В логове города – на равнинно-умиротворённом Тереке, за двойной грядой гор и облаков – уютно. И тепло.
Стоит напитанный летом, зелёный сентябрь…
Стою на мосту в порванной реальности – любуюсь не «косматой гривой на хребте», а отмелями-плешинами, местами заросшими… Сторожат Чугунный мост массивные скульптуры – барсы, сгинувшие в этих местах более полувека назад. На памятной плите с отпечатками следов этих гигантских кошек высечена отчаянная мечта – вернуть, расселить по Кавказу законного обитателя, ставшего символом города…
А мечты порой сбываются невозможным способом. Вот и моя – сбылась…
Во Владикавказе доживала свой век двоюродная тётка, единственная хранительница семейного фотоархива.
Она тяжело болела, гостей и родственников не жаловала, довольствовалась уходом и обществом соседки.
О смерти тётки мы узнали спустя несколько недель, а пригласила в гости та самая соседка, моя тёзка по имени.
В квартире с мебелью советских времён, со штампованной«Сиренью» П. Кончаловского, чувствую себя самозванкой, эдакой Мариной Мнишек. Выдворенная сюда же из-за любви спать в кроватке новорождённого младенца кошка Маня – моя новая подружка и компаньонка.
Её и моя хозяйка утром и вечером нас навещает – приносит завтраки и ужины.
Это вдобавок к осетинским пирогам в три обхвата, которыми завтракать можно до самого Нового года…
Ах, какие здесь пироги! – и с мясом, и с фасолью, и со свекольной ботвой (очень мне понравились!)
Гостей приглашают на пироги – по радостному событию на три пирога, по печальному – на два…
Начинают трапезу именно с них, на тарелочку положат или целых три (два), или таааких кусмана…
Прицепом потом - вагон угощений…
Целый день я катаюсь по городу яблочком на блюде, и не в своей тарелке себя не чувствую…
На обед закатываюсь в кафе «Октябрь», в котором с ходу приобрела привычку обедать…
Кафе – сумеречно-просторное, луковый суп - настоящий французский, порции – американские (кавказские?!)
Что-то мне обязательно завернут с собой, ну не оставлять же целый пирог, который пока не вмещается?
К вечеру ближе – впихну. Желудок-то добра не помнит…
И неподалёку дом, где он родился, на улице Армянской…
Город становится театром, впускает в закулисье, бегущей строкой комментирует здешнюю жизнь. А я - участником интерактивного шоу талантливого режиссера с кавказским характером – гостеприимным, предупредительным, пылким и своенравным - морочащим голову непостижимым этим сочетанием…
Тихо и умиротворённо в армянской обители Бога.
Много воздуха и столпов света…
Служба закончена - пустуют скамейки для прихожан, оставляя восковые оспины на песке, догорают свечи…
Все приходят в храм с озябшей, сиротской душой…
Все поминают усопших, все просят себе и родным здоровья, удачи…
Армяне во время службы сидят - проще сосредоточиться, не устают ноги.
«В ногах правды нет», - говорят православные, но на службе стоят, а у меня вечно начинает что-то ныть, вечно кому-то мешаю, не там приткнусь, кому-то что-то загораживаю…
С холста в простой деревянной раме (в Армянской церкви иконы – картины) кротко, с затаённой печалью смотрит Богоматерь.
Никогда Она мне такой близко-земной не казалась, как эта армянская девочка в просто, по-деревенски повязанном платке…
Спаситель, как обычный ребёнок, устроился у Неё на коленках…
Она ещё не ведает, что Ей предстоит…
Остро, освежёвывая душу, доходят земные страдания Богородицы, пока такой детско-трогательной в своём земном счастливом материнстве…
Провалившись во взамделишность двухтысячелетней давности, холодеет душа…
В чужом храме, у чуждого образа…
Народ, принявший Христианство в 301-ом году нашей эры, первым сделал христианство государственной религией. На армянской земле проповедовали первые апостолы Фаддей и Варфоломей. И храм Армяно-апостольной святой церкви во Владикавказе - древнейшей из христианских церквей - кажется спасительно-надёжным, твёрдо стоящим на земле…
Коренные жители этих мест – осетины (аланы) были крещены в христианство в Х веке. Церковь стоит высоко на горке (Осетинской горке), к ней восхожу (именно так!- пусть и высокопарно) по каменной лестнице.
И небо становится ближе...
