и очень трудно фиксируемым как в правовом, так и в гражданском смысле явлением социального зла чрезвычайно трудно именно ввиду его особой жизненной неуловимости. Так, будучи (по выражению Ф.М. Достоевского) глубоко «подпольным», то есть тщательно скрываемым состоянием ума, сознания и воли, пакостничество предпочитает вершить свои делишки в тишине, в месте укромном и тайном и по возможности, конечно, без свидетелей, но при этом в высшей степени безоглядно и бесчестно и с полным (практически абсолютным) ощущением своего права на все совершенное: словом, «нате вам, нате вам, нате вам, любезные, кусок дерьма на порог дома вашего, а откуда оно в вашей жизни вдруг возникло, ну, решительно никто на свете не знает и не ведает!»
Причем, что особенно любопытно, что даже, будучи в исключительных случаях уличенным и обличенным, так сказать, на месте преступления классический пакостник, как правило, выходит из положения в основном двумя способами: либо скрывается быстро и без каких-либо комментариев по существу содеянного; либо начинает вопить и истерить во всю ивановскую как широко известный персонаж одной телеэпопеи: «Коселек, какой коселек? Отстаньте, твари позорные!» и прочее, вплоть до обсцентной лексики и никакими морализациями, взываниями к Богу, совести, даже мало-мальскому приличию его не проймешь… ни на того напали; и все эти душеспасительные призывы для него ничто иное как некое дуновение стихий; и хоть закричитесь, ничем дело не исправить, а плевок в душе надолго останется.
«Так что же с пакостничеством вообще-то делать? — с сомнением спросят меня все те, кто по ряду причин почему-то под его воздействие попали. — Неужели дело это совершенно безнадежное и от пакостников вообще никакой защиты уже нет? И что же это за социальный тип такой, что про пакость свою сам все прекрасно знает да в нее же с восторгом лезет?»
«Подождите, отвечу, друзья мои! Уж коли имели терпение о пакостничестве послушать, так и давайте пакостника как социальный тип разберем по косточкам, и потом с Божьей помощью, поищем, в каких социальных стратах он угнездился и какие-такие особенные жизненные качества имеет!»