На крыльце правления он обернулся и посмотрел на свой дом. Раньше отсюда все было видно как на ладони: и что делает Иляна, и кто заходит и выходит со двора.
А теперь перед ним был лишь новый забор да крыша дома, крытая красной черепицей. «Будто крепость»,— припомнились ему слова Онаша. Невольно он привстал на носки, но ничего не увидел. В первый раз пожалел Тимофей Штефырца, что сделал забор таким высоким. Слишком высоким...
— Забор забору рознь,— говорил бадя Ион. Они сидели под акациями во дворе. Ион Алегруш на скамейке, Тимофей на бревне.— Ты помнишь усадьбу Чули? Точно как у тебя — запоры на воротах. Тройка псов во дворе. Чуле, может, и нужно было загородиться до неба от людских глаз, а ты всю жизнь прожил на виду у села, нечего тебе прятать... Если б не привела меня нужда заказать тебе эти рамы, вряд ли зашел бы сюда. В такие ворота и стучать неохота.
Иону Алегрушу было за шестьдесят, но это был еще крепкий старик.
Жил он на одной улице с Тимофеем, на восточной окраине. Заборчик вокруг его домика едва доходил до пояса людям, и сквозь редко прибитые доски с ранней весны до поздней осени просовывали свои головки то красные, как огонь, тюльпаны, то нежные розы. Из огорода прохожему подмигивали зеленые огурцы, и соблазнительно качала своими кудрями малина.
— Хорошо, бадя Ион, все это правильно,— тихо проговорил Тимофей,— только ведь и без забора плохо, живешь, ровно с голым задом.
Бадя Ион ничего не ответил. Помолчал, а потом:
— Так когда зайти за рамами?
— Через недельку самый раз.
— Только сделай их пошире, как у тебя. Старые пропускают совсем мало солнца.
Бадя Ион поднялся. Тимофей пошел проводить его за ворота. Оглянулся вслед и долго смотрел на запад, словно желая измерить путь, оставшийся солнцу до Бужормского холма.
Наконец вернулся во двор. Проехал грузовик, вздымая тучи пыли. Тимофей едва успел увидеть верхушку шляпы, пролетевшую мимо забора. «Кто бы это мог быть?»— подумал он.
Ему совсем не обязательно было знать, кто проехал в машине, но еще недавно Тимофей все знал и все видел, теперь же перед глазами, маячил только этот проклятый забор.
Неожиданно разразился ливень. Вода бурлила в трубах, каскадами спадала с крыш, шумными потоками неслась по улицам. Все спрятались по дворам.
Загремело на одном конце села, откликнулось на другом, и гром тяжело прокатил над намокшими домами. Тучи последний раз опорожнили над Шарпенами свои полные мехи и скользнули вслед за громом к прутским плавням.
Вновь засверкало чисто вымытое небо. И не успело ласковое солнце поглядеться в лужи, как Кулица уже выскочил во двор!
Какой воздух! Дождь собрал со дворов самые душистые запахи и насытил ими все вокруг!
Влажный песок на дорожках так заманчиво распух, что захотелось немедленно обновить сапожки.
Как-то Тимофей пришел с работы и сказал:
— Иди вымой лицо и руки, а то ведь сапожник Тэнасе грязнулям не шьет.
Кулицу словно ветром сдунуло.
И вот сегодня утром сапожник Тэнасе принес сапожки. И Кулица, конечно, надел их, как только мать вышла за ворота! Иляна пошла проведать Смарандицу, которая вчера вечером вернулась из Кагула
Кулица стал вдоль и поперек измерять самую большую лужу, пытаясь оставить в песке ровные следы. Внезапно он услышал, как Гица за что-то ругает сестренку, и мигом очутился у забора.
— Гица! Эй, Гица!
— Я здесь,— постучал тот по доске. Кулица в растерянности взглянул на свои ноги.
— У меня новые сапожки. Слышишь, как скрипят?
— Дай взглянуть!
— А как? — Сейчас Кулице очень хотелось, чтобы это опять была старая ограда: один прыжок — и он был бы уже рядом с Гицей. Вдруг ему показалось, что одна доска чуточку качнулась.
— Гица, он прижался губами к забору, чтобы его не услышал кто другой.— Кинь камень.
— Зачем?
— По доске надо стукнуть.