«Советский Чарли Чаплин», как называли Николая Трофимова, рассказал о том, как пережил страшную трагедию в блокадном Ленинграде.
Может, я чего не знаю, но как-то незаметно Россия и Петербург отметили столетие народного артиста Советского Союза Николая Трофимова. Замечательного как театрального, так и актера кино. Достаточно назвать его роль - Шика - в кинокомедии «Трембита», чтобы читатели старшего поколения (они же зрители) улыбнулись…
Предлагаемый вашему вниманию материал – главка из моей неопубликованной книги «Узелки блокадной памяти». Неопубликованной, потому что издатели считают ее «проектом коммерчески не выгодным».
- Ищите спонсоров – хоть завтра запустим печатный станок, - говорят.
Спонсоров искать я не умею, вот и публикую отдельные главки на канале «Нетленка Владимира Желтова»…
И еще. Не думаю, что Николай Николаевич пошел бы на столь откровенный рассказ, если бы меня ему не представил и не замолвил бы за меня словечко создатель музея «А музы не молчали…» Евгений Линд.
- Коля, - сказал Евгений Алексеевич Трофимову по телефону, - этот журналист не будет тебя доставать вопросами о том, как снималась «Трембита». Ты ему про блокаду, про блокаду расскажи! Это мне, мне надо, чтобы Володя записал твои воспоминания…
Николай Трофимов:
- Женился я студентом, незадолго до выпуска из Театрального института. Татьяна училась на втором курсе. Нам разрешили жить вместе в общежитии, на Моховой, 34.
Когда Молотов объявил о начале войны, у меня еще был не сдан последний экзамен. Как ни странно, история марксизма-ленинизма. Сдал и задумался: что делать? Идти в военкомат и проситься на фронт добровольцем или дожидаться повестки? Повестка не заставила себя ждать. Я попросился на флот. Родился я в Севастополе и море любил с детства. (Я даже поступать поехал в Ленинградский театральный институт потому, что в Москве нет моря.)
Сборный пункт находился на площади Труда. На той же площади базировался Центральный ансамбль песни и пляски, так называемый, «Ансамбль пяти морей». Меня уже посадили стричь, как вдруг вбегает краснофлотец: «Есть здесь Трофимов?» Откликаюсь: «Есть». – «Не стричь его, не стричь! – командует краснофлотец. Какими-то дворами он привел меня в «Ансамбль пяти морей». И там уже меня переодели в морскую форму.
Мы, артисты, были призваны своим искусством поднимать боевой дух солдат и командиров. Мне казалось, и так оно и было, что лучше всего это делать с помощью юмора. Я читал рассказы Зощенко. Мы выступали в Ленинграде, в Кронштадте. Выезжали на передовую. На одном из островков на Ладоге, он так метров триста на километр будет; наши и немцы стояли почти вплотную. Во время концертов мы слышали, как немцы аплодировали нам! А иной раз они, паразиты фрицы, кричали: «Браво, браво, браво!»
…Однажды мы выступали в Смольном для Жданова и других членов Военного совета Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота. В том самом зале, где Ленин провозгласил Советскую власть. Перед началом выступления каждому выдали какие-то сверточки. Разворачиваю: бутерброд. Тюлька промеж двух кусочков черного хлеба. Я свой бутерброд припрятал. Для жены. Татьяна моя была в положении.
…Мне как женатому человеку предоставляли краткосрочный отпуск: два часа в неделю. И я спешил на Моховую. В двух шагах от театрального института находилась и до сих пор находится поликлиника. Ее превратили в госпиталь. Думаю, что немцы интенсивно бомбили и обстреливали госпиталь, а не институт. Однажды, когда я прибыл на побывку, бомба разорвалась где-то совсем рядом. Ощущение было такое, что здание наклонилось градусов на 45. И снова встало на место! Так я впервые ощутил на собственной шкуре, что такое бомбежка.
В том же сентябре 41-го послали меня по каким-то делам в город и разрешили навестить беременную жену. Я торопился, чуть не бежал. На пересечении Невского проспекта и Садовой улицы вдруг впереди меня всплеск огня! Позже выяснилось: крупнокалиберный снаряд угодил в трамвай, подъехавший к остановке. Сколько людей тогда было убито, покалечено, ранено! Взрывной волной меня ударило о стену дома. Когда я пришел в себя, люди уже собирали человеческие останки. К этому малоприятному занятию подключился и я. Какие-то две минуты спасли мне жизнь.
…В то время, как хлебную норму снизили до 125 граммов, мы, военнослужащие, меньше 400 не получали. Нам запрещено было делиться продуктами с кем бы то ни было. А у меня жена в положении! Пришлось идти на маленькие хитрости. По договоренности со мной Татьяна приходила в клуб Первого флотского экипажа, дожидалась между дверей, когда мы с обеда пойдем в казарму.
Крохотный кусочек мяса и такой же крохотный кусочек хлеба я клал на дно кружки. Нес кружку как пустую, но так чтобы содержимое не вывалилось, и что бы ни у кого из командиров не возникло подозрения, что в ней что-то есть. Проходя мимо жены, я незаметно опрокидывал кружку, и содержимое выпадало ей прямо в руки.
Наступили холода. За дровами мы ездили куда-то в район Мясокомбината имени Кирова. Там на нейтральной полосе разбирали брошенные деревянные дома. Немцы нас обстреливали, и мы часто кого-то не досчитывалась. Дрова сгружались перед входом в казарму, выставлялась охрана.
Однажды я упросил охранника отдать мне одно бревнышко. Татьяна пришла с санками. Погрузили бревнышко, привязали. Больше я ей ничем помочь не мог. Потащила она, бедная, беременная, саночки с бревнышком к себе на Моховую. Там ей помогли его распилить, и дня два топили буржуйку.
…В начале декабре сорок первого у нас родился сын. Назвали Женей. В честь моего брата, капитана Красной Армии. В феврале 42-го Женя умер. Тут все сказалось - и голод, и холод. Вдобавок ко всему он еще простыл. В общем, не уберегли… Где и как хоронить – вопрос был еще тот. Трупы уже просто валялись на улице. Завернули мы маленькое тельце в одеялко и понесли в больницу Куйбышева, на Литейный. Я в первый раз в жизни видел такое количество покойников одновременно! Трупы складировались прямо на территории больницы. Мы шли по узкому коридору между штабелями из трупов метра три в высоту.
Смотрим: стоит машина, и мужики грузят трупы в кузов. Двое в кузове, двое подают. «Возьмите и наш…» - просим. «Ну давай». И я подбросил свой кулечек. Мужик поймал и тут же засунул его куда-то. Успокаивало то, что мы знали: теперь Женю похоронят. Увезли его на Пискаревку…
…С 1943-го года я артист Театра Краснознаменного Балтийского флота. По мере освобождения захваченных врагом территорий, расширилась география наших гастролей: Москва, Севастополь, Новороссийск… Финляндия. В городе Турку я в трамвае уступил место пожилой финке. Ко мне подошел немолодой финн и на ломанном русском сказал: «Господин офицер, наши бывшие союзники не уступали места финским женщинам».
И снова – Ленинград, Кронштадт.
…А четверть века спустя я участвовал в штурме Берлина! Ну, не совсем я – мой герой старший лейтенант Зайцев, комендант Берлина, в картине Михаила Ершова «На пути в Берлин». Во время съемок ощущение было такое, что я вновь на войне. Режиссер снял настолько правдивую картину, что, говорят, отдельные кадры каким-то образом попали во фронтовую кинохронику. И никто из зрителей не усомнился в их достоверности!
Автор текста – Владимир Желтов
