ЕВГЕНИЙ КОТОВ "Разговор в учительской"
Рассказ и стихи о войне Евгения Котова
В начале 80-х гг. прошлого века, мы с коллегами по работе шли утром с электрички на заводской автобус. Довольно оживлённо, я рассказывал друзьям о Великой Отечественной войне – накануне смотрел по телевизору одну из серий фильма Романа Кармена «Великая Отечественная или Неизвестная война». Спутники внимательно слушали молодого и перспективного инженера. Но один из них, - мой замечательный наставник по партийной работе, председатель советов ветеранов войны и завода, и нашего родного городка, - Владимир Акимович, вдруг не выдержал и по-отечески строго, по-командирски громко сказал: «Володя, ты не видел войны! Если бы ты увидел войну, то твои…, - тут он назвал замечательную принадлежность мужского организма, - улетели бы к ушам!»
Он стал рассказывать:
- В декабре 1943 года я был заброшен с группой разведчиков в немецкий тыл, к партизанам. А в это время немцы повернули против них фронтовые части.… Это было что-то ужасное: сгоревшие деревни, раненые вдоль дорог лежат, младенцы кричат, замерзающие в снегу… Мы выполнили задание, стало совсем невмоготу, и я с ребятами ушёл через линию фронта к своим»
Потом, годы спустя, я прочитал в представлении к его награждению орденом «Красной звезды» за этот боевой эпизод: «Группа разведчиков, выполняя задание, находилась в тылу у противника с 9.12.43 г. по 3.01.44 г. Задание командование корпуса выполнили.… Кроме этого, по его инициативе и руководством 16.12.43 г. была разбита автомашина противника, убито 8 офицеров, захвачены ценные документы противника»
… Впоследствии, он много рассказывал о своих боевых подвигах. А рассказать было что... У него был замечательный, образный язык, хорошая память, аналитический ум. И его награды говорят о многом. Начал войну в 18 лет. Воевал командиром взвода разведчиков. Был награждён в военное время: «Орден Красного Знамени», два «Ордена Красной Звезды», «Ордена Славы II и III степени», «Орден Отечественной войны I степени».
В конце перестройки он написал воспоминания и послал в газету. Литературный функционер ответил, что такое пишут многие…
Мой отец не воевал – он инвалид с детства по остеомиелиту. Но до 90 лет хранил память о своих друзьях и одногодках, не пришедших с войны, подробно записывал воспоминания тех, кто смог вернуться. А какие были друзья и односельчане! Сосед – в июле 1941 года сжёг восемь немецких танков. Награждён орденом Ленина. Погиб в Польше. Другой односельчанин защищал Бресткую крепость. Вернулся с войны. Приглашался в президиум на торжественные заседания в Брест. Коллега-учитель (другой, не тот, что в нижеследующем рассказе), офицер-артиллерист, встретил начало войны на Немане, прошёл плен, побег к партизанам, - и, наконец, командовал артиллерией в партизанском соединении, был награждён Серебряной партизанской медалью. Пытался писать воспоминания, - и не получилось…
В 1965 году отец по заданию редакции районной газеты встречался с ветеранами Великой Отечественной войны, и номер газеты к 9 мая вышел целиком из его материалов.
Представляю один из рассказов отца, с небольшими сокращениями. Все его рассказы дословно сохраняли всё, что он слышал. Он ничего не добавлял от себя, и обладал феноменальной памятью... И его стихотворение, посвящённое другу, о котором он скорбел всю жизнь. Сохранился только рисунок отца с портретом Петра Горелова, стихотворение о нём, и несколько упоминаний в стихах и записях о нём… Другое стихотворение посвящёно родному селу.
ЕВГЕНИЙ КОТОВ
РАЗГОВОР В УЧИТЕЛЬСКОЙ
Он произошёл, несколько лет спустя после окончания Великой Отечественной войны, в учительской комнате одной из школ города Воскресенска, где я в то время преподавал. У меня было «окно» - перерыв между уроками. Я сидел за столом посреди небольшой квадратной комнаты. По другую сторону стола, молодая учительница проверяла ученические тетради. Сбоку от нас, повернувшись спиною к столу, учитель истории заканчивал беседу с отцом одного из своих учеников. Тот, пятясь к двери, видимо довольный беседою с классным руководителем, уже прощаясь, промолвил:
- Я ведь тоже учителем был.…Во время войны три месяца преподавал в школе столярное дело.
