Был в деревне у нас дедок один, местные его считали если не дурачком, то человеком с большими странностями. Говорили, что по молодости, его, как и всех мужчин, забрал военкомат на Великую Отечественную войну, но на призывном пункте некоторых забраковали для военной службы и отправили в труд.армию. И попал тот дедок с некоторыми односельчанами на североенисейские драги - золото добывать. Когда война закончилась вернулись старатели домой и зажили обычной деревенской жизнью. Но заметили односельчане, что Вальгиз (так звали того дедка) часто плещется на берегу Большой Кети с самодельным корытцем. Оказалось - решил дурачок золото намыть. В наших то краях отродясь золота не бывало. Ещё сотню- другую лет назад артельщики в времена золотой лихорадки всю приенисейскую тайгу перелопатили. всё золото испокон веку на правом берегу Енисея добывали, там где Северо Енисейск сейчас стоит, да в Мотыгинской тайге. Пытались объяснить это Вальгизу, а он молчит, да песочек то речной трясет в корытце, из стиральной доски сделанном. Махнули односельчане на дурачка рукой - чем бы дитя не тешилось... Так и повелось с тех пор, как сойдет снег с берегов реки, да спадет талая вода. до глубоких заморозков видят Вальгиза то на ручьях, то на озерах речных, то на реке, песочек перебирающим. Уже и подкалывать да смеяться перестали, да и что смеяться, если его это не беспокоило совсем. Так бы бобылем и остался бы Вальгиз, какая бы девка за такого замуж бы пошла, да мать его, худая, но жилистая старуха, сходила в соседнюю деревню, да привела с собой невзрачную девицу, тихую и покорную, не смеющую слова сказать властной свекрови. Вальгиз принял её, и стали молодые жить вместе.
Работник из Вальгиза был так себе. Зимой он скотником на ферме работал, убирал навоз из под коров, да дояркам помогал сено да мешки с кормом ворочать. Летом же пропадал на реке. Держала жена пяток овец, на которых сама же и косила несколько копешек сена, которое ей вывозили мужики по доброте душевной, да садила огород, с того и жили. Дочь родилась у них поздно, по деревенским меркам. На удивление шустрая, да понятливая. После восьмилетки уехала в город, учиться на повара, там и замуж вышла. Муж шофером работал, возил на местном предприятии на автобусе рабочих. Деток родили, достаточно быстро от предприятия квартиру получили, в общем жизнь удалась.
Стариков молодые не забывали, каждое лето приезжали "на покос" жалела дочка свою мать, зять даже косить выучился. Что ему несколько копен - лишь почувствовать вкус деревенской жизни. Старики же как то незаметно вышли по возрасту на пенсию, да что это колхозная пенсия, совсем копейки были. Бабка по дому хозяйничала, а Вальгиз все лето так же пропадал в тайге, а зимой навострился валенки подшивать. Году так то ли в 89, толи уже 90-е пошли, по весне тихо отошла бабка. Дочка приехала, другая родня собралась, мирно похоронили, по своему, татарскому обычаю. То лето Вальгиз впервые не ушел на реку. По утру выползал на завалинку, подслеповато щурился на бегающих детей, да на соседских гусей, вальяжно расхаживающих у дороги. Изредка к нему подходил кто то из односельчан, поговорят ни о чем, да расходились - лето у людей пора занятая.
Дочка видя такое дело решила забрать старика, да и зять не возражал. В конце августа подогнал автобус, выпрошенный у заводского начальства на пару дней. Из дому Вышел старик сел на подножку автобуса, узелок сунули ему в руки, а дочка решала, как быть со старым домишком, да немногочисленными вещами, что имелись у стариков. Забирать по сути нечего было. Три железные кровати с не продавленной ещё сеткой отдали соседу, на загон для живности. Домишко выпросили соседи с другой стороны - на летнюю кухню, да кой че из хозяйственного инвентаря разобрали желающие. Все односельчане понемногу собрались провожать старика. Женщины, как водится всплакнули, мужики сосредоточено курили беломор. Даже глубокие старики пришли и глубокомысленно рассуждали о городской жизни. Тут то Вальгиз, сидевший до этого отрешенно и безучастно, и подал голос.
- Вы думаете я приживалкой в город поеду - скрипучим голосом обижено спросил он. - Нееет, я со своими сбережениями поеду, никому в тягость не буду.
- Какие твои сбережения,- заохали деревенские женщины, отлично знавшие мизерность стариковой пенсии, кто то даже засмеялся. Тут Вальгиз на подножке автобуса начал развязывать узелок непослушными пальцами, откинув край платка бережно растянул горловину кожаного мешочка и показал содержимое, кратко промолвив "Золото"
Народ на едином дыхании качнулся к мешочку, глянувшие отходили, дав остальным посмотреть. Золото людей не впечатлило - невзрачные
камешки, самые крупные размером с ноготь большого пальца, таких несколько всего, а остальные и того меньше, переходящие постепенно в песочек. Многие просто не поверили, что это золото, сказав что старик окончательно сбрендил. Да и откуда деревенские жители видели бы настоящее самородное золото, коли некоторые не выезжали вообще за пределы родного района. Однако были среди стариков те, кто работал с Вальгизом на драгах. Они то подошли, взяв по камешку, покатали на ладони, один даже куснул и бережно сложили их в самодельный кисет.
-Золото, подтвердили они. Хорошее золото. Под гомон односельчан, дочка с зятем посадили старика в автобус и наскоро попрощавшись с людьми покинули деревню. Властям про золото видимо никто ничего по деревенскому обычаю не сообщал. Да и закрутилась в стране кутерьма
несусветная. Старик до следующего лета не дожил, по весне его завернутого в саван, привезли на том же автобусе, и тихо похоронили рядом с женой. Однако в начале лета все заговорили, что пропало корытце Вальгиза, сиротливо висевшее на стене его дома. А потом несколько лет ходили по деревне слухи, что то тут, то нам на песчаных отмелях видели самого Вальгиза, деловито перемывающего песок. Сами подходить к нему боялись, да и он спешно уходил в лес, если кого то видел близко.
Зять, сначала забрал у развалившегося предприятия под невыплаченную зарплату свой автобус, а в конце 90-х купил несколько хороших автобусов, одномоментно став крупным перевозчиком в своем городе. Поговаривают что он выгодно продал часть золота, да ещё осталось.