...— У меня, слушай, вот я тебе так скажу, у меня в жизни было всякое, но я не сломался, не-а. У меня, вот у меня, я тебе скажу, все проблемы всегда были от женщин. Всегда все проблемы у меня были от женщин. Всегда. Вот даже если... вот первый звоночек, слушай,. Вот жена у меня была, когда ещё я на эмтээсе работал. Получал тогда сто сорок девять там рублей.
— Сто сорок девять... — озадаченно пытаюсь сообразить я. — Это какой год?
— Ну семисят-восьмой, где-то так. Может восьмидесятый. Ну ты слушай, а жене...
— В МТСе? — всё же снова перебиваю я.
Григорий прерывается, смотрит на меня нахмурясь, нетерпеливо трёт виски́:
— Ну в эмтээ́се, ну! Машинно-тракторная станция... А! — тут до него доходит причина моего замешательства, — это они потом так назвали, чтоб привычно звучало как бы... ну вот... А... ну вот... Жене, я говорю: «Сто тридцать», чтоб двадцатка в карман. Слушай, я так считаю: и семье хорошо и подкопить можно. Ну и кое-чо есть всегда не учтённое.
Он делает паузу, достаёт из кармана спортивных штанов измятую пачку, стучит по ней, выбивая сигарету, затем несколько секунд крутит её в пальцах, с силой в неё дует, наконец сминает каким-то особым образом, зажимает зубами и, чиркнув от себя (неизвестно в какой момент в руках оказавшейся) спичкой, закуривает и несколько раз взмахнув спичкой сбивая пламя, щелчком отправляет её в кусты, сам затягивается глубоко и выпускает первую порцию дыма через ноздри.
— Не куришь? — щурясь то ли от дыма, то ли от удовольствия, спрашивает он меня.
— Не, — улыбаясь отвечаю, — бросил ещё в детстве.
— Молодец. Зараза это... — он показывает мне окурок, зажатый между двумя пальцами, — Я хотел, тоже... Дочь говорит: «Ты б завязывал смолить». А я у врача спрашиваю: «Скажите, — говорю, — пожалуйста, как мне правильно курить бы бросить?» А он такой посмотрел на меня, говорит... — Тут Григорий поворачивается, и приподнимаясь над лавкой, нависает надо мной, изображая, видно, доктора, — «Знаешь что? Не вздумай!», говорит! «В нашем возрасте менять привычки всё равно, что подписать себе смертный приговор». А что ты смеёшься, я тебе цитирую. «Ё-моё, — он говорит, — придумали с этим бросанием! Вот ты со ско́льки, — меня спрашивает, — куришь?» Я: «С тринадцати». «Ты сдурел?», говорит, «Ты сейчас бросишь, ты себе такой организму стресс устроишь, ты это не переживёшь. Просто не переживёшь. Иди, говорит, и скажи своим, говорит, ученым обезьянам, чтоб они не лезли, куда не просят. И кури те же причём. Купи себе ящик своих, вот что ты там куришь, папирос. Рассчитай и купи, пока они не пропали. И кури, говорит, их. А бросать не вздумай. Так сказал.
Григорий машет сигаретой перед собой, то ли рассеивая дым, то ли отмахиваясь от темы, мешающей рассказу.
⠀
— Так ты слушай, — возвращается он к истоку, — раз присвистала тёща… Это мы ещё в Таёжном жили… Она к нам, и давай Нинке петь рулады: что-то я мало получаю. У нас, типа, строители по сто девяносто получают, а твой чего, хуже? У них, главно-дело, это на севере, там же другие деньги, ну. Тёща — одно слово: она слышал звон… Ну и так вот... Ну и они вместо того, чтоб мне значит выложить свои эти, измышлизмы... А я б их обеих приструнил, я знаю йим слабые места... ну не важно... они друг друга накрутили и пошуршали значит, пока меня не было, и я приехал когда уже, они уже спелись с начальником тоже, и были уже тут настроены против меня...
⠀
Он замолкает после, затягивается. Я решаю воспользоваться паузой, переспрашиваю:
— А начальник?
Он закашливается:
— А он чего? Чего? А ему чего, ему по барабану. Он как услышал, от них про зэпэ, сразу смекнул что к чему и сдал меня. «Вашему Григорию оклад положен сто сорок девять рублей и нуль-нуль копеек. Вот, говорит, ведомость, вот, говорит, подпись». Ну всё. Нинка ко мне: «Всё я, говорит, знаю, у тебя любовница, давай разводиться». Я говорю: «Ты дура? Какая на двадцатку любовница?! (Это ещё по тем деньгам) Ты сама подумай, что говоришь!» Тёща ей тогда намекает, что я, может, выпиваю там. Слышь, я! Но это у ней не прокатило, я никогда не пил, Нинка знала. Не переношу запах. Ну я тогда хотел ей сказать ещё, что деньги-то все лежат, там четыреста рублей было уже… Но её мать накрутила разводиться… На пустом месте причём. Так-то она сама логику того… Но мать, эта вообще… А… Так я говорю, ну давай разводись, иди, гуляй, чего. Квартиру-то мне давали от эмтээса. — Это он мне поясняет — Иди, куда ты пойдёшь? А ей мать говорит, нет, давай, иди в суд, квартира, это, говорит ваше общее имущество. Я им говорю: «Ну какое общее имущество, какое общее имущество, когда Нинка твоя не работала ни дняшечки? Она орать… Ну я, не выдержал, сказал ей всё, что думал, сунул ей в рыло и ушел.