Вокруг церкви похоронены все знаменитые осетины. В атеистические времена вполне светских, но заслуженных, хоронили именно здесь… Среди могил, на останках ушедших в землю навсегда, в обволакивающей нежности прозрачного воздуха открывается изумительный панорамный вид на город – и на высотки, и на покатые красные крыши малоэтажек… Стою на кладбище и свысока поглядываю на верхушки деревьев… И Богоматерь, и святые на иконах - уроженцы этих мест – художники-иконописцы видят их с осетинскими чертами лица…
До принятия христианства аланы (осетины) – единственные, прямое родство которых с сарматами научно доказано, - были настоящими жестокими воинами, невеста жениху давала согласие выйти замуж, только если претендент добудет для неё головы врагов ("заказанное" количество доходило до нескольких десятков). Своей элите аланы головы бинтовали с пелёнок, чтобы отличались от соплеменников яйцеголовостью…
Домашний очаг - чтимое место.
Надочажная цепь священна.
Если незнакомец входил в дом и хватался за неё, то становился защищённым покровительством хозяина дома.
«Чтоб на твоей надочажной цепи собака повисела» - было страшным оскорблением, ведущим к вражде.
Сорвать цепь – кровная месть на многие поколения…
Кровная месть видится своеобразным желанием сильных эмоций, уравновешиванием, противоположностью изначально доброго отношения…
Очень эмоциональный народ.
Люди излучают позитив, здороваются – обнимут человека. Прощаются – тоже.
Мою хозяйку во дворе пятиэтажного дома все знают, когда выходим из подъезда, гуляющие дети непременно подбегают, чтобы с ней поздороваться, каждый должен до неё дотронуться, приобнять.
Я стою молчаливо в сторонке и думаю, как здесь быть с ребёнком, который моими московскими наставлениями усвоил, что погладить, дотронуться могут только самые близкие люди, если кто-то другой, то непременно нужно сказать родителям, пожаловаться взрослым…
Контрасты нынешней жизни в небольшом городе видятся остро, от одного полюса до другого – рукой подать.
Новоделы соседствуют с трущобами, а большинство жителей изо всех сил при нехватке средств умудряется поддерживать уровень жизни…
Заглядываю в болтающуюся неприкаянно калитку на плотном, крашеном заборе.
Нищебродский грязный двор…
А на другой стороне дома, выходящей на улицу, на ладном, игрушечном крылечке мирно сидят за столиком женщины.
- Добрый день! Извините, я третий день в вашем городе… А вход в этот большой дом через Ваше крыльцо?
- Ооо! Добрый день! – с восторгом отвечает мне большая, колоритная дама с носом-клювом породистого попугая. – Я Вам сейчас про этот дом всё расскажу. Я грузинка-осетинка, зовите меня Розой. – И, видя моё недоумение, добавляет: - Можно Роза Харитоновна, так меня все русские на работе звали.
- Этот дом принадлежал до революции одному хозяину, двор тоже был его, половина засажена садом и огородом, а во второй половине он держал свиней. Там же и подвалы были с коптильнями, там и мясо хранил…
После войны сюда заселили десять семей, так и живем до сих пор…
Народ сменился, из старых осталась одна я...
Каждый в свою клетушку сделал отдельный вход, у нас вот прорублено так, как видишь, и крыльцо пристроено.
Все остальные ходят через калитку, там общий вход и у каждого ещё отдельный.
Нагородили, чтоб коммунальной квартиры не было.
Пойдём, покажу, как я живу!
Роза отодвигает плотную штору на дверном проёме, и мы сразу попадаем на маленькую кухню, где всё впритирку – плита, раковина, столик. На столике ждёт помывки пара чашек с кофейной гущей.
- Это мы с подружкой кофейничали на крылечке. Хочешь, тебе сейчас сварю?
- Нет, что Вы, спасибо, - вежливо отказываюсь я.
- Я варю божественный кофе! – Роза игриво встряхивает крашеной чёрной гривой, глаза её молодо блестят. Она от души хочет меня угостить кофе…
Кофе у Розы действительно божественный.
Она мелет зёрна на ручной кофемолке дважды, потом в турке карамелизует сахар до коричневого с дымком (ах, ах, а мы покупаем карамелизованный, «Милфорд» и прочие фирмы об этом позаботились).
Заливает холодной водой, которая поначалу отчаянно шипит, чутко следит за пенкой, которая подняться должна трижды…
Угощают меня на том самом крылечке, за маленьким столиком с видом на улицу…
Кофе - густой, как ликер, и не сладкий, а карамельно-сладкий в меру…
Продумано обустроена относительно большая, но единственная комната с высоким потолком, со старинной изразцовой печью, которую сейчас топят газом.
