Глава 1. ( Книга II. Часть I.)
За два дня мне повезло (как есть говорю – реально повезло) раскрутить весь клубок этого необычного преступления. Алиби Кати я, как адвокат, мог бы доказать в любом суде – таким образом, главный интерес для меня остался в механизме совершения кражи коллекции Тихомирова; как, быть может, и в отношении к нему Кати, Кирилла, Тёмы, Шамиля и ещё бы весть кого. Давил и фактор наличия в моём тайнике вещей Черкасовых – что с ними делать, я пока не знал, но ощущение покоя от того, что всё идет, как должно было идти, давало мне уверенность в правильности выбранного подхода. Позвонив Ропшину сразу после предыдущей встречи с Бахметовым, я договорился о немедленной конфиденциальной беседе. Ропшин встретил за три квартала от своего дома в Басковом переулке, и, нервно оглядываясь, слушал по пути избранные сюжеты из истории о Тихомирове – без, естественно, упоминаний о конкретных персонах дела.
– Дурак он, ваш Тихомиров, – сказал Ропшин уже в квартире, заперев предварительно мощную внутреннюю дверь на четыре замка. – Нахватал ворон со всех сторон,– это я про вещи, – добавил он, усмехнувшись на мой недоумённый взгляд, – слишком со многими он имел гешефт, а это в нашей стране чревато перетряской имущества. Никому нельзя доверять, даже вам – но разговор этот я устраиваю только потому, что вижу, что вы по неопытности влезли в чужие делишки, и очень серьёзные. Я исключительно обязан вам за то, что вы сделали для меня (и, надеюсь, что у вас больше не будет повода защищать меня перед прокуратурой), поэтому нашу встречу рассматривайте как форму обычной благодарности. Тихомиров, повторю, дурак – не знаю, кстати, да и не хочу знать, на него вы работаете или около него, – оттого, что слишком разбух объёмами от несистемности подхода. Отвернитесь, – сказал вдруг Ропшин и, пока я смотрел в сторону, что-то где-то нажал, и стоявшая передо мной стена вдруг уехала вглубь, увеличив пространство перспективы, а перед глазами оказался вход в новую комнату.
– Там их ещё три,– войдя в открывшийся угол, жестом пригласил войти и мне Ропшин; я оторопело последовал за ним, и стена за мной закрылась.– Одержимость предметами – это свойство характера членов нашей корпорации, но за счёт системности подхода и знания истории предметов; а Тихомирову на историю, кажется, наплевать. Только страсть приобретения и владения – Гобсек или Плюшкин новой формации.
– Власти знают обо… обо всём этом? – выдохнул я, потрясённо оглядывая выступившие со стен и из разных углов фосфоресцирующие предметы – точнее, фосфоресцировали не предметы, а разливавшийся невесть откуда свет, давая серебристый оттенок проступившим силуэтам тел и лиц людей в картинных рамах, фарфоровым блюдам и сахарницам за стеклянной дверью шкафа, и золочёной чаше на фоне крытого красным лаком фрагментом алтаря в следующей комнате.
– Конечно, знают – в конце концов, я прописан в пятикомнатной квартире. Перепланировку, правда, сделал лет тридцать назад – так что, может быть, уже и забыли, – засмеялся почти счастливо Ропшин от произведённого на меня впечатления. – Здесь три варианта подсветки, но, думаю, этот для момента самый удачный, – звенел в тишине голос Ропшина, – я не всеяден подобно Тихомирову и меня интересует лишь остзейский быт наших мест от тевтонских походов до последнего Николая. Мои предки владели усадьбой в Дерпте, хотя Ропшины жили и в Ропше; не знаю, что это – историческое сознание, переселение душ или форма паранойи,– но знаю, что я ощупываю душой каждый предмет, и мне покойно оттого, что тикают часы в рыцарской комнате – слышите их? – Ропшин замер на секунду. – Вообще-то, Александр, я - не коллекционер, – сказал Ропшин, руками сдвигая стенку тайной комнаты в обратную сторону, – послышался щелчок,– я просто эксперт. Те – люди по-настоящему сумасшедшие, хотя я их по-хорошему понимаю. И мне, например, гладит душу и чувство моего тщеславия, что всё, увиденное вами, между прочим, является крупнейшей в России частной коллекцией предметов культуры остзейского дворянства; больше экспонатов имеет здесь только государство российское – Эрмитаж, кое-что в пригородах да в музейных усадьбах.
– Расскажите мне о коллекционерах.
– О них можно писать поэмы! – указав на кресло, так патетически воскликнул Ропшин, что я чуть было не рассмеялся, – было видно, что в нем ещё не остыло возбуждение от свидания со своими раритетами.
Продолжение - здесь.