Несколько минут после прочтения «юморэски» народ все не мог успокоиться. Кто «отстанывался», кто отсмеивался, кто-то, впрочем тоже красный от натуги, упрекал в «неимоверной пошлости», кто-то просто шептался «на ушко» соседа.
У Юленьки опять была оригинальная реакция. Она практически ни разу не рассмеялась во время чтения, но после него, повернувшись к Василию, сказала:
- Нет, это неплохо, особенно про самого себя…
- Да, котик-простикотик мой, хорошо ты меня представил, - улыбаясь, но все-таки с каким-то особенным оттенком во взгляде, сказала Сирина. – Теперь и меня можно представить к награде – «Заслуженный сутенер России»!..
«Юморэска» Василия сняла первоначальную скованность, и вскоре потоками потекли «воды сладких речей» в честь Сирины Борисовны.
Первой высказалась Кружелица. Во время поэмы Василия она только улыбалась и украдкой посматривала на сидящую рядом Сирину, как бы проверяя ее реакцию. А сейчас произнесла пламенную речь о том, как ей хорошо работается с Сириной Борисовной, что она может разобраться в любых самых сложных вопросах, и что сама она чувствует себя за Сириной Борисовной «как за каменной стеной».
Так и сказала – «как за каменной стеной»…. Сирина отреагировала на это шуткой, демонстративно пощупав свой лоб и сказав: «да, камень…» И добавила, что, мол, со временем может совсем окаменеть от «непосильных нагрузок». Кружелица тут же принялась ее «утешать» и по-новой благодарить, а вскоре, еще раз поздравив Сирину и даже расцеловав ее, убежала, посетовав, что даже в праздничные дни не дают покоя с разными совещаниями.
Уход Кружелицы не испортил веселья, наоборот, оно стало еще более непринужденным. С тостом выступила уже слегка пьяная Голышева. Подергиваясь от переполняющих ее эмоций и расплескивая шампанское в переполненном бокале, она сказала, что нет больше в мире «такой женщины как Сирина Борисовна». Она хотела как-то пояснить свою мысль, но вдруг громко захохотала, тряхнув своей мясистой бородавкой, и следом заорала:
- Пьем стоя за на…ашу любимую Сир…ину Борисовну!.. Стоя!!..
Возник конфуз. Почти сразу встал сидящий рядом с Сириной «бомонд». Впрочем, сидеть осталась почему-то Богословцева. Смеясь и глядя почти в упор на «Голыша»… Дальше ширилось замешательство – кто-то вставал, кто-то сидел, кто, приподнявшись, как Ниловна с Юленькой и Петрович с другой стороны стола, так и остались в непонятных нерешительных позах….
Но ситуацию разрулила сама Сирина:
- Так, я все видела!.. Все видела, как кто дернулся. И кто не дернулся даже – все видела!.. Спасибо подруге!.. Садитесь!.. Садитесь, я сказала!.. – она повысила голос, заметив, что не все, кто встали, по первому «зову» опустились обратно.
- Вот как полезны бывают подруги!.. Ташка, - обратилась она сразу же к едва не захлебнувшейся своим шампанским Голышевой, - они же все знают, что я тебя крышую. А теперь и увидели, что не зря…. Все увидели, как ты отрабатываешь мое крышевание…
Но полупьяная Голышева, кажется, уже плохо понимала смысл слов Сирины, и только расплылась в восторженно-подобострастной улыбке. Все тоже постарались замять неловкий конфуз шутками и новыми тостами.
С одним из них выступила Парина Лизавета – «бедная Лиза». Она была лет на пять-семь моложе Сирины, и пришла по ее зову в 20-ю.