— В смысле, ушел? — не пойму я.
— Ну врезал ей короче. — кривится Григорий. — Не сильно, чтоб запомнила. Врезал и ушел. На смену. А она с прокурором оказывается там чего-то за это… Давно уже… Друзья-товарищи. Ну это всё специально было, она меня провоцировала, чтоб я ей двинул. Знает же рука тяжелая. Иначе чего б она сразу кинулась побои снимать, сотрясение, х-ё-моё. Ну и всё. Приняли меня, тёпленького в гараже. «Покушение, вроде говорят, на убийство». Я говорю: «Какое-такое это покушение, когда она — вот она, ходит жива-здоровая?» Ну посуди, а! Если б это покушение было, я б разве она ходила? Она б не ушла у меня, ну скажи! Меня уже сажают, а она, вот она, бегает. Ну я ей тогда же и пообещал, что убью её, как только выйду, гадину.
⠀
Он ничего не говорит какое-то время, курит задумчиво, а я боюсь спрашивать продолжения: сам не знаю, хочу ли услышать… Григорий тем временем весь сосредоточился в попытке поддеть ногтем пятно клея на штанах, и продолжать, кажется, не собирается вовсе.
— Есть Бог на свете, — вдруг заключает он, справившись наконец с клеевой бляшкой и запустив её по дуге в кусты. — Есть Бог, он всё видит… Не́ дал грех взять. Я как освободился, а приехал, на поминки ей успел как раз. Померла её мать, не дождалась меня. Сердце… — Григорий вздыхает, кажется, сожалея. — Зря спешил.
Повисает тишина.
Не умолкают только сверчки в траве, и ласточки, носящиеся, кажется уже над самыми нашими головами.
Григорий докурил и теперь задумчиво крутит пачку в руках. Я ловлю себя на мысли, что подмёрз в футболке, что вечереет, хотя светло допоздна, но так или иначе надо будет выбираться отсюда, а где гостиница я еще и не смотрел… И заправиться надо уже срочно… И неужели, — думаю, — он бы вернулся и прибил тёщу?
Возвращая себя в разговор, переспрашиваю:
— А чего, на самом деле, вернулись бы и… реально?
Григорий спокойно пожимает плечами:
— А чего тут такого? Ну сел бы ещё. Велика беда... Меньше забот.
— А жена? — мне интересно, как он вообще себе представляет, жену без матери оставить, но он видно воспринимает мой вопрос по-другому.
— Да ничо она… Мы короче… Сколько? Нормально ещё пожили… Девять? Девять, да, лет пожили ещё. Какой! Двенадцать, конечно. Ну дочка вот… только всё равно же разбежались потом. Чужие стали. Мне Серёга, кореш мой, говорит: «Слушай, ты молодой ещё (а мне тогда полтинник был) ты заведи себе кого-нибудь!» А я не хочу. Я так и всё. Я говорю: «Тебя жизнь ничему не учит, Серёг? У меня вся жизнь вот как я с женщинами связался, наперекосяк пошла. Я больше на эти грабли не ходок». Так что, короче, вот такие дела, говорю тебе. А всё с чего началось? Не, можно конечно сказать, что у меня мать против Нинки была ещё тогда. Но это так… Былое. А так-то с чего началось? Я же, пока сидел, всё передумал. С чего? С того, что я ей по двадцатке на шубу скопить хотел. А вот бухал бы просто, как все, жил бы нормально. И ничего бы этого всего не было.
Григорий хлопает себя по щеке, собирает комара в щепоть, отбрасывает морщась.
— Так что если можешь, лучше пей. И не связывайся с женщинами вообще никогда.
И вдруг встаёт и протягивая свою узкую ладонь для прощального рукопожатия, спрашивает: «Ну ты куда дальше-то, в Калугу что ль или до Тулы?»
⠀
PS На фотографии — один из самых прекрасных деревянных домов Рязани.
PS2 PS Друзья, напоминаю, что (на второе мая) со скидкой в 40% осталось всего 449 экземпляров книги о наличниках из будущего тиража. Забронировать книгу со скидкой можно здесь.
Книга отправится в печать в печать в сентябре 2020 или раньше (как только соберутся оставшиеся для тиража 450 человек).
В книга «Наличники. Центральная Россия» собраны 386 видов наличника, больше двух тысяч фотографий, а также 126 живых разговоров (в том числе и этот), записанных в течение десяти лет экспедиций. Заходите.