Версий, что же произошло первого марта 1887 года много, а исторических материалов, увы, мало. И вот, я решил добавить свои пять граммов. Правда, ввиду отсутствия исторических доказательств подаю сие в виде прозы.
Двое молодых людей, судя по одежке, из приказчиков или хорошо оплачиваемых мастеровых, сидели в одном из коломенских трактиров. Тот, что только что протянул своему товарищу блокнот, был уже в изрядном подпитии, но останавливаться явно не желал и опрокинул в себя новую чарку. Второй молодой человек был почти трезв, выпил только для поддержания компании
- Вот. Здесь все, что я знаю. Имена, адреса.
- Молодец, Петя, молодец. Славно поработал.
- Подлец я, Коля, а никакой не молодец.
Коля изобразил полное недоумение. Он плеснул себе немного из графина, и налил полную Пете. Выпили не чокаясь, закусили копеечным соленым огурцом.
- Это как посмотреть. Дело государственное, важное. И жизнь спасли, какую жизнь.
- Да никакой жизни мы не спасли. Только чужие отбираем!
- Брось! – Коля с силой стукнул кулаком по столу так, что аж посуда подскочила. – Брось!
- Не брошу! Ничего бы этот химик не произвел. Пшик бы вышел, демонстрация, не более. А мы им настоящий динамит подкинули, уговорили взять, – Петя покраснел, возвысил голос и, встав, навис над Колей. – Убийцы мы, людей…
Короткий стремительный удар заставил согнуться. Коля заботливо усадил Петю, плеснул в стакан воды, потом дал еще водки.
- Ты успокойся, успокойся. За нас ведь все решили. Люди очень умные решили, – уговаривал он Петю. - Деньги получишь, матери поможешь. Ведь не для себя стараешься.
Затем он вывел товарища на улицу, где усадил в пролетку.
После, читая в газете приговоры о неудавшемся первомартовском покушении и разглядывая фотографии преступников, в одном из оправданных «по недостатку улик» трактирщик опознал посетителя по имени Петя. А вот как выглядел второй, трактирщик, как ни старался, вспомнить так и не смог. Безликий какой-то второй был. Хотел было донести, кому следует, но, поразмыслив, решил не связываться.
Мало ли что, дело-то ведь нешуточное.
Ах, как скучны эти пуританские балы для незамужней девушки. То нельзя, это неприлично. Алика, по крови принцесса, но бедная, словно церковная мышь, пыталась представить свою свадьбу и жизнь после нее. Вот они, молодые графы Спенсеры, претенденты на ее руку. Красивые, богатые, но занудные, как и этот бал. И церемония будет занудной, и жизнь такой же. Зато сможет веселиться на балах и после одиннадцати, зато можно будет позволить драгоценности.
Алика вспомнила поездку в Россию пятилетней давности и тамошний бал на свадьбе старшей сестры. Ей было двенадцать. Какие наряды, какая роскошь! Какое дикое, необузданное веселье. И какие злые люди. Она не понимала их варварского языка, с трудом говорила с ними на нелюбимом французском, но чувствовала, как ее обсуждают, словно диковинное животное. Она видела гримасы и насмешки на толстых лицах русских придворных.
Какой ужас, какой непередаваемый ужас она тогда пережила. Наверное, умерла бы прямо там, в душной от тысяч свечей зале, среди ломящихся от яств столов и оглушительной музыки. Но появился он. Рыцарь. Наверное, так и должно быть, ведь она – принцесса. Алика усмехнулась своим мыслям. Какая же она принцесса? Принцессы живут в роскоши, а при английском дворе учат воздержанию во всем. Мол, особы королевской крови должны подавать пример в трудные времена.
Но почему, почему?
Ведь мир делится на бедных и богатых, богатые обязаны помогать, но зачем так себя ограничивать?
Нет, конечно, и варварские пиры, которым сейчас предается сестра, тоже плохо, но сестра ходит в нарядных платьях, имеет красивые украшения, путешествует по всему миру. А она, Алика, заперта на этом безликом острове Уайт, словно в глухом монастыре. Ах, как бы ей хорошо жилось с тем русским принцем, как он мил. Она видела его еще раз, год назад, и узнала от сестры, что вместе им не быть, не стоит и надеяться. Русский царь против, бабушка против. Встретиться бы еще раз и убежать. Ведь принц богат. Они все там богаты, словно индийские раджи.