Дверь в учительской закрылась. Стало тихо.
- Говорит: «Учителем был!»…. Каким он был «учителем», таким я был «врачом», - услышали мы иронический возглас историка.
- Кто: он? – не поняв о ком говорит Сергей Савельевич, на миг, приподняв голову, переспросила Клавдия Ивановна.
- Я! – четко отвечал Сергей Савельевич. – В армии …. На фронте человек пять раненых перевязал.
- Что ж, требуйте, чтобы вам предоставили место врача, - пошутила Клавдия Ивановна.
Сергей Савельевич засмеялся.
- Да. Давно это было: в 1942 году…. – отрешённо, словно отстраняясь от нас, рассеянно созерцая запорошенное стекло учительской, негромко произнёс Сергей Савельевич.
Проводив посетителя и повернувшись к столу, он не присел на стул, а лишь опёрся кистями рук о крышку стола, глубоко задумавшись. Я, молча, разглядывал его, подтянутую как у гимнаста, фигуру, человека среднего роста с военной выправкой.
- Я тогда только что прибыл в армию…. В военном деле понимал мало … - начал вспоминать он, медленно отходя от стола.
- Командовал я взводом управления. Вдруг вызывает меня командир: «Принимай, - говорит,- батарею полковой артиллерии».
« Что вы?! Помилуйте, - отвечаю, - Пушки я только издалека видел. Не знаю, с какой стороны и заряжаются они»
Всё-таки отказаться мне не удалось. Назначить больше было некого, а приказ есть приказ: приходится подчиняться….
Дзот наш стоял на краю оврага. Сделали мы его из пяти накатов, вкатили туда пушку. Сидим, ждём.
А делали мы дзот так: накат брёвен, а на них слой земли, польём его водой, - и ещё накат брёвен и земли…. И так пять слоёв.
На другой стороне оврага немцы тоже дзот с пушкой соорудили.
Сидим мы, перестреливаемся. Попадёт снаряд – только оглушит немного, а так дзоту ничего не делается. А болванка, так та, - дзи-и-ин!- рикошетом отскакивает.
Недолго мы так сидели. Пошли наши в наступление, а немцы огневой заслон выставили: шум, грохот кругом. Вдруг сваливается к нам сверху в блиндаж солдат: «Перевяжите! – кричит, а сам почти без сознания, ноги перебиты. Как пошёл в атаку – так сразу попал под пулемётную очередь. И глаз на ниточке висит у самого подбородка.
Страшно мне стало.
Стянул я ему жгутом ноги, а с глазом не знаю, что делать: то ли его на место вставлять, то ли отрезать?
Достал я из кармана индивидуальный пакет, разорвал его, положил на подушечку глаз и прижал его к месту – к глазной впадине да туго перебинтовал.
Попёр немец!… Остались мы как бы в тылу: ни нам выйти - ни к нам пройти. Сидим мы день, два… есть хочется, невтерпеж! Промерзли мы до костей… Махорки бы закурить – и махорки нет ни крошки! Затосковали мы…
Вдруг видим, ползут, и вваливаются к нам два санитара: «Помогите, - раненного вынести из оврага».
-Хорошо! – отвечаю, - поможем…. А вы, не угостите ли нас махорочкой?…
Дают они нам целую горсть махорки! Обрадовались мы.
- Я сам помогу вам, - говорю им: - Пойдемте…
Вылезаю я из дзота наверх, гляжу: в овраге лейтенант раненный лежит на носилках. Тоже, видно, попал под пулеметную очередь; руки и ноги перебиты. Помог я санитарам вытащить его по склону оврага наверх. Поползли они дальше.
Стою я, закуриваю – а они еще и пятнадцати метров не отползли, - вдруг слышу - мина: дзи-и-и…- и шлеп наземь. Шмякнулась, - и взорвалась: а я уже лежу на земле, головы не поднимаю. Прошло несколько секунд, опомнился я – пощупал: руки, ноги целы. И только стал глаза протирать – что-то меня в плечо ударило. Да больно так ударило! Посмотрел я кругом – никого нет. Гляжу – рядом консервная банка лежит, здоровая! Килограммовая…. Взял я ее, оглядел с обеих сторон – запечатанная, «Вот, - думаю, - манна небесная…. Откуда она свалилась?…
Оказывается, мина угодила в носилки: лейтенанта разнесло в клочья, а санитаров убило.
