История лыжного похода на плато Маньпупунёр
Автор: Владимир Омелин
Перед выездом. Пункт 2.3.
Впрочем, всё это началось гораздо раньше. В теплом, уютном магазине спортивного снаряжения, наполненном назойливо-дружелюбными продавцами, где, стоя у кассы, я в очередной раз проверяю список обязательного снаряжения. И в очередной раз замечаю не отмеченный галочкой пункт 2.3: тёплые перчатки для стоянок или рукавицы-верхонки.
«Ну, вот и зачем мне эти гипертрофированные клешни? – думаю я, глядя на развешанные по крючкам здоровенные верхонки, похожие скорее на сапоги, чем на что-то, надеваемое на руки. – Надевать полтора раза в год в зимние походы? Да в них и в руки-то толком ничего не возьмёшь. И будут потом годами пылиться в чемодане. Нет уж, возьму лучше вот эти, удобные, с «Тинсулейтом» и «Горе-виндстоппером». Они, в конце концов, тоже тёплые».
Выходя на улицу, я ставлю напротив пункта 2.3 радостную зелёную галочку. Я готов.
День первый. Страшилки
Позади перелёт, позади поезд, позади потерянный «Аэрофлотом» багаж, едва не закончивший всю эту авантюру за пару часов до ее начала, позади первая ночная встреча с инструкторами. Позади мысли о том, чьи это незнакомые ноги лежат поперек меня. Какая, в общем-то, разница? Лежат и лежат. Так даже теплее.
Вахтовка подпрыгивает на сугробах, заставляя нас прижиматься друг к другу в десятки раз сильнее, чем положено едва знакомым людям. На относительно ровных участках инструктор Алексей развлекает нас вдохновляющими историями об отмороженных конечностях.
«Десять фотографий на смартфон, – говорит он без тени улыбки, – один палец навсегда. Даже не заметите. Сначала белеют, потом чернеют, потом ампутация. Если почернели, то всё – МЧС».
Наш второй инструктор Руслан для поднятия настроения угощает всех карамелью. Наблюдая, как шустро разворачиваются фантики, я невольно задумываюсь, сможем ли мы разворачивать их так же шустро на обратном пути? И как вообще разворачивать фантики без пальцев?
День второй. Перчатки
Будь проклят «Горе-виндстоппер»! Будь проклят «Тинсулейт»! Окаменевшие пальцы рук – единственное, о чём я могу думать первые полчаса пути. И когда мы вернёмся сюда пять дней спустя, я ничего вокруг не узнаю, словно никогда здесь не бывал.
И вроде бы не первый раз минус тридцать, но ещё никогда в жизни мне не хотелось орать от холода в пальцах. Леша советовал следить, чтоб не побелели, но снимать сейчас перчатки, чтобы проверить, – пожалуй, самая страшная глупость во всей вселенной, после, разве что, новостей по телевизору. Да и делать всё равно нечего – назад не пойдешь. Так что уж либо согреются, либо отвалятся. Как повезёт.
Согрелись. Повезло. И вроде бы даже не черные. Но каждая короткая остановка, каждая слетевшая лыжа, каждое сломанное крепление напоминает, что «Тинсулейт» и «Горе-виндстоппер» не слишком подходят для здешних условий. Во всяком случае никак не для того, чтобы в них, условиях, стоять. А потому, если не идти, так рубить, не рубить, так пилить, не пилить, так таскать, ну и уж в самом крайнем случае немного посидеть вечером, вытянув руки поближе к переливающимся жёлто-оранжевыми огоньками поленьям.
Но и здесь – дым позаботится – долго не просидишь. Да и чёрт с ним. Не очень-то и хотелось. День всё равно удался. Раз пальцы не чёрные.
День 3. Апельсин
Ветер сбивает с ног. Мы шли двенадцать часов. Последние семь в горку. Последние три в темноте. Последние полтора – не зная, куда мы вообще идём и доберёмся ли, куда нужно.
– Будьте готовы ставить лагерь в темноте, – подбодрил нас в сгущающихся сумерках Лёша. – Если не найдём горные модули – спустимся по склону и встанем на истоке Печоры.
– Но у нас же есть GPS-точка?
– Точка у нас есть. Но в прошлый раз модули занесло так, что я при свете дня два часа ходил кругами и не мог их найти.
Воодушевлённые перспективами, мы устало двигаемся вперёд. У кого-то в десятый раз слетает крепление. Переворачивается волокуша. Выключается фонарь. Кто-то и вовсе снял лыжи и, то и дело по колено проваливаясь, пытается шагать по хрупкому насту пешком.
Добравшись до заветной точки, Леша отправляется на разведку. Через пару минут мы полностью теряем его из виду. Через двадцать начинаем нервно похихикивать. Теперь мы понятия не имеем, где Лёша. Где точка. Где плато. Где модули. И даже, где исток Печоры, у которого в крайнем случае можно было бы оборудовать лагерь. И как бы мы ни устали, идти всё равно лучше, чем стоять. Чтобы не замёрзнуть, каждый прыгает, как умеет. Добавить музыку, и станет похоже на ночной клуб. Для отмороженных маргиналов.
Наконец вдали слева прерывисто мигает фонарь – Лёша что-то нашел. Мы все искренне надеемся, что это не спуск к Печоре.
Надежды оправдались, но вечер только начинается. Редкие окаменевшие дрова, которые удается вырубить из ледяных сугробов, не пытаются даже делать вид, что когда-нибудь разгорятся. «Может, в другой раз, – тихо шипят они из печки. – Может быть, летом».