Но придворные такие невоспитанные, а люди бедны, словно парии. И ничего хорошего русских не ждет, если верить бабушке. Бабушка знает, о чем говорит, бабушка королева сильнейшей и самой большой на свете империи. Тем паче, ей надо быть рядом с тем принцем, оберегать его. А может, и не права бабушка. Откуда той знать, что будет.
Любит, не любит?
Год назад говорил, что любит. В письмах, пахнущих дорогими духами – любит. Но мужчины в его возрасте такие ветреные, как рассказывает старшая сестра, у принца столько соблазнов, что надеяться не стоит.
Нет, не стоит.
Но не может быть, откуда он здесь?
Просто джентльмен, похожий на русского принца и на наследника английского престола одновременно.
- Здравствуй, Сани!
- Ники, откуда ты здесь?
Ники приложил палец к губам и таинственно улыбнулся.
- Ты меня выдаешь, Сани. Я – Джон Браун, состоятельный джентльмен. Здесь исключительно по делам.
Алиса прыснула со смеху.
- Но Ники, мы же на виду у всех.
Ники состроил столь таинственную и заумную мину, так что Алиса вновь прыснула.
- Незаметно уйди.
И, словно с принцессой Алисой у него состоялась чисто случайная встреча, быстро от нее отошел.
Сказать легко, да как сделать?
Столько глаз следит за молодой принцессой, пойдут разговоры, кривотолки. И, прощай граф Спенсер.
- Ну и черт с ними со всеми, – буркнула себе под нос на родном немецком Алика. – И быстро, ни на кого не глядя, пошла прочь с бала.
По всей видимости, действия ее были столь неожиданны для собрания викторианской эпохи, что никто ничего не заподозрил. И так толком и не понял, куда же подевалась принцесса Алиса.
- Как тебе удалось ускользнуть, Сани? Уже в карете, куда юркнула принцесса, едва выйдя из особняка, спросил Ники.
- Просто ушла.
- Вот и молодец. Надо действовать просто, по велению души. И Господь всегда будет помогать нам, – вдруг Ники посмотрел на принцессу так, словно увидел ее впервые. – Как ты выросла, Сани. Ты уже выше меня.
- Выше тебя мне не быть никогда.
- Да. Мы будем всегда на равных. До самой смерти.
- И любить ты меня будешь до самой смерти, Ники. Что бы ни случилось. Обещай.
- Обещаю. Мы будем вместе. До гробовой плиты, до самого судного дня. Я никогда тебя не брошу и не променяю ни на что.
- Даже на престол?
- Государи, – помазанники Божьи, – сказал Ники голосом столь бесстрастным и холодным, что по коже молодой принцессы пробежали мурашки. – Здесь нельзя ничего выбирать, за тебя все решает Всевышний.
- Во что же я ввязываюсь, Ники?
Вместо ответа Ники обнял принцессу и принялся страстно целовать ее.
Огромный, тяжелый, словно монумент, самодержец глядел на вытянувшегося перед ним в струнку офицера. Последний, боясь встретиться с царем взглядом, смотрел в сторону дворца Кочубея, что от Аничкова дворца через Фонтанку. Наконец, Александр III отвернулся от провинившегося, прошагал по комнате так, что затрещал паркет, в свою очередь бросил взгляд в сторону дворца, в котором его жена обожала танцевать вечерами напролет. Но самому императору сейчас не до веселья, ой как не до веселья. История пустяшная, да какие последствия!
- И как, как вы его упустили? Дармоеды, – император устало махнул рукой. – Идите с глаз моих долой.
Офицер внешнего отдела Департамента полиции вышел. Царь хотел было, воспользовавшись отсутствием жены, отправившейся в Гатчину, – летнюю резиденцию, - готовить переезд, пропустить рюмку другую, но вспомнил, как с утра колола печень. Поморщился.
Нет, еще не время пить. Имперский прокурор дожидается, что там у него?
- Ваше Величество, прошение, – Генерал-прокурор после церемоний, положенных для высочайшей аудиенции, передал Александру папку, в которой был один единственный лист бумаги.
Император быстро прочитал, нахмурился.
- И это все?
Прокурор выдержал тяжелый взгляд, ответил твердо, не отводя глаз.
- Все, Ваше Величество.
Император покачал огромной головой, едва заметно скривился.
- С каких это пор Генерал-прокурор и министр юстиции в одном лице лично ходатайствует за государственных преступников? Да еще и не имеющих ровным счетом никаких заслуг.
- Обстоятельства дела, Ваше…
- Что обстоятельства?! – царь резко повысил голос, эхо прокатилось по высоким потолкам Аничкова дворца. – Суд все установил.
