...До 1970-го я мало с кем из местных знаменитостей мог общаться. Но хорошо запомнил поэта Константина Кузьминского. Такой лохматый и бородатый дядька, несколько сутулый, с огромным посохом в руке. Переехав позднее жить за океан, Кузьминский издал многотомную антологию неофициальной ленинградской поэзии под названием «Голубая лагуна», в которой положительно отозвался и о песнях моей рок-банды «Санкт-Петербург». Оказывается, он несколько раз приходил на наши выступления и внимательно вслушивался в песни.
Показали мне и другого поэта – тонкого, ухоженного, с восточным лицом, ходившего не с посохом, а с тонкой тросточкой. Его звали Виктор Ширали. Был поэт несколько надменен, прихватывал девушек всех подряд.
Познакомился и много беседовал я с человеком, который представлялся как Славко Словенов. Довольно высокого роста, худой, с вытянутым лицом, ходивший в шляпе, куривший сигареты через мундштук.
Славко переводил рубаи Омара Хайяма – чем-то ему уже существовавшие переводы не нравились.
В те юные годы я выпивкой не интересовался, популярным гитаристом до осени 1970-го не был, и поэтому для более старших сайгонавтов интереса не представлял.
Но сложилась группа сверстников – с ними я по-настоящему дружил. Выделялся в ней Миша Генделев – студент медицинского института, человек импульсивный, постоянно читавший свои стихи. И написавший на тот момент даже поэму. Было нам лет по восемнадцать-девятнадцать. Роста Генделев небольшого, вечно нападал на меня, дылду, с вопросом:
- Скажи, скажи! Как правильно пишется - экзистенциализм? или экзистенционализм?
Он так тогда меня запутал, что я и теперь не знаю.
После пути наши разошлись. Генделев отправился в Палестину, где ему пришлось побыл санитаром в танковом батальоне. Я его не видел несколько пятилеток. Встретились мы, когда страной уже управлял Михаил Горбачев. Была весна. Я стою во дворе Ленинградского Рок-клуба на улице Рубинштейна и греюсь на солнышке. Вдруг из арки появляется фигура в желтых штанах. Человек подходит и останавливается. Я разглядываю темное лицо с узкой бородкой, узнаю в подошедшем старого приятеля и не нахожу ничего лучшего, как произнести глупость:
- Ну, ты и загорел!..
Бродил по «Сайгону» неопрятно одетый и небритый человек – ну типичный уголовник. Подходил ко мне, заводил разговоры. Я от него уворачивался, как мог. Казалось, еще чуть-чуть и что-нибудь украдет. Позже я узнал – это поэт по фамилии Безродный.
Постоянно я видел в «Сайгоне» и крепыша с усами – Геру Григорьева. Он сочинял исторические драмы в стихах, но этих драм никто не видел. Жил Гера не поймешь где, фактически бомжевал.
В значительной степени, называться поэтом – оказывалось своеобразным оправданием перед собой и миром за бесцельное существование. Большинство из таких поэтов ничего не создали. Хотя, конечно, в «Сайгоне» появлялись и фигуры, в будущем, мировой известности. Иосиф Бродский хотя бы. Живший неподалеку писатель-алкоголик Сергей Довлатов заходил сюда – впрочем, не рассуждать о литературе. А просто выпить.
Поэтическая элита облюбовала другое место – кафетерий на Малой Садовой. Если свернуть с Невского проспекта за Елисеевским магазином и пройти метров пятьдесят, то вы окажетесь у здания, где ковалась литературная история. От того кафетерия, а точнее кулинарии, не осталось и следа. Там выделялся поэт Владимир Эрль – высокий худощавый человек с крупными чертами лица и висячими усами. Я его знал только в лицо. Говорили, будто он работает продавцом в газетном киоске. И действительно я видел его в киоске возле гостиницы Европейская.
Понятное дело, публику «Сайгона» составляли не только поэты. Сюда заходили прохожие или туристы просто перекусить. Тут появлялись всякие прелестницы, в надежде познакомиться, и у многих это получалось. Здесь же встречались в алкогольных целях всякие веселые компании без особых поэтических поползновений. Вокруг молодых пьяниц из профессорско-академических семей, таких как Коля Черниговский и Леон Карамян, складывались компании. Яшугин, Чарный, Ставицкий, Чежин… Всех не назовешь.
Следует назвать, конечно, Боба Кошелохова, разнорабочего, философа и художника. Боб носил волосы длины неимоверной – наверное, до копчика. Он жил напротив и мог зайти в «Сайгон» в домашних тапочках. Кошелохов демонстрировал особый шик перед изумленной, так сказать, публикой кафетерия. Подойдя к кофеварщице Стэлле, понятное дело, без очереди произносил классическую фразу:
- Мне милая, маленький четверной кофе. И воды поменьше.
Если как-то классифицировать идеологию места под названием «Сайгон», то 60-е годы я бы назвал периодом битников. 70- е – временем хиппарства. А 80-е годы «Сайгона» - это уже нашествие панков.
Битниками можно назвать Виктора Кривулина, Владимира Эрля, Словенова, Безродного. Всех их отличала какая-та помятость и безвкусица внешнего облика. Какие-то немыслимые шляпы, длинные будто с чужого плеча пальто, шляпы, банты, дурацкие бороды.
Хиппари, например, за собой следили – наличие настоящих американских джинсов было обязательным. Доставай где хочешь! Нет джинсов – ты не хиппи.
Запомнилась молодая женщина по фамилии Саламандра.
В Сайгоне постоянно шушукались насчет «стукачей». То есть таких людей, которые втираются в компании, подслушивают и доносят в какой-нибудь Комитет государственной безопасности. На здание напротив, где ныне ресторан «Палкин», висели большие часы. Прошел слух – в часы вмонтирована кинокамера – она всех снимает. Называли стукачом Колесникова – этот хромуша, действительно, подходил ко всем, заводил, заикаясь, разговоры.
Было бы неправильным называть тот советский режим совсем уж безобидным. Если ты нарушал правила, то мог и пострадать. По крайней мере, оказаться под пристальным вниманием. Тот же Боб Кошелохов вот что вспоминает:
«Я читал философскую литературу, в основном экзистенциалистов. С Таней Горичевой и с другими ребятами с философского факультета мы делали подстрочники, переводили. Когда гэбэшники спрашивали, что я делаю в «Сайгоне», то отвечал им по-шоферски грубовато: «Бабу ищу». Я тогда, действительно, шофером вкалывал. Спрашивали: «Что читаешь?» «Как что читаю. Мопассана!» «А почему?» «Так надо ж с бабой как-то разговаривать. Сам-то я не умею…»
Не всем удавалось отделаться шутками. Тех, кто упорствовал, прессовали. Для большинства сайгоновских активистов, которые не впали в пьянство, дело закончилось эмиграцией. Возможно, они именно этого и хотели.
Продолжение тут
- Предыдущая глава
- Спасибо, что дочитали до конца! Если тебе, читатель, нравится, жми палец вверх, делись с друзьями и подписывайся на мой канал!