Термосы опустели задолго до заката. Снег в котле над горелкой, кажется, вообще не плавится. Топлива хватит в лучшем лучшем на пару канов: суп и, если повезёт, компот. И то не скоро. Хочется есть снег, хотя все знают, что вреда от этого больше, чем пользы.
Увидев в дверях снежного человека, я, честное слово, удивился бы меньше. Ему я, вероятно, вообще не удивился бы: место самое что ни на есть подходящее. Но апельсин. Откуда ему взяться здесь, среди бесконечных сугробов? И все-таки отрицать невозможно: это был апельсин.
У нас есть апельсин! Маленький, окаменевший, насквозь промороженный, но от этого ещё более вкусный, сладкий ярко-оранжевый апельсин, не без труда распиленный на двенадцать более-менее равных долек.
Кто-то вспоминает, что в шкурке витаминов больше, чем в мякоти, но едва ли кого-то здесь нужно убеждать в ценности цедры. Через пару минут незабываемого наслажденья от апельсина не остаётся ничего, кроме воспоминаний. Ни цедры. Ни сока. Ни жилки. Ни косточки. Ни даже фотографии. Но воспоминания остаются невероятные.
И уже не так важно, разгорится ли печка. И когда будет суп. Мы съели сейчас что-то куда более сытное. И надышали так, что уже не холодно. А вообще ведь хороший был день, да? Вот бы и следующий был таким.
День 4. Великаны
Мы увидели совсем не то, что ожидали. Честно говоря, поначалу мы вообще ничего не увидели. У нас не оказалось при себе ни лошади, ни упряжи, ни дуги, ни колечка на ней для крепления колокольчика, в простонародье называемого згой, но даже если бы все это у нас было, этой самой зги мы, вероятнее всего, так и не увидели бы.
Две тысячи километров по воздуху, десять часов в поезде, ещё пятнадцать в вахтовке, три дня на лыжах – всё только для того, чтобы увидеть бесконечную белую пелену, где силуэты в двадцати метрах тускнеют, в сорока – расплываются, а в шестидесяти – исчезают.
Мы идем, не понимая куда, потому что всё кругом – небо, земля и всё, что только может оказаться на них и между ними – одинаково белое. Тёмные только мы сами, и только если далеко не расходимся.
Но вдруг что-то огромное серое нависает прямо над нами, прямо перед нами, с каждым шагом становясь всё более устрашающе темным. Оно выше и сильнее нас. Оно выше и сильнее всего, потому что оно единственное, что сейчас существует. Есть только мы, оно и бесконечная белая пелена вокруг.
Мы встречаем семь великанов поодиночке, и каждый из них приветствует нас, словно он здесь один. И мы общаемся с каждым, словно он здесь один. И ходим от одного к другому, пока все они наконец не растворяются во внезапно почерневшей пелене.
По пути голос из темноты рассказывает, что в ясную погоду все семь идолов отлично видны с расстояния в несколько сотен метров, прямо от домика хранителей заповедника.
– Не повезло, – сочувственно вздыхает он.
– Не повезло? – удивляемся мы. – Не повезло тем, кто был здесь только в ясную погоду.
День 5. Границы
Лёша постоянно оборачивается, и я начинаю волноваться. За предыдущие пять дней он ни разу просто так не вертел головой.
Первое и последнее за весь поход демократическое голосование, случившееся этим утром, подарило нам ещё одну короткую прогулку к великанам, но теперь, чтобы успеть вернуться вовремя, приходится бежать с удвоенной силой. И мы спешим, как можем. Только вот Лёша почему-то постоянно оборачивается.
Неожиданная неуверенность лидера постепенно становится неуверенностью группы. Я замечаю, как что-то тяжёлое, тёмное поднимается над горизонтом там, вдали, куда он смотрит. Значит, мы бежим от непогоды? Или что-то не так с группой на снегоходах, прожужжавшей в нескольких сотнях метров за нашими спинами? Или мы просто сбились с пути и не знаем, куда идти?
Но вот, наконец, Лёша решительно поворачивает налево, и через пару минут нашим глупым сомнениям приходит конец. Он всего лишь хотел показать нам обелиск с названиями сторон света. Подтверждение того, что мы только что перешли очередную границу – одну из невероятного множества границ, которые мы пересекли на нашем пути: городов, регионов, заповедника. Европы и Азии. Временами даже собственных возможностей.
Удивительно, но мы не почувствовали и даже не заметили ни одной из них. Вероятно, потому что они имеют значение только в мире людей, а в мире, где мы оказались, – мире природы – никаких границ не существует, здесь это просто условности, созданные только для того, чтоб за них выходить. И чем чаще за них выходишь, тем сильнее убеждаешься, что реальный мир абсолютно безграничен. Что бы мы себе о нем ни напридумывали.
День 6. Неосторожность.
Последнее утро получилось беспокойным. Идти дольше обычного, а встали мы, конечно же, позже, чем рассчитывали. Вот и забегали. И где-то в этой суматохе поглощенный заботами дежурного «Горе-виндстоппер» неосмотрительно ринулся прямо в открытый огонь. И расплавился. И с криком вырвался наружу освобожденный «Тинсулейт». И вернуть их на место теперь вряд ли получится. Но и выбрасывать уже почему-то жалко.
Видимо, будут теперь годами пылиться в чемодане. Или, может, залью их кое-как резиновым клеем. И буду надевать полтора раза в год. В лыжные походы.
А пальцы, кажется, привыкли, и орать больше не хочется. Хочется только непрерывно ими шевелить. И кажется, будто что-то заледенело внутри костей. И ещё долго будет казаться. И не пройдет. Но по крайней мере они не чёрные. И даже не белые. А стало быть, всё хорошо. Стало быть, справился «Горе-виндстоппер». Стало быть, справился «Тинсулейт».