Николай Авксентьевич Минасеин, Генерал-прокурор и министр юстиции про себя усмехнулся. Ругают его консерваторы, ругают либералы. Ругает император. Ругают, но отставки не требуют. А значит, и против совести резона идти нет никакого.
- Формально да.
- А раз установил, то нечего и вновь дело поднимать. Меня, мою семью убить хотели. Не чью-то еще. Ишь ты, матерью прикрываться решил. Струсил!
- Но Ваше Величество, заслуги отца, а его мать, в девичестве Мария Бланк. Она…
- Что она? – вновь перебил сановника император.
- Она дочь известного врача, даже была представлена Вашему отцу…
- И мне была представлена. И даже слухи ходили, что она мне нравилась. Что с того?
Император сорвался с места, начал мерить комнату тяжелыми, широкими шагами, вновь жалобно затрещал паркет. То ли он был в ярости, то ли взволновали воспоминания молодости.
- Меня общество должно понять. Я не делаю никаких поблажек. Ни родственникам, ни друзьям детства. Если бы дело касалось только меня, я бы простил. Но готовили покушение на императора, на устои государства. Я и так помиловал пятерых, остальным никакого снисхождения быть не может. Так что вопрос закрыт.
- Слушаюсь, Ваше Величество.
В приемной дожидался высочайшей аудиенции директор Департамента полиции Петр Николаевич Дурново.
- Ну?
Прокурор лишь отрицательно покачал головой и устало махнул рукой.
- Государь явно чем-то разгневан был. До моего прихода.
- Про цесаревича докладывали. Видать, не в порядке дело. И это значит, что на снисхождение рассчитывать не стоит.
- Увы. Больно ловко состряпано. Словно сам покойный Судейкин кашу заварил .
- Сукин сын. Сколько людей своими провокациями погубил. До сих пор отмыться не можем.
- Именно так. Но Бог, он все видит. От руки своего же и погиб. А вот его покровители…
Дурново внимательно посмотрел на Минасеина, тот же в ответ глядел хитро. Всем было хорошо известно, что главным покровителем гения провокации подполковника Судейкина являлся нынешний товарищ министра внутренних дел Плеве. Последнего оба сановника, мягко говоря, недолюбливали. И при этом очень боялись. Да и то правда, Плеве взлетел столь высоко во многом благодаря беспринципному подчиненному. К тому же поговаривали, что и смерть Судейкина дело рук Плеве. Мол, когда дела подполковника стали пахнуть совсем уж дурно, Плеве под видом мести народовольцев подчиненного устранил.
- К Толстому, может, обратиться?
Дурново отрицательно покачал головой.
- Ему и министру просвещения как воздух это дело нужно, и чтобы резонанс посильнее. Университетскую реформу готовят, а здесь надобно, чтобы общество потрясено было, на их сторону встало.
Минасеин задумчиво погладил окладистую бороду.
- Конечно, стоит к ногтю студентов прижать, распоясались совсем. Учиться надо, а не баламутить. В наше время только учились и разве плохо?
Дурново утвердительно кивнул головой.
- Именно, именно так. Не было никаких нигилизмов, и слава Богу!
- Да, Петр Николаевич, да, – Минасеин переменил тон. – Вы ведь разговаривали с Марией Александровной? Как она?
- Убита, Николай Авксентьевич, совершенно убита. Скольким отец ее помог, как ее когда-то в Петербурге принимали, и вот. Жаль сына, первенец.
- Следствие жандармы вели, – словно оправдываясь, сказал Минасеин. – Он на себя многое взял, главарем пошел. Тех, кого к суду не привлекли, выгораживал.
В приемной воцарилось молчание.
- Грязное дело, грязное, - проговорил скороговоркой Дурново. – Последствия нехорошие быть могут.
В этот момент начальника полиции империи вызвали к Александру III.
- Я позвал Вас, Петр Николаевич, прежде всего вот по какому поводу, – задумчиво начал беседу император. – Нашли Вы связь между осужденными террористами и теми, что арестованы в Москве?
- Нет, Ваше Величество.
- Плохо. Толстой с Плеве уверяют, что в стране действовала мощная террористическая организация. И для борьбы с ней нужны средства. Немалые средства. Каково Ваше мнение?
- С первым не согласен, вторую просьбу поддерживаю.
Александр удивленно вскинул брови.
- Вот как? Поясните.
