Начало повести - здесь.
Утром проснулись поздно, солнце жарило вовсю с безоблачного неба. Позёвывая, вышли на корму, расселись по лавкам. Парнишка-матрос уже мерил саженками бухточку вдоль и поперек, сверкая мокрыми плечами. Увидав праздных зрителей, он смутился, взобрался по якорной цепи на борт и скрылся в рубке.
Антон переглянулся с Иваном, они мигом разделись и плюхнулись солдатиком в бархатную прохладу. Приятная обволакивающая свежесть как рукой смахнула остатки сна из похмельных голов. Давно Антон так не купался. Наплавался от души, нанырялся, подгреб к берегу и, обессиленный, упал на горячий песок. Ваня тоже не отставал от него, дурачился, делал стойку под водой на руках, болтая в воздухе пятками. Остальные пассажиры, раззадоренные довольными купальщиками, попрыгали в воду с визгом и криками и в заливчике поднялась веселая кутерьма.
Через полчаса все уже лежали на пляже, грели животы и спины. К обеду, накупавшись вдоволь, вернулись на катер. Трунов обсудил со шкипером дальнейший маршрут, и кораблик продолжил свой путь по фарватеру водохранилища, изредка перекликаясь звонкой сиреной со встречными судами и баржами.
К четырем пополудни на левом берегу, изрезанном скалистыми заливами, показались базы отдыха и дачи. Трунов высмотрел в бинокль нужный объект, махнул рукой в ту сторону, и катер послушно причалил к дощатым мосткам.
Сойдя на берег, беззаботная компания по тропинке меж редких сосен поднялась к кирпичному дому и остановилась у высокого крыльца. В дверях появился дядя Антона и Анюты, в голубом спортивном костюме и тапочках, явно навеселе. Разглядев гостей, он улыбнулся и ринулся вниз по ступенькам, едва успевая хвататься за перила.
– А-а, завернули, всё-таки, к нам! Заходите, заходите, рад!
Первым делом, пропуская всех по-очереди на веранду, обнял племянницу и ее мужа, похлопал по спине Антона, с Труновым поздоровался за руку, остальных пригласил широким жестом. Сам поднялся следом. За столом невесело сидели его жена и еще один толстяк восточной наружности, представленный замом мэра с совершенно непроизносимым именем-отчеством.
Прибывшие, на родственных правах, без обиняков уселись на свободные стулья, отрекомендовались хозяйке и гостю, выпили срочно за знакомство... И пошла следом такая обычная, обывательская застольная кутерьма, участвуя в которой, волей-неволей наберешься вместе с компанией по самое горлышко, наговоришься всякой чуши и непотребщины, накуришься до одурения, аж башка трещит. В общем, мрак!
К вечеру Антону уже все опротивело. Он вышел на крыльцо, постоял, с отвращением вспоминая, как минуту назад клялся в любви и уважении ко всем азиатским народам и доказывал дядькиному заму, что сам имеет на севере кучу друзей из казахов, татар и азербайджанцев. Стыдно было именно за эту свою дурацкую болтовню, от которой за версту несло лицемерием и неискренностью, хотя и говорил-то чистую правду. Но зачем говорил, зачем?.. Не понятно.
Сзади подошел дядя, облокотился, глянул сбоку совершенно трезвыми глазами и сказал глухо:
– Хотел я тебя на работу к себе пригласить. Чтоб вернулся в родной город, сделал для него что–нибудь полезное... Да не пришлось.
– Что случилось? – Антон сфокусировал внимание.
– Сняли меня вчера. Не успел и за дела как следует взяться, а уже кому-то дорогу перешел. Так что, на следующей неделе уезжаем мы обратно. Ладно, хоть пришить мне ничего не могут, замараться времени не было. Вон Трунов-то, наверняка, большие виды имел на это родство, а тут такой облом. Я ему не сказал, просто отмахнулся от деловых разговоров, праздник всё-таки, свадьба. Анютке, только, во что эта новость выльется? Как думаешь, по любви они, нет?
– Хотелось бы верить, – пожал плечами Антон.