Топят всего три месяца в году (дорого!).
Входишь в комнату – сразу обеденный стол, к нему развернутый лицом ко входу диван.
Это – зона столовой, в кухне не то, что поесть, а приготовить тесновато, и чай пить, и обедать приходится здесь.
А за диваном - спальня…
- Вот так мы живём-доживаем, в тесноте, но места всем гостям хватает… Мы не такие, как вы, москвичи. Если у меня много гостей, то я всех размещу, а сама на кухне на полу лягу, - говорит Роза с затаённой обидой на москвичей.
Москвичи действительно не такие, у нас жизнь другая, не можем мы так…
На это много причин – и сумасшедший ритм жизни, и огромное количество людей в городе, и работа, и расстояния…
Роза с удовольствием вспоминает, как она работала в советском санатории и как здорово жили раньше…
Прощаемся мы с ней словно давным-давно знакомы…
Я, уже привыкшая к местным объятиям, с удовольствием обнимаю эту прожившую нелёгкую жизнь, мягкую, похожую на обмякшую тряпичную куклу, женщину…
С пунктуальностью вечера, который уже влез в балконную дверь в компании сумерек и прохлады, стучится в квартиру моя Марина с ужином и пивом.
Как только на меня, пьющей редко и по праздникам, бочкой накатило желание отведать местного, Марина волшебным образом его исполнила…
(Стояла я на остановке, ждала маршрутку…
Цок! Цок! Цок! – обернулась на стук копыт по асфальту.
Два вальяжных мужичка в белых шляпах с полями, ловко управляя телегой о двух лошадях,
мерно и неторопливо везли бочки.
Боже… так доставляют пиво на торговые точки?
Чудо городское!
Ну как тут не захотеть местного пива?!)
Бутыли, принесённой Мариной, нам хватает до хорошего настроения и беспорядочного застольного разговора.
Допиться до состояния птички, упавшей к ногам местного героя, осетинским пивом невозможно: оно лёгкое, почти как квас, непрозрачное, мутноватое - и тёмное, и светлое…
И очень вкусное, я так и не разобралась, какой сорт мне понравился больше…
Варят пиво здесь исстари, традиция пошла от Шатаны – жены военного вождя Урызмага.
Засмотрелся Урызмаг на непугливую птичку, клевавшую солод и хмель.
А птичка заживо свалилась к его ногам.
Он подобрал её, отнёс домой, рассказал о виденном, а жена из солода и хмеля сварила напиток…
С тех пор и считается, что пиво варить – удел женщин.
А вот чистить котлы – мужчин.
Варили пиво в огромных медных котлах, встать ногами в котёл – осквернить его, поэтому чистильщика опускали вниз головой и держали за ноги, пока он драил дно до блеска от прикипевшего солода…
Но это - в прошлом, современники мало варят настоящее пиво (хотя есть и уникальные, известные на всю Аланию женщины, которые берегут традицию и варят пиво на кострах во дворах), почти всё варят в промышленных масштабах, но по рецептам предков...
Пиво у осетин – сакральный напиток.
Пьют только на торжествах, свадьбах - веселятся! - и за кружкой пива не решают неразрешимые вопросы веры и бытия.
(Ох, современные психологи тоже говорят, что если пить в праздники, в хорошем настроении, то не сопьёшься никогда. Спивается тот, кто «заливает» горе алкоголем).
Марина, раскрасневшись, рассказывает мне и про свою жизнь, и про местную… Себя считает русской, раньше и в паспорте так написано было, а как иначе, если отец – осетин, а мать – украинка? И это смешение национальностей очень ярко в её лице – смоляные волосы, уже вперемежку с сединой, украинские отчерченные брови и необыкновенно голубые, ясные глаза…
Марина по жизни – неутомимая труженица, раньше работала как специалист с образованием. Сейчас на пенсии и устроилась на две работы сразу – магазин убирает, двор дома метёт.
Иначе – не проживёшь…
- Знаешь, у нас раньше свадьбы по осетинскому обычаю играли, теперь больше по вашим. Платье у невесты теперь белое и фата, а раньше было красное, шитое золотом… Жениха на свадьбе нет, он с друзьями гуляет, а невесту сначала свекровь очень вкусно накормит специальными явствами - жизнь-то предстоит трудная. А потом ставят её, бедную, в углу. Она не ест, не пьёт, глаз на веселых гостей поднять не смеет. Гости плюют в неё, да гадости говорят, какая она страшная. Ну, чтоб не сглазить…
- Теперь всё по-другому, у нас тоже приходит свобода нравов, даже анекдот есть. Хочешь, расскажу?