- Я не вижу связи между обеими группами. В Петербурге террористы действовали обособлено. Думаю, они даже и не знали о существовании московских народовольцев. Но подготовка покушения свидетельствует об известном брожении в умах. Необходимо усиление, прежде всего отделений по охране.
- Брожение умов, говорите. Что же, ум надо вправлять. В том числе и розгой. Хорошо, что Вы поддерживаете Ваше непосредственное начальство, очень хорошо.
Вручение аттестатов дело в общем-то рутинное. Речи, напутствия. Но только не в симбирской мужской классической гимназии в 1887 году. Ждали скандала. Когда вручали золотую медаль первому ученику, кое-кто из взрослых зашумел недовольно, но потом воцарилась неловкая тишина. Блестящего будущего, как водится в таких случаях, Ульянову никто не предрекал.
Когда бывшие гимназисты в сопровождении родственников начали, галдя, расходиться, к Ульянову подошел директор мужской и женской гимназий Керенский. Взял бывшего ученика за руку.
- Володя, извини нас.
- Не за что, Федор Михайлович. Я все прекрасно понимаю.
Керенский тяжело вздохнул, и недавнему гимназисту вдруг стало жаль этого огромного, внушающего страх ученикам, но в сущности, это Володя очень хорошо знал, очень доброго человека. Ведь ему, чиновнику, всю жизнь приходится прикидываться. Играть роль злого директора, быть послушным исполнителем. Совсем недавно, вот, был другом Ульяновых, а теперь к ним ни ногой, идет против совести. Что же, у директора семья, любимый и единственный сын Сашенька, на которого возлагает огромные надежды. Какое мужество, отдал Володя дань уважения бывшему другу семьи, пришлось проявить Федору Михайловичу, чтобы опальному гимназисту Ульянову вручили золотую медаль, не лишили звания первого ученика.
- Ты, я слышал, собираешься подавать документы на юридический?
- Да. Как только получу аттестат, сразу отошлю в Казанский университет.
- Жаль. Я видел тебя на историко-филологическом. Хотя, конечно, могу понять. Ты хочешь защищать людей, бороться за справедливость.
Володя вскинулся:
- Бороться? Да! И чтобы побеждать, я должен изучить общество, его законы. И делать это лучше всего на юридическом.
Керенский подивился перемене, произошедшей с бывшим учеником. Такой спокойный ранее, такой рассудительный. Младшему Ульянову никогда не составляло труда убедить в своей правоте не только товарищей-гимназистов, но и взрослых людей. Бесспорно, у него дар учителя.
- Что же. Желаю удачи на выбранном поприще. Хотя, боюсь, ты зарываешь в землю талант педагога.
- Федор Михайлович, - Ульянов заглянул прямо в глаза Керенскому, - Вы ведь знаете, что на государственную службу мне путь закрыт.
- Я бы первый написал ходатайство в министерство просвещения.
- Что же, спасибо, Федор Михайлович. Но я избрал свою дорогу.
Ульянов поклонился директору. Последний покачал головой и смотрел вслед удаляющейся крепко-сбитой фигуре будущего правоведа. Мысленно он перекрестил сына умершего друга, вспомнил, что давно не видел в церкви набожного некогда Володю Ульянова, прошептал:
«Дай Бог, все образуется. Дай Бог».
- Федор Михайлович, не погорячились ли Вы?
Инспектор народных училищ, занявший должность после смерти Ильи Ульянова и уже успевший добить неприкрытые предшественником народные школы, за что получил земское одобрение, смотрел на директора гимназий вроде и дружелюбно, но глаза при том были очень хитрыми.
Ну как же?!
Керенскому идет следующий чин, следовательно, и повышение. И кто знает, в какой губернии ему наметили должность инспектора?
- Может, и погорячился, – ответил Керенский запросто. – Только против совести идти не могу. И по первому требованию выдам на Ульянова характеристику, которой он заслуживает.
- Кто знает, кто чего заслуживает? – вздохнул инспектор. – Ульянов Александр тоже, вот, вел себя безупречно.
- Откуда Вам Александра знать? – махнул рукой Керенский.
- Дело его личное читал.
- Дело! Представляете, он ведь приезжал домой до ареста. Вел себя абсолютно нормально, диссертацию научную писал. Разве ведут себя так злоумышленники?
Инспектор вдруг остановился, затряс головой:
- Да откуда кому ведомо, как они себя ведут?! Не наше то дело.
Керенский поник:
- Да странно все это. Мерзко.
И пошел прочь, даже не пожав инспектору на прощание руки. Инспектор лишь пожал плечами.