В голове его зияла космическая пустота, и думать о чём-либо конкретном совершенно не хотелось. Тем более о проблемах, существующих или грядущих.
– Давай, выпроводим нас, дядь Лёша. Вам отдыхать нужно, да и нам пора дальше плыть и отрезвиться хоть немного. Завтра рыбачить хотим.
Компанию пришлось буквально вытягивать из-за стола, так всем понравилось хлебосольство хозяев. Выпили на посошок и отправились к причалу. Не доходя, услыхали со стороны воды хриплый негромкий голос, плывший под нестройный гитарный перебор по-за деревьями.
– Эт-то кто т-такой поёт? – заплетающимся языком спросил Вадим и икнул.
Антон в изумлении посмотрел на него – придуряется, нет?
– Это же Высоцкий! – сказал Ваня со смехом.
– А кто это? – труновский шурин не придурялся, действительно не знал, да и знать не хотел, махнул рукой. – А-а, это который у нас на корабле написан...
Он тут же забыл, о чем говорил, побежал к воде вниз по тропинке и, запнувшись, брякнулся носом в песок. Олег с Иваном подхватили его под руки, затащили по трапу на палубу и кое-как сгрузили в каюту. Женщины поднялись следом и тоже отправились спать, кликнув с собой Олега. Антон остался на носу, помог парнишке-матросику убрать сходни. Трунов постоял возле рубки, зевая и почесываясь, плюнул за борт и ушел к своим. Катер попятился из бухты и, развернувшись, ходко двинулся дальше.
На рейд встали в глубоком скалистом заливе уже затемно. Антон весь путь жадно ловил ртом набегающий ветер, следил трезвеющими глазами за играющими на волнах чайками, розовыми в закатном солнце. После остановки, наклонившись над поручнями, с интересом проводил ухнувший в омут якорь и не заметил, как моряки ушли к себе в кубрик.
Воздух остыл заметно, стряхнул дневную жару в воду. Дикий каменный берег укрылся искристым небом, и Луна золотым лицом своим улыбалась с него загадочно, как Джоконда, любуясь подернутым рябью отражением.
Иван сидел на корме, курил папироску, рисовал огоньком замысловатые вензеля в ночной тьме. Потом разглядел фигуру Антона у носового ограждения, пришел к нему.
– А я думаю, куда мой сосед пропал, неужели дрыхнешь, а ты вот он где.
– Смотри, какая красотища, – откликнулся Антон.
– Ага, благодать! Похоже на наши места, только у нас скал поменьше. Курить будешь?
– Надоело, обкурился уже, во рту паршиво.
– И мне не охота, – Ваня выплюнул окурок, облокотился на перила, хохотнул. – Тишина, хоть глаз выколи! Нравится мне здесь: пей–ешь, сколько хочешь, аж хмель не берет. Я, бывало, дома клюкну вечерком и за околицу, на горку заберусь, сяду на камень и смотрю вокруг. И песню какую–нибудь пою тихонько. Над головой небо такое же, звездное, под ногами деревня окошками далекими светится. Тоже, получается, как отраженье.
Он замолчал, глядя задумчиво перед собой. Антон не мешал, молчал рядом, перебирая в голове отрывочные несвязные мысли, пока они не оформились в одну, интересную, как ему показалось.
– Ты не знаешь, почему песни умирают, как и люди? Не те шлягеры–однодневки, а настоящие, которые пели когда–то с душой и сердцем, и потом вдруг забыли. И невозможно их найти ни в книгах, ни на пластинках, ни в Интернете. Может быть, у кого–то в старых магнитофонных записях они и сохранились. Хотя, сейчас уже и пленок тех не осталось, рассыпались от времени. Раньше, в шестидесятых годах магнитная лента была – тип шестой, помнишь? Хрупкая, рвалась безбожно, ее уксусом клеили. Вот у моего отца десятка два было бабин, с записями многих, неизвестных сегодня, бардов и инструментальных ансамблей. В детстве я их слушал с удовольствием, а вот запомнить не сумел, и перезаписать не догадался. Однажды клеил этим злосчастным уксусом очередной обрыв и случайно опрокинул бутылку прямо в коробку с пленками. Все испортил, безвозвратно. И до сих пор, как вспомню этот случай, так хочется самого себя поколотить.