Ой, анекдоты я люблю, особенно, которые не слышала!
- Привозит матери-осетинке сын жену издалека показать, познакомить.
Она, вроде, матери нравится. И та говорит ей: "Ты с утра смотри, какое у меня настроение.
Если плохое, то платок будет завязан узлом налево.
И тогда делай, что невестке полагается – завтрак приготовь, скотину накорми.
А если хорошее настроение, тогда платок узлом направо завязан будет, со мной и пошутить можно!"
- Ой, - отвечает ей невестка, - не беспокойтесь!
Я пока с утра свой кофе не выпью и сигарету не выкурю, мне плевать, у кого какое настроение!
Нагулявшись, надышавшись свежим воздухом, наговорившись вдоволь, с осетинского пива
я засыпаю быстро и сплю, как убитая…
Солнце, медленно оседающее за горами, увлекает за собой и зависший над хребтом край. В голубовато-розовый раствор вечернего неба заливается темнота ночи…
- Добрый вечер! - обращаюсь я к только что закончившей разговор по мобильнику и направляющейся в мечеть девушке. - У вас такая красивая мечеть! Можно зайти?
- Конечно! Пойдёмте! – приглашает меня красавица в длинном серебристо-сером одеянии. Лицо у неё открыто, а голова, как кокон, плотно замотана шарфом-палантином, скрепленным в местах нахлёста иголками с цветными головками.
- Подождите, ну в таком виде же неудобно идти? У меня вот и ветровка есть, и шарф.
- Хорошо! Руки должны быть полностью закрыты и голова.
Я напяливаю и застёгиваю куртку, девушка старательно заматывает шарф на моей голове по всем правилам – чтобы волосы не торчали, клоки не выбивались.
У входа - высокая клетка-полочка для обуви - положено разуться.
По коврам лестницы поднимаемся на второй этаж.
Я начинаю трястись, что напросилась в чужое великолепие.
Женщин много, все в носочках… Ах, забыла прихватить носки! – я с тоской гляжу на свои голые пальцы.
И таки да, заодно признаюсь сама себе, что сюда - собиралась.
Это вчера меня Марина спросила, видела ли я красавицу-мечеть.
Жемчужина города, символ Владикавказа…
Именно вчера эту мечеть я с разных сторон обошла, сфотографировала. Жемчужиной бы не назвала – мелко и незримо…
Это - диадема или корона города. Или огромный пряничный дворец в разноцветной нетающей глазури…
Что-то не так у них с этими символами, запутанно-грустно… Барсиков хищных в окрестностях нет, только в символах города ходят. И республика – оплот христианского, православного мира на Кавказе, одна среди исламских, а символ столицы– мечеть…
Марина раньше бывала в этом храме на концертах – великолепная купольная акустика и расписная красота. Теперь – действующая суннитская мечеть, и заходить туда нельзя.
"Принцип сперматозоида" с человеком от рождения: раз сказали – нельзя, то очень хочется…
А не придерживаются ли этого принципа люди чаще, чем библейских заповедей (особенно, "не укради" и "не пожелай себе жены ближнего своего")? Заповеди этот принцип живучести наперекор - игнорируют, может, написали бы как "Вредные советы", то и человечество было бы лучше?
Я, конечно, нагло рассуждаю про всё человечество и про самую просвещённую часть просто потому, что с утра надела длинную красивую юбку (для ходьбы неудобную - на неё наступаю, когда поднимаюсь по ступенькам, приходится поддёргивать), запихнула в сумку куртку и шарф. И ходила-бродила с этой поклажей по городу целый день, сама себе не признаваясь, что экипировка – для мечети…
В мечети много детей: смех, игры, беготня… Уже не так страшно.
На стене с росписью мистической красоты приколоты два файлика с цитатами на русском.
И меня отпускает…
Присаживаюсь на скамейку.
Мечеть – место и светской жизни, и решения насущных проблем.
В нише за столом сидят женщины, о чём-то беседуют, что-то шьют, а две, похоже, решают школьнику задачку из учебника…
И, наверно, правильно?
Не может человек только трепетать перед Всевышним. Человек ещё и загружен бытовухой - ест, пьёт, гладит бельё, делает с детьми уроки…
На полу длинной белой дорожкой стелется скатерть-клеёнка, уставленная яствами…
- Это совершившие хадж – паломничество в Мекку, по возвращению угощают свою общину.