- Я хочу выпить за свою единственную настоящую подругу! – сказала она, возбужденно блестя крупными глазами на выцветшем «изможденном» лице. – Никто из вас не знает ее так, как я. Мы уже дружим более двадцати лет, никогда – слышите, никогда! – она не бросала меня…
Максим Петрович перехватил на себе взгляд Василия и опустил глаза. Ему было неловко. Он рассказал Василию о всех их приключениях по выборам после его ухода, в том числе о страданиях брошенной всеми, и в первую очередь Сириной, «бедной Лизы»…. Ему и в голову не приходило обвинять в чем-то Глобину – она, по его словам, «всегда так себя вела», а о Лизавете он рассказал единственно из жалости и сочувствия к ней. И сейчас, выслушивая дифирамбы Париной, он недоумевал и «страдал», как всегда страдал, сталкиваясь с «неоправданной» фальшью.
- И всегда я ощущала от нее поддержку, как ее ощущают не просто от подруги, а словно бы от родного человека…. Да, Сирина Борисовна – это родной мне человек, и я с гордостью об этом говорю…. Давай, дорогая моя подруга!..
Парина качнула высоко поднятым бокалом с вином по направлению к Сирине, и та в ответ кивнула ей головой. Василий непроизвольно нахмурился. И это его «охмурение» не укрылось от внимательного взгляда Сирины. Когда прошло какое-то время, положенное на «заедание» тоста, она неожиданно обратилась к нему:
- А что-то, мой котик, не хочет ничего сказать в мой адрес…. Я ж ведь и обидеться могу. Сутенершей-то ты меня уже представил..
Василий непроизвольно вздрогнул. Как раз в эту самую минуту он обдумывал, что бы он сказал Сирине, если бы возможность такая ему представилась. Но он думал об этом чисто гипотетически, а та вдруг, как подслушав его мысли, неожиданно предоставила ему такую возможность…
Серьезность, с которой он поднялся с места, бросилась в глаза не только Петровичу, непроизвольно сжавшемуся от «нехороших ожиданий», но и всем, кто не был еще достаточно пьян.
- Сирина Борисовна, у нас, знаете, в массовой есть такая традиция: на день рождения говорить друг другу не дифирамбы, а то, что мы думаем друг о друге на самом деле. Поэтому, если вы хотите, чтобы я сказал свой тост – я могу его сказать, только он будет…. критический…. Он может…. Вряд ли он вам понравится…
- Ну, давай, мой хороший!.. Я знаю, кого ты любишь. Ты любишь Маеву, Галку свою…. Я не вхожу в число твоих любимых женщин, поэтому ты меня жалеть не будешь… Я же у тебя главная сутенерша и проститутка…. Ну давай, бей меня, терзай меня!.. Сделай мне больно!.. - выдохнула Сирина с грудными интонациями, шутливо выставив вперед грудь и вызвав волну смеха.
Василий в ответ только едва улыбнулся уголками губ, что, впрочем, из-под усов едва было заметно. Неожиданно, он почувствовал, как прояснились в голове уже слегка затуманенные хмелем мысли. Он стоял лицом к окнам кабинета, за которыми голо дрожали мокрые и еще пока безлистные ветки «обрезанных» школьных тополей, и их весенний – робкий и в то же время «оптимистический» - вид словно придал ему уверенности и «настроения»:
- Сирина Борисовна, знаете…. Конфуций говорил, что каждый человек на пути к мудрости проходит ее различные этапы, и пятьдесят лет – это очень важный этап. Он говорил, что в пятьдесят лет познал волю неба…. А вот вы… Вы – конечно, мудрая женщина, но когда я задумываюсь о том, что же вам не хватает до настоящей мудрости, я вижу, что вы сделали три ошибки…. Три очень большие ошибки, которые не позволяют, при всей вашей мудрости, все-таки назвать вас мудрым человеком…
В классе постепенно стала устанавливаться тишина. Большинство голов повернулись в сторону Василия, стоявшего ближе к противоположному от Сирины Борисовны концу стола…
(продолжение следует... здесь)
начало главы - здесь
начало романа - здесь