Когда мне исполнилось семь лет, Дед взялся обучить меня игре на гитаре.
Гитара была потёртой, да что там потёртой - обшарпанной, со сколами лака и ямками на порожках.
Дед (на самом деле вовсе не дед, а прадед, но все - и дети, и внуки, и правнуки звали его Дедом) был сухим, прямым как аршин и неразговорчивым. Иногда приходилось потратить несколько часов на уговоры и нытьё, чтобы убедить его рассказать коротенький эпизод оттуда, из той Войны...
Дед косил карим глазом, ерошил грубыми заскорузлыми пальцами смоляную бороду, странно и несочетаемо росшую на его серебряной от седины голове. Потом издавал долгий свистящий звук, последствие пробитого осколком левого лёгкого, и начинал говорить.
Говорил он как ворожил, слова сплетались в кружева, усыпляли и будили, слова торжествовали и печалились, хлестали наотмашь брызгами ледяной днепровской воды, прожигали струями немецких огнемётов, голодно бурчали в желудке и ошпаривали наркомовской нормой.
Дед любил петь, но петь из-за лёгкого долго не мог, срывался на высоких нотах в петуха, долго перхал и сплёвывал в платок...
Поэтому он выбрал самую перспективную из детей - меня - для пения.
А какое пение без гитары.
Игре на шестиструнке его обучил бывший интербригадовец, трижды разжалованный из майоров в рядовые, капитаном сложивший голову под Будапештом и оставивший Деду в наследство ту самую гитару, которую дед с трудом выцарапал у обозника с Западной Украины, утверждавшего, что товарищ капитан никаких распоряжений не отдавал начёт гитары и что та гитара денег стоит...
У Деда никогда не задерживалось, поэтому гитара осталась у него, а у обозника остались гуля на лбу и подбитый глаз.
Итак, Дед начал меня учить. Коротко рассказал о принципах музыкальной гармонии, об аккордах и настройке гитарного лада, о работе правой и левой руки, о записи аккордов латинскими буквами и арабскими цифрами и ещё что-то, наверное - важное, но в памяти не поместившееся.
Потом показал, как прижимаются пальцами струны на основных аккордах, заставляя запомнить их названия.
И мы начали петь.
Точнее, пел (хрипел) Дед, перемежая слова песни замечаниями и напутствиями, а я пыталась прижать к грифу непослушные и жёсткие, как корабельные канаты, струны.
Пальцы горели, на них образовались синие ложбинки, они отказывались гнуться в нужную сторону, а струны хрипели и бухтели, издеваясь и ненавидя новую хозяйку.
Дед пел любимую его песню "На безымянной высоте" так: "Ля минор! дыми... Дымилась роща... Ре-минор! Под го... Сильнее прижми! Под горою...
Ми-мажор! А вместе с ней горел... Ля-минор! закат..."
Когда некоторое время спустя я нашла текст этой прекрасной песни, половины слов из того, что пел Дед, там не было.
А на гитаре он играть меня научил...