Так принято, - поясняет мне девушка, на голову которой я свалилась. – Сегодня - пост, поэтому начнём с наступлением полной темноты. Я пойду Саиду позову, она тебе всё объяснит.
- Здравствуйте! – приветствует меня Саида и обнимает. – Первый раз в мечети?
- Второй, - честно отвечаю я, робея в этой штаб-квартире корпорации Аллаха, - была в Москве на экскурсии, верующих никого не было…
- У нас мечеть поделена на женскую и мужскую половину. Внизу молятся мужчины, наверху – женщины. Мужчину очень сильно влечёт к женщине, это отвлекает от молитвы.
- Как в иудаизме, - добавляю я.
- Да, - кивает головой Саида и рассказывает библейский ветхозаветный сюжет, что евреи и арабы произошли от одного отца, но разных матерей.
Саида удивительно умна, образована, начитана. У неё четверо детей, она юрист, работает в серьёзной фирме.
(Интересно, на работу она в таком же запеленатом виде ходит?)
- Я пришла в ислам сознательно, на четвертом курсе института. Долго изучала. И христианство тоже, - продолжает Саида нежным, высоким голосом. Обычно такой бывает у европейских женщин, у восточных – низкий и глубокий.
- Саида, а родители у вас верующие?
- Мама христианка неверующая, русская, папа- мусульманин неверующий, - улыбается Саида.
Все приходящие женщины приветствуют нас - Салям алейкум! - и расцеловывают три раза.
Я проклинаю свой камуфляж…
- Салям алейкум - это мир тебе. Тебя бы просто обняли, если бы поняли, что ты – гость.
Ты очень похожа на нашу. У нас много славянских женщин, перешедших в ислам.
Посмотри, как ты похожа на вон ту, - показывает глазами Саида.
Угу, похожа, как свинья на ёжа...
Начинается молитва. Женщины рассаживаются вдоль балконных перил, я терпеливо пережидаю на скамейке. Акустика в мечети, действительно, необыкновенная. Голос читающего усилен микрофоном и звучит объемно, отражаясь огромным куполом… От распевности молитвы, от тенорного тембра голоса начинает трепетать внутри…
Усаживаемся на стол.
Я с непривычки никак не могу устроиться – неудобно сидеть на собственных голенях, но устраиваюсь в позе русалки на дереве - ноги в сторону, типа хвоста…
Кто-то привёл ко мне в компанию ещё двух ротозеек – француженку и чешку. Их усаживают рядом.
Француженка - возраста забальзаковского, в белых бриджах и маленькой косынке, едва связывающейся концами на затылке, как-то быстро и ловко приседает лягушкой. Она весела, смешлива и раскрепощена.
А белобрысая чешка зажата - беспомощно бегают её глаза, словно ищут выход… Ей лет 17-18, она никак не может устроиться за «столом»…
С француженкой, желающей общения, поговорить некому.
С чешкой можно изъясняться на русском.
- А в Чехии есть мечети? – интересуется Саида.
- Нет, - испуганно машет головой чешка. Я прикусываю язык, чтоб не сказать: "Будут."
- Будут, - ласково говорит Саида.
Порядок подачи блюд француженке нравится и, похоже, знаком, а вот девушка из Чехии сильно озадачена.
Сначала разливают по стаканам напитки – воду, морс, соки. Алкоголя нет, Аллах не приветствует.
Арбузы, дыни, виноград и фрукты едят вначале, потом - традиционные три куска пирога и горячие закуски.
Мне пора, уже поздно… Саида уговаривает остаться на вкуснейший осетинский плов, но уже очень поздно, и мы прощаемся...
Оглядываюсь на мечеть в яркой подсветке, на венчающие купола тонкие дольки – так висит молодая луна в южных странах, в средней полосе по-другому.
На Кавказе она не совсем рогами кверху, но и не пририсуешь мысленно палочку от буквы «р».
Я мучительно пытаюсь вспомнить, что объясняли на философии о привлекательности ислама: в эту религию легко уходят, безвозвратно, и почти никогда не меняют.
Но на поверхности зыбучих песков памяти осталось только тяжеловесное - "ислам даёт людям метод реализации смысла жизни на Земле".
А чем хуже ислам любых других мировых конфессий?
Во всех религиях, но в разные времена, правящая элита использовала верующих для своих целей.
И христианство это проходило, давно – в средние века…
Наутро замечаю Саиду на остановке. Она, похоже, спешит на работу. В полном мусульманском облачении…
--
Автор: Марина Миртаева
