«Девятнадцатый? Уходишь? Ну… Давай… Спасибо, что оставил в живых».
Две недели спустя: «Девятнадцатый, а может, вернёшься? Если подумать, ты был весьма неплох. Выжили, в конце концов».
Две тысячи девятнадцатый у меня прошёл под знаком «выжить — уже достижение». Но первые три недели недавно наступившего раскатали в лепёшечку. А тут на днях встретила знакомую, а у неё ещё хуже. Пока беседовали, наконец, дошло: а год-то, оказывается, високосный.
«Високосный год» для некоторых та ещё страшилка. Нет, я не про музыкальную группу. Она хорошая.
А что если повспоминать?
Две тысячи шестнадцатый для меня начался так себе, но уже в феврале всё пошло в гору. По итогам на всех фронтах это был наиболее яркий и плодотворный год за минувшую пятилетку. Вот вам и високосный.
А что там ещё четырьмя годами ранее? Двенадцатый. Тяжёлый. Но именно в тот год я бросила окончательно ненавистную работу, нашла новую, любимую хорошую, родила дочь, реализовала парочку творческих проектов. Тяжело, но плодотворно.
Две тысячи восьмой? Мировой финансовый кризис и финансовая клоака в отдельно взятой семье, чуть не распавшийся брак и прочие мелкие сложности. Но кроме того два новых хобби, которые удалось монетизировать, множество новых знакомств, новый уровень в отношениях, которые чуть не развалились. Неплохо. Хорошо даже.
Четвёртый? Это был самый клёвый год в моей юности. Бурный. Очень. Бурлящий. На излёте его я решилась на первую беременность.
Все четыре високосных сложные, но с колоссальным ростом. (Правда, решение о том, чтобы впустить в мир детей сильно обнуляли следующие годы). На излёте каждого високосного было ощущение, что я вся такая всемогущая, что раз смогла вот это всё, то дальше море по колено.
А что в двухтысячном? Там было почти детства. Выпуск из школы, первая запись в трудовой книжке, первый курс университета, смерть папы, первая попытка поиграть во взрослую жизнь и относительно удачное существование отдельно от взрослых, даже с созданием подобия своей отдельной ячейки общества, которая продержалась довольно долго.
Это были годы глобального самокопания и самопознания. Причём, каждый последующий вскрывал больше.
В двухтысячном попытки понять себя были естественны. Чего ещё ожидать от вчерашнего подростка? Я поставила себя в условия, когда объять необъятное невозможно, а взрослая жизни — не сахар, и пыталась определить, этого ли я хочу. В две тысячи четвёртом я металась между желанием свободы и вечного праздника и потребностью в ощущении себя дома, уютом камерным кругом самых ценных людей. В восьмом был этот же виток, но сильнее. Меня аж корёжило от попыток понять, что мне важнее. В двенадцатом было ощущение дома, но оно убивалось напрочь бытом и необходимостью зарабатывать деньги. Кризис был о том, что неужели дальше только дом, дети и ничего про меня, чтобы глобально, а не изредка в мелочах. В шестнадцатом я перебрала по кирпичикам всю прошлую жизнь, весь предыдущий опыт. Я достаточно хорошая мать, я умею писать крутые тексты, в том числе за достаточно хорошие деньги, у меня налажен быт, отличные друзья, интересные увлечения, что дальше?
Предлагаю опровергнуть версию о том, что високосный год всегда про сложности и всякие ужасы. Или подтвердить? А может, именно через сложности происходит рост? В общем, нужно же себя хоть как-то настраивать на позитив, да?