– Зачем самому–то напрягаться? Да и не удобно. Давай, я тебя побью, если сильно хочется! – Иван рассмеялся. – Что за песня–то была, что ты так убиваешься?
– Так говорю же, забыл я. Несколько строчек в голове застряло, они и бередят. Уж больно хороша песня. И, что самое интересное – у нее несколько авторов!
– Ну, и что тут такого? Один стихи написал, другой музыку, всегда так делается.
– Я не это имею в виду. Начало ее, первый куплет, написал Александр Грин в одном из рассказов, а дальше, остальной текст и музыку, кто–то другой. Когда я услышал эту песню в отцовских записях, она меня захватила неимоверно, как баллады Высоцкого о горах. Слушаешь, и что–то такое большое и доброе в груди нарастает, подкатывает к горлу, – дыханье перехватывает так, что глаза щиплет и мурашки по коже. Хочется помочь всему миру, и чувствуешь себя человеком! А вот вспомнить не могу, хоть тресни!
– Странно ты говоришь. Если песню хоть кто–то помнит, значит она не умерла! Так песни не на сухую вспоминать надо, точно говорю. И не в уме, а под музыку. Тогда слова сами всплывут в голове. А не всплывут, значит, твоими дополнятся. И будешь ты третьим автором, и песня станет народная! – Иван подмигнул и потянул Антона за руку на корму, к столу. – Пошли, тяпнем по рюмочке, возьмешь гитару и попробуешь. Мелодию хоть помнишь? Давай, давай, пошли.
И, – толи ночь эта волшебная свое дело сделала, толи память, действительно, проснулась через музыку, толи сплелась сама собой новая вязь стихов... Взял Антон в руки гитару, пробежал легонько пальцами по струнам, кашлянул в кулак, и полилась над водой песня, прямо по искрящейся лунной дорожке к гористому берегу:
"Позвольте вам сказать, сказать, позвольте рассказать,
Как в бурю паруса вязать, как паруса вязать.
Позвольте вас на салинг взять, ах, вас на салинг взять,
И в руки мокрый шкот вам дать, вам шкотик мокрый дать.
Мы выйдем в море повстречать пылающий рассвет,
Навстречу яростной заре стремится наш корвет.
Но тает утренний туман, и шкипер входит в раж –
Наперерез летит корсар, идет на абордаж.
Клинки звенят, и тонет крик в разорванных губах,
Веселый Роджер правит бал с улыбкой на зубах.
И сердце рвется из груди, как белый альбатрос,
– Держись, матрос, – шепнет норд–ост, – попробуем твой трос.
Корсар разбит, багровый дым разносит ураган,
И мы спешим, поставив грот, пройти на Зурбаган.
По звездам Млечного Пути, под призрачной Луной,
Проложит курс наш капитан, обвенчанный с волной.
Теперь научит вас судьба, без страха слышать гром,
И свежий ветер глоткой пить, глотать, как крепкий ром.
И навсегда вдруг станет вам "на ты" весь мир знаком,
И будет грудь, как барабан, гудеть под кулаком!"
– Вот, это по–нашему! От души сказано. Придется снова выпить, – Ваня улыбнулся, блестя в темноте белками глаз, и вытащил из-под стола бутылку. – За море, за ветер и за наш корабль! А песню запомни теперь, пока снова из памяти не выветрилась. Хорошая песня, надо мне её записать. Своим дружкам спою потом, как вернусь.
Выпили, захрустели смачно огурцами. Тут Антон заметил у поручней темный силуэт.
– Кто там? Эй, друг, что стоишь один? Садись с нами.
Парнишка-матрос подошел неслышно, присел.
– Как звать тебя, штурман? – Иван придвинул к нему стакан, плеснул на треть. – Глотни водочки, поешь.
– Санькой меня зовут. А пить мне нельзя, на работе я. Вот пожевать не откажусь, хотя, батя ругаться будет, если узнает.
