Говоря о влиянии Запада на нравственное воспитание на рубеже восемнадцатого — девятнадцатого веков, нельзя не отметить и влияние литературы. Вот что написал В. В. Розанов: "Литература в каждой истории есть "явление", а не суть. У нас же она стала сутью" (Цитируется по статье Булычев Ю. Литературная государственность — М, 1996, № 8, С 138 ).
Тут уместно начать с великого Пушкина и его статьи "О ничтожестве литературы русской" (1834 г.). Сей труд, к сожалению, не был окончен и статья ограничивается только общеисторическим введением.
"Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-кафолического (орфография А. С. Пушкина) мира. Великая эпоха Возрождения не имела на неё никакого влияния; рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами, и благодетельное потрясение, произведённое крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера [...].
Романтическая поэзия пышно и величественно расцветала по всей Европе. Германия давно имела свои Нибелунги, Италия — свою тройственную поэму, Португалия — Лузиаду, Испания — Лопе де Вега, Кальдерона и Сервантеса, Англия — Шекспира, а у Французов Вильон воспевал в площадных куплетах кабаки и виселицу и почитался первым народным поэтом! [...]
Европа наводнена была неимоверным множеством поэм, легенд, сатир, романсов, мистерий и проч., но старинные наши архивы и вивлиофики, кроме летописей, не представляют почти никакой пищи любопытству изыскателей. [...]"
Действительно: в этом случае России хвалиться нечем. Ей не до литературы — трёхвековая борьба с татаро-монгольским игом оградила Европу от степной азиатской чумы и предоставила ей возможность взращивать обильный литературный урожай. К тому же надо учесть, что Европа была почти воедино связана католицизмом, а Россия всё время до XVIII века устанавливала православие на своих широких просторах и в непредсказуемых умах соотечественников.
Однако вернемся к Пушкину:
"Но и в эпоху бурь и переломов цари и бояре согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европою. Отселе сношения Ивана Васильевича с Англией, переписка Годунова с Данией, условия, поднесённые польскому королевичу аристократией XVII столетия, посольства Алексея Михайловича... Наконец, явился Пётр. [...]"
Надо помнить, что именно в эпоху Петра в России появляется и первый борец за Слово — редактор. Им стал сам Император, который, по утверждению академика А. М. Панченко, добровольно руководил литературной политикой, добросовестно выполняя хлопотные обязанности редактора оригинальных и переводных произведений. Царь Пётр «требует не "высоких слов словенских", но “простого русского языка”" (Панченко А. М. О русской истории и культуре. — СПб, 2000. С. 244-245).
"Он бросил на словесность взор рассеянный, но проницательный. Он возвысил Феофана, ободрил Копиевича, невзлюбил Татищева за легкомыслие и вольнодумство, угадал в бедном школьнике вечного труженика Тредьяковского. Семена были посажены. [...]
В начале 18-го столетия французская литература обладала Европою. Она должна была иметь на Россию долгое и решительное влияние. [...]
Несмотря на её видимую ничтожность, Ришилье чувствовал важность литературы. Великий человек, унизивший во Франции феодализм, захотел также связать и литературу. Писатели (во Франции класс бедный, дерзкий и насмешливый) были призваны ко двору и задарены пенсиями, как и дворяне. Людовик XIV следовал системе кардинала. Вскоре словесность сосредоточилась около его трона. Все писатели получили свою должность. Корнель, Расин тешили короля заказными трагедиями, историограф Буало воспевал его победы и назначал ему писателей, достойных его внимания, камердинер Мольер при дворе смеялся над придворными. Академия первым правилом своего устава положила: хвалу великого короля. Были исключения: бедный дворянин (несмотря на господствующую набожность) печатал в Голландии свои весёлые сказки о монахинях, а сладкоречивый епископ в книге, исполненной смелой философии, помещал язвительную сатиру на прославленное царствование.... Зато Лафонтен умер без пенсии, а Фенелон в своей епархии, отдалённый от двора за мистическую ересь.
Отселе вежливая, тонкая словесность, блестящая, аристократическая, немного жеманная, но тем самым понятная для всех дворов Европы, ибо высшее общество, как справедливо заметил один из новейших писателей, составляет во всей Европе одно семейство.
Между тем великий век миновался. Людовик XIV умер, пережив свою славу и поколение своих современников. Новые мысли, новое направление отзывалось в умах, алкавших новизны. Дух исследования и порицания начинал проявляться во Франции. Умы, пренебрегая цветы словесности и благородные игры воображения, готовились к роковому предназначению XVIII века [...]".
Это был век, когда "Слово" стало уступать "Вещи" в культурной иерархии: рождаются новые одежды, появляется иной стиль общения, идёт ускоренное производство вещей — всё это рождает и иную философию — именно она должна дать обоснование, объяснить смысл новых явлений" (Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. - М., 1976. Т. 6. С. 306-366).