Старыми, отцовскими ещё, граблями царапал Михаил Иванович между яблонь первую бестолковую траву, скошенную на восходе. Ни сена с неё, ни компоста, и можно бы оставить, и тогда истлеет она в прах между росами и жарой, но он был рад, хоть и недолгой, возможности уйти из дома, в котором не один десяток лет висит съедающий душу дух обиды и вины.
И, как всегда, оставаясь наедине со своими мыслями, Михаил Иванович возвращался в тот день, что хранил в памяти, как единственный, в котором был по-настоящему счастлив...
Задолго до того, как показалась каёмка огненного солнца, Михаил отправился на покос один. Жена его, заметно округлившаяся в последний месяц, провожая, попросила по пути забрать на дальнем хуторе подругу с братом:
- Ольга вчера приехала из города, а родители на покосе остались, братишка вечор прибегал, спрашивал, не сможешь ли ты их подвезти?
- Отвезу, конечно! - согласился Михаил и, тряхнув вожжами, негромко крикнул лошади: "Нннооо!"
В свежести утра лошадь легонько скакала по просёлочной дороге, Михаил полулежал на телеге и думал о том, кто же родится у него вскорости - сын или дочь? После первого боя, сидя в окопе среди месива земли и крови, он впервые за тридцать лет своей жизни задумался о том, что останется после него? И потом, слушая рассказы однополчан о семьях, он жгуче завидовал их тоске по детишкам, что росли без отцовского пригляда..
Вернувшись домой, он не думал о женитьбе, мысли эти растворились в мирных радостях, но мать сама привела в дом Катерину, совсем ещё девчонку, как показалось Михаилу. Отец же, в вечеру сидя рядом на скамейке, жадно вдыхал табачный дым и рассказывал сыну, что из всех деревенских девок, что подтянулись за четыре военных года, Катерина нравилась ему больше всех - и работистостью, и скромностью...
- Да и здоровьем бог не обидел, - многозначительно изогнул бровь отец, сам не понимая того, что затронул в душе сына замолчавшую было струну.
И теперь, в ожидании первенца, Михаил испытывал странное чувство тревоги, понимая, что и близко не представляет, как вырастить человека из того, кто подобно соседской малышне будет мал и непослушен. Он помнил, как отец лупил его за проказы - раз от раза сильнее, только быстро забывалась эта наука. А уж о том, что делать, если родится дочь, Михаил и думать боялся - так неведома ему была женская душа. Женившись без любви, он так и не сблизился с Катериной, ведя семейное житиё, скорее по надобности, мол, все живут, нисколько не чувствуя тяги лишний раз приголубить молодую жену.
Лошадь хмыркнула, притормаживая, и отвлекла Михаила от раздумий. Показались дома дальнего хутора. Сюда, на Выселок, как потом стали звать хутор в деревне, ещё в пору зачинания колхозов перебрались две семьи. Жернова власти смололи их нежелание коллективизации, отцов арестовали, а жены и дети с дедами да бабками так и остались жить на хуторе, повинуясь всё же колхозному укладу.
Михаил увидел возле калитки парнишку, брата Катерининой подруги. Тот свистнул, калитка распахнулась, и вышла Ольга:
- Здравствуйте! - уважительно кивнула она Михаилу и, не дожидаясь, когда телега остановится, ловко запрыгнула на неё.
Следом подскочил братишка, а игривый пёс обогнал лошадь и побежал впереди. Лошадь недовольно похрюкивала, явно осуждая пса за своеволие, и Михаил был рад этим редким звукам, нарушавшим воцарившееся молчание, в котором - ему казалось - явственно были слышны удары его заклокотавшего сердца. И если бы сейчас его спросили о чём-нибудь, он не смог бы ответить - так стянуло сухостью горло.
Он не смел пошевелиться, краем глаза видя, как задравшаяся вверх юбка обнажила острые белые девичьи коленки, а ладонь девушки, которой она опиралась на сено, казалась Михаилу фарфоровой, и он поймал себя на желании очистить, смахнуть с неё колкие травинки, что могли разрушить гладкость и белизну кожи.
С той минуты он потерял покой. Маялся тоской по этой хрупкой девушке, испытывая неведомое доселе чувство.