Банка, наверное, лежала, где-нибудь в носилках, и ее забросило ко мне силой взрыва. Так я после сам думал.
Приношу ее в дзот.
- Ешьте, говорю, ребята: немец нам прислал консервов…
- А с солдатом, у которого глаз выскочил, что потом было? – спросила Клавдия Ивановна.
- Не знаю… Его, потом, унесли санитары…- отвечал рассеяно Сергей Савельевич, - уже видно ушедший снова в свои, уже безмолвные, воспоминания, заканчивавшие где-то в глубине души: сейчас он был не с нами – здесь в теплой освещенной желтоватым вечерним светом учительской школы, - с длинным столом посредине накрытом грубым темно-зеленым сукном, - в который Сергей Савельевич уткнулся невидяще взглядом, за которым сидели я и Клавдия Ивановна, отложившая свои тетради в сторону.
Он на минуты и позабыл про нас, и был где-то далеко, в заснеженной фронтовой землянке. Невысокий, крепкий, коренастый, с кудрявой, чуть лысеющей головой, и – очень подвижный, - он, рассказывая, всё время медленно ходил туда-сюда около стола. Порой вдруг останавливался, облокачивался на спинку стула и внимательно смотрел на нас. Повествуя о летящей мине, он так живо изобразил её зловещий свист, и присел при этом – что я на какое-то время со страхом почувствовал себя на его месте.
Немного помолчав, Сергей Савельевич продолжил:
- Немцы поднажали – и нам пришлось отступать. Помню, оказался в маленькой, дотла разрушенной деревушке на берегу реки Оки. Немцы вели ожесточённый миномётный огонь. Кругом стояли полуразрушенные стены домов, валялись груды битого кирпича. Я наметил себе кучу побольше. «Вот, - думаю, - добегу до неё – ни одна мина не достанет».
Не успел добежать я до кучи – как жахнет мина в неё: только столб красной пыли вверх поднялся. Я к другому дому, тут рядом, - тра-ах! – мина. Опомнился: чувствую, что лежу на чём-то жёстком. Встал, гляжу – мёртвый немец. Его труп от мороза стал как камень. Я, оказывается, на нём лежал, да обнял его, вдобавок….
Запомнил я у него только нос: здоровенный! И кривой – как сабля. И так мне противно стало, - просто до омерзения …. Меня даже дрожь проняла.
Сергей Савельевич судорожно передёрнул плечами и замолчал. Молчали и мы, - я и Клавдия Ивановна, - подавленные тягостными картинами смерти и разрушения, увиденными в рассказе фронтовика.
Евгений Котов
***
Вокруг чарующие звуки –
Поэзии ведь жизнь полна! –
И нет уж времени для скуки,
Ни для раздумий, ни для сна.
Был друг-блондин – упрямый, властный, –
Простое сердце, гордый вид,
По-женски юный и прекрасный –
Да друг давно под Веной спит.
Там, у безвестного окопа,
На безымянной высоте,
Улегся взвод.… Быть может, рота…
Танкисты… матушка-пехота…
От славы воинской в версте.
Совсем уж рядом от Победы –
Томил тревогами апрель.
Не предвещала горе, беды,
Желанная святая цель.
Но смерть пришла…
Юнца не стало:
Упал, подкошенный, блондин,
И лег в могилу чудный малый
Без слез, без славы, без седин…
***
Село мне родное, заветные дали,
Над Нерской полет лебедей-облаков.
Кайма дуговая – там рельсы из стали,
По ним бег колес скоростных поездов.
Две церкви стоят на пригорке с восхода,
Там солнышка виден сверкающий диск.
А в сквере, под елями, солнцем свободы
Сияет солдатский простой обелиск.
Давно уже нету их с нами на свете,
Но мы не забудем тот подвиг солдат!
Ведь эти солдаты: отцы, братья, дети
Тех славных и памятных Родины дат.
А жизнь – непрерывная цепь поколений,
И мы в той цепи тоже звенью живой.
Вперед, без сомнения, праздности, лени,-
Лишь Труд и Свобода, мы тверды душой.