– Да ты на вахте с утра самого. Не рано тебе еще работать? – Антон без уговоров отодвинул стакан к Ивану, а Сане указал рукой на стол. – Бери, что глянется. Немного, правда, осталось.
– Спасибо, мне много не надо, – мальчишка, смущаясь, сложил бутерброд из хлеба, колбасы и огурца, откусил широко, прожевал. – Катер этот наш, отец его выкупил у речфлота, отремонтировал. Вот и ходим по водохранилищу, под заказ, отец шкипером и механиком заодно, а я за матроса, за кока и вообще...
– Понятно. И справляетесь вдвоем?
– А почему не управляться? Работа знакомая, да и немного ее.
Саня доел бутерброд, утер губы, поднялся.
– Спасибо вам. Ложиться спать надо, завтра рано, до зари, дальше пойдем. Как у вас в песне, рассвет встречать.
– Не за что! А на рассвет разбуди нас, пожалуйста, тоже посмотреть хочется, – Антон пожал парнишке руку и, спохватившись, назвал свое имя и Ивана.
– Пора и нам на боковую, – Ваня посмотрел на стакан в сомнении, махнул рукой и одним глотком осушил его. – Не пропадать же добру.
Полуночники не стали больше засиживаться, нырнули в каюту. Антон вытянулся на топчане, закинул руки за голову и, уже погружаясь в сон, уловил всем телом внезапную гулкую дрожь, прокатившуюся по катеру с носа до кормы. Попытался открыть глаза, но усталая дрема взяла свое.
Утром Антон проснулся от тихого стука в стекло иллюминатора. Растолкав соседа, поднялся на палубу, поежился в зыбком тумане. Под ногами завибрировал дизель, катер, набирая скорость, вышел из залива на открытую воду. Дымка растаяла, небо светлело с каждой минутой, исполинским веком открывая на востоке огненную сияющую полосу.
– Думал, еще покемарю, да там вообще сидеть не возможно, – зевая на ходу, проговорил за его спиной Иван. – Движок тарабанит прямо по башке, как в тракторе.
Он потянулся, протер кулаками глаза и ткнул пальцем в сторону далекого противоположного берега:
– Гляди, какой–то хрен на моторке несется, прям нам навстречу.
И правда, поперек водохранилища, разгоняя длинные пенистые усы, резала водную гладь белая игрушечная лодка. Минут через десять она выросла до нормальных размеров и проскочила в нескольких метрах от носа катера. Сердитый вскрик сирены ругнул ее вслед. Антон рассмотрел три темных головы за лобовым стеклом и два мотора на кормовой планке. Лодка тем временем пошла по кольцу на разворот и скоро догнала катер, пристроилась рядом. Из–за борта поднялся высокий парниша в кожаной куртке, махнул перед собой пистолетом, приказывая остановиться.
– Ни хрена себе, приветик! – крикнул Ваня, прищурившись. – Деловые ребята. Надо Петровича будить, может, он их знает.
Антон от изумления вообще потерял дар речи, стоял столбом, ощущая накативший морозом по коже страх. Иван, прячась за рубкой, проскользнул к открытому люку носовой каюты, нырнул вниз.
Катер сбавил ход, двигатель заглох, моторка подошла ближе, пришвартовалась. Из рубки вышел Санькин отец, наклонился над перилами, со злым испугом вглядываясь в лица непрошеных гостей.
– Чего надо? – спросил хрипло, через силу двигая небритой челюстью.
– Лестницу давай сюда и Трунова зови, – донесся из лодки развязный голос. – Сам потом топай назад, вон туда, под тент, ты нам не нужен. А ты чего встал, – это уже Антону, – держи веревку.
Антон машинально принял швартов. Наклонившись, привязал капроновый шнур к ограждению, исподтишка рассматривая пришельцев. Один сидел за штурвалом, спиной, не оборачивался. Двое других, длинный и короткий, молодые, разухабистые, с плоскими дергаными лицами, кривились в презрительных усмешках.
Саня с отцом спустили трап, уперли его в зарешеченное днище лодки и прошли мимо Антона на корму. В это же время из носового люка выбрался опухший со сна Трунов, шагнул к борту, гоняя на скулах желваки. Навстречу ему, выставив перед собой черное дуло, поднялся один из налетчиков, осклабился "приветливо":
– Здорово, Таран! Болеешь, значит? Морскими ваннами лечишься? Привет тебе от Дыни! Ждет в гости.
– Я ни в какие гости не собирался, – буркнул Трунов, прыгая нервным взглядом с лица говорившего на пистолет и обратно.
За его спиной топтался Ваня, бессильно потирая кулаки, – не знал, куда их деть.
Рядом с первым на палубе очутился второй качек, заглянул через люк в каюту, свистнул:
– Эй, тараканы, вылазь, нечего с бабами сидеть. А вы тихо, чтоб ни звука не слыхал.
Первым показался Олег, за ним Вадим выкарабкался наружу на четвереньках, встал на дрожащие ноги, не поднимая глаз. Деловой ткнул его оттопыренным большим пальцем в живот, засмеялся на испуганный вскрик и махнул рукой в сторону кормы.
– Шагайте туда, и вы оба тоже, – сказал Ивану и Антону. – У нас тут разговор.
Пока шли вдоль борта, Антон чувствовал в воздухе, носом чуял, острый и мерзкий запах страха. Словно псиной несло по ветру. Подумал, что запах этот исходит от Вадима, или от Олега, но внезапно понял – это он сам так неприятно пахнет, не физически, а в мыслях, в душе, в сердце. Понял и отшатнулся сам от себя, разозлился на себя такого, и злость начала побеждать страх. Дрожь пробежала по коже ознобом, и запах исчез. Остался лишь тоскливый осадок оттого, что лица Олега и Вадима не изменились, а были такими же оплывшими и отталкивающими, в своем безволии.
Парни ушли друг за другом под тент, сели на лавку рядом со шкипером и Саней. Ветер доносил до них обрывки фраз из–за рубки.
– Не на ту лошадь поставил, Таран. Говорили тебе... все себе хотел...
– Мое дело... не подпишу...
– Поедешь...Дыня ждёт... мы здесь... к вечеру...
– Не дай бог... всех...
– Вспомнил... давай...
Антон смотрел на пистолет в размахивающей руке длинного и думал, почему–то, о том, что оружие это, как и любое другое орудие для убийства, изготавливали и собирали чьи–то мастеровые заботливые руки. Может быть, даже и женские. Собирали, словно любое другое безобидное устройство. И хозяева этих рук даже не задумывались о том, что их изделие дает власть одному человеку над другими людьми. Непомерно возвышает его в собственных глазах, превращает в этакого "вершителя судеб". А тех, против кого направлено оружие, делает рабами страха за свою шкуру. Но не всех и не всегда. Поэтому, нужно заставить себя не бояться, как это выходит совершенно естественно у Ивана. Стиснуть зубы и заставить. Тем более, ничего опасного пока не происходило, все было "нормально". Почти так, как приучили всех современные фильмы.
Держась за ограждение, Трунов спустился по трапу в лодку. Тот, что с пистолетом, обернулся:
– Эй, пацан, лестницу поднимай и веревку отвяжи.
Шкипер не пустил сына, пошел сам, сделал, что велели, избегая встречаться хмурым взглядом с глазами "пиратов". Пока они отвлеклись на уплывающую лодку, Иван шепнул Антону:
– Видал, да? Похоже, они нас в заложники взяли. Может, возбухнем?
– Подождем, посмотрим, что делать будут.
– Эх, кабы не ствол, начистил бы я им хлебальники за милую душу... Кулаки чешутся.
Саня, слушая их разговор, толкнул легонько Антона в бок, мотнул подбородком за спину. Антон глянул и увидел под приподнятой тельняшкой массивную рукоять ракетницы, заткнутой за пояс джинсовых шорт. "Вот молодец, мальчишка, и когда успел?!" – подумал восторженно. Ему стало мучительно стыдно за свой страх, вновь накатила на сердце теперь уже бесшабашная злость, подкрепленная кажущейся силой оружия. Быстрым осторожным движением он взял ракетницу в руку, показал мельком Ивану у живота и спрятал под майку. Ваня кивнул, растянув губы в злой улыбке, отвернулся на подходивших деловых ребят. Те остановились в двух метрах, встали у дверец кормовой каюты, оглядели с ухмылочками пленников.
– Так вот, мужики, мы тут с вами погостим, пока ваш "папа" не вернется, – проговорил длинный, нянча в руке ствол. – Рыпаться не советую, лучше сидите смирно, а то ненароком стрельну. Ты, моряк, заводи шарманку, к берегу поплывем, чтоб не светиться. Правь туда, где были, да не вздумай по рации болтать. Шоха, проследи, а лучше провода выдерни.
Шкипер, все так же хмуро уперев глаза в палубу, прошел в рубку, запустил дизель. Вадим с Олегом сидели у заднего борта, серели лицами, заискивающе взглядывая на "гостей". Антон и Саня, на боковой лавке, смотрели прямо перед собой на плывущие мимо скалы. Один Иван в упор рассматривал наглецов, сощурив веки.
– Чего пялишься, деревня? – ощерился короткий, вернувшись из рубки, вытащил из кармана нож–вертушку, помахал перед собой.
– Выпить хочу! – громко брякнул Иван и указал подбородком на стол, на котором валялась пустая вчерашняя бутылка.
– А–а, вот это дело! – обрадовался коротышка, обернулся к напарнику. – Давай порубаем на халяву? У них же тут целый склад, наверно.
Длинный умудрился задуматься на минуту, но, видно, не справился с задачей, кивнул:
– Эй, пацан, тащи, чего там у них есть из выпивки, а ты, Шоха, загони баб на кухню, пусть сготовят пожрать и не высовываются.
Саня смешался немного, поднялся нехотя, Антон успокаивающе прикоснулся к его руке. Зато Вадим тут же вызвался в помощники, с готовностью подскочив с лавки. Иван с усмешкой проводил его взглядом.
– Ух ты! Да тут цветник, – присвистнул коротышка, наблюдая за поднимающимися из люка испуганными женщинами и зацепившись маслеными глазками за фигурку Марины.
Проводив их до камбуза, он вернулся на корму, продолжая глумливо улыбаться. Катер зашел в знакомую бухту, встал на якорь. Небо начало хмуриться серыми облаками.
Дальше все пошло, как по писаному. Деловые ребятки уселись за стол, на свободную боковую лавку. Намешали водки с пивом, под холодную и горячую закуску, благосклонно разрешив своим пленникам присоединиться к трапезе. Иван выпил стакан одним махом, занюхал хлебной коркой, Антон только делал вид, что пьет, жевал колбасу. Они оба ждали развития событий. Шкипер с сыном отказались есть чужую еду, сидели, потупившись в пол, зато Вадим и Олег старались вовсю, чтобы ублажить "гостей", и сами успевали заправляться.
Длинный сначала не выпускал ствола, управлялся левой рукой, наблюдая внимательно за Иваном. Остальных не опасался, но вскоре хмель взял свое. Он отложил пистолет на лавку и закурил. Короткий все поглядывал в сторону камбуза, глазки его блестели. Наконец, сыто рыгнув, он вытер жирные пальцы о полотенце, любезно поданное Вадимом, и встал на непослушные ноги.
– П–пойду, гляну, как там бабцы, – подмигнул напарнику.
– Тащи молодух сюда, – ухмыльнулся тот, махнув рукой на кормовую каюту.
Коротышка засмеялся, пошел вразвалочку вдоль борта и скрылся за дверью.
Дальше тянуть было нельзя. Антон понял это, как никогда, слушая прозрачный разговор отморозков. И Ваня легонько толкнул его локтем – пора. Страха больше не было.
Длинный выбросил окурок за борт, полез за другой сигаретой, сунул ее в губы, шаря в кармане зажигалку.
– Прикурить? – негромко спросил Антон, показывая ему из–под майки черный зев ракетницы.
Деловой опешил и дернулся к своему пистолету, но Иван обеими руками махом опрокинул на него столешницу. Бросился сверху всем телом, зажимая противника между лавкой и бортом. Саня ужом скользнул по палубