Оранжевый глаз смотрит на меня, я пытаюсь сместить голову, сдвинуть её то в одну сторону, то в другую, но оранжевый глазок всё равно меня находит и то подмигивает, то просто смотрит из-за занавески в маленькое оконце, прикрытое нарядными занавесками с выбивкой. Я не понимаю, почему он выбрал меня - следить за мной, поэтому просто переворачиваюсь на другой бок, к стене, украшенной ковром с оленями.
Какой же наивной пионеркой-ленинкой я всё-таки была в своём детстве! Такой на девяносто процентов состоящей из «Тимура и его команды». Сопротивлялась бабушке, когда она брала меня с собой в церковь или пыталась не заплетать мне косы на какой-то праздник, потому что такой уж это великий праздник, что даже «девица кос не плетёт». А я так не считала, я считала, что это ерунда, и спорила с бабушкой так, что её сестра, няня, за меня вступалась: «Да оставь ты её! Что к ребёнку привязалась!» Житьё у бабушки всегда очень сильно отличалось от того, как жили мы, может быть, поэтому мне казалось, что моя бабушка - пожилой человек и ей надо помогать, ведь надо же старым помогать (а было бабушке пятьдесят пять лет, когда я начала отчётливо запоминать). И я досаждала своей помощью, как могла.
К бабуле чаще всего нас отправляли летом или зимой - на каникулы. Почему-то всегда по одной, не помню, чтобы мы вдвоём с сестрой у неё были: видимо, двоих нас выдержать было нереально. И сейчас, особенно в снах, я всё ещё вижу бабушкин дом, хотя, какой дом - половина пятистенной избы, купленной в промышленном районе города после переезда из деревни. Бабушка так и говорила: «Иди в избу!» Это и была изба, а не квартира, как у нас. Комната была просторная и квадратная, с тремя окошками, отделённая от кухни большой белёной печью, возле которой стоял огромный кованый сундук. В комнате размещались две полутороспальные кровати, на которых важными пышными стопками высились взбитые подушки, покрытые накидушками. Посередине стоял квадратный стол, окружённый венскими стульями. А ещё присутствовали комод, сервант и шкаф - всё такое другое, бабушкино, не воспринимаемое мной как устаревшее или несовременное, а относимое именно к бабушкиному быту: она же старая? значит, и мебели у неё положено быть такой. Наверное, я бы удивилась в детстве, обставь бабуля свою избу как-то иначе. Да я и удивлялась: взявшемуся вдруг в комнате телевизору или трюмо, инородно поблескивающему полированными боками. Это было естественно - ходить по широченным крашеным половицам, справлять нужду в ведро (туалет-то во дворе, и зимней морозной ночью ребёнка туда не отправишь), вставать поутру и, зябко поджимая ноги, бросать вместе с бабушкой поленья и бумажки в топящуюся печь.
А смотреть телевизор у бабушки было как-то странно, всё равно он плохо показывал какие-то невнятные чёрно-белые картинки и большую часть времени прятался в углу под выбитой салфеткой. У бабушки надо было играть в карты, смотреть, как она сучит шерсть на прялке, трогать пальцем тёмную колючую пряжу, поражаться сложной конструкции из шести тонких и острых спиц, которыми бабушка вязала носки. Это она связала мне модные-премодные гетры из чистой шерсти с узорами в эпоху повального увлечения аэробикой со всеми вытекающими из этого непременными атрибутами. Бабушка вообще была рукодельница. Помню, как я упросила её сшить мне юбку-солнце: как победно кружилась я в этой юбке, которая, если раскружишься хорошенько, да раскинешь руки по сторонам, поднималась кругом и так стояла весело вокруг тебя, пока ты не завалишься набок от головокружения. И именно бабушка сшила мне такой желанный почему-то сарафан из хлопковой лёгкой ткани в синий горошек на своей ручной швейной машинке. Даже швейная машинка у бабушки была иная, не как у нас: она закрывалась в какой-то смешной деревянный саквояж, и надо было вертеть ручку, чтобы машинка работала.
Но далеко не всё мне у бабушки нравилось. Например, я абсолютно не любила её пироги, как ни странно. Любила мятую картошку и щи со сметаной, а вот пироги не любила. Я привыкла к маминым сдобным татарским пирогам, а бабушка пекла в печи русские пироги, с более кислым тестом, поэтому я предпочитала ватрушку, ну, и конечно, сладкие пирожки с вытекающим из них со всех сторон повидлом.
Удивительно, как отчётливо я помню этот быт и эту особую атмосферу бабушкиного дома. Высокое крыльцо с непременными в летнюю пору двумя жужжащими мухами и лежащей там же резиновой мухобойкой с длинной ручкой. Сени, жутко холодные и потому быстро проскакиваемые зимой, чтобы попасть быстрее в тёплую избу. Рукомойник в углу, около печи, внизу которого открывалась дверца, чтобы подставить под него ведро для сливаемой воды. И сервант, заставленный разномастной нарядной посудой за стеклянными дверцами. И два ковра с оленями над кроватями, и репродукция картины Маковского «Дети, бегущие от грозы», каким-то хитрым способом помещённая в полированную доску знакомыми умельцами с мебельной фабрики. Помню и огромный оранжевый фонарь на трубах ТЭЦ, который светил всю ночь, и его свет проникал сквозь маленькие окошки и был виден мне, пока я засыпала на жаркой перине под ватным одеялом, слыша отдалённые голоса соседей за стеной, тех самых бабушкиных соседей с гоголевской фамилией Плюшкины, которых я в глаза не видела, но многократно слышала о них из разговоров взрослых.
Почти никогда не приходит ко мне в снах моя бабушка, но часто, когда я понимаю во сне, что очутилась дома, сновидения переносят меня прямиком туда - в бабушкин дом, где я родилась и откуда вышла, в маленький дом моего детства.
Если вам понравилась статья, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал. Буду также рада любым комментариям по теме.