Продолжение, начало здесь
Так уж получилось, что мне удалось побывать на всех сталинских высотках. В одной из них я даже жил какое-то время, а в другой - работал.
Член президиума правления Союза архитекторов России Анатолий Михайлович Журавлев, большой знаток истории градостроительства, считает, что в московских высотках много от старых русских шатровых храмов. И, в самом деле, возможно, "белая свеча" церкви в Коломенском, некогда веха для путников, стала,- вместе с кремлевскими башнями,- эталоном для создателей московского каменного семисвечника. Причем, даже не в переносном смысле: в вечернее время высотки, подсвеченные прожекторами, напоминают неяркое пламя.
Традиционный символ Москвы - храмы "сорока сороков". На их сияющие золотые купола, на Ивана Великого, на Меньшикову Башню крестился издалека православный люд. По мере убыванья религиозных чувств, все выше становились гражданские сооружения: сначала Сухарева Башня, потом "калашни" (каланчи) пожарных депо. Модерновые башенки купеческих дворцов недолго возвышались над общей застройкой, после изобретения лифтов и массового внедрения водопровода с канализацией, доходные дома оставили их в тени, на некоторое время, получив пальму первенства по количеству падений на мостовую обманутых любовниками барышень.
Потом появился первый советский небоскреб "Моссельпрома", но, как бы то ни было, московская традиция многоуровневой застройки, с торчащими поверх домов обывателей свободными шпилями - осталась. На века архетип седого Кремля полюбился матушке Москве, став для нее "городским алгоритмом" не менее обязательным, чем царские указы.
Проектировались все высотки одновременно, строиться начали тоже в одно время в конце сороковых, но завершались в разные сроки. Последним успели построить Университет.
Один мой пятидесятилетний знакомый, не имеющий ни малейшего отношения к градостроительству, любит вспоминать, как он мальчишкой приходил к отцу на стройку почти уже завершенного храма науки - целого квартала зданий и сооружений, спроектированного архитекторами Львом Владимировичем Рудневым, Павлом Петровичем Зиновьевым и другими: С.Е. Чернышевым, П.В. Абросимовым, А.В. Хряковым, главным конструктором В.Н. Насоновым. Со стороны где теперь стоит каменный Ломоносов подъехало несколько машин, видимо, кремлевский горец направлялся к себе на дачу в Кунцево или возвращался оттуда, но мальчик не понял тогда, кого он видит, услышал только как старичок, мельком взглянув на строительство и не слушая доклада, гортанно проворчал:"Пь-лохо!"
Возможно, Иосиф Виссарионович предчувствовал, во что превратиться "храм науки" лет через тридцать-сорок. Сейчас там не много этажей сохранились в первозданном виде, общежития, к сожалению, выглядят мрачно, по темным закоулкам, в которых легко затеряться с непривычки частенько бегают крупные интеллектуального вида крысы. Нескончаемый ремонт проходит под ворчание сантехников, привыкших к пластмассовым трубам и не знающим как подступиться к тому, что напроектировал инженер Насонов. Увидеть прежний облик МГУ сталинских времен можно разве что в этажах, занимаемых администрацией, да в студенческом "профилаке", где время как бы застыло...
Едва только главный "заказчик" грандиозного строительства умер, пришедший ему на смену Никита Сергеич, в полном соответствии с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей, объявил все предыдущее бредом зарвавшегося самодура, а стиль, известный ныне как сталинский ампир, - архитектурным излишеством.
Самой высокой точкой Москвы должен был стать палец вытянутой руки железного истукана на крыше Дворца Советов - метров пятьсот над землей, выше, чем нью-йоркские "скайскреперы" тех лет. Высотки, по замыслу Щусева (выбиравшего место для их строительства), замысливались всего его фоном, множащимся отраженьем. Но были воплощены как раз второстепенные части гигантского ансамбля. Лейтмотив "застывшей музыки" обошелся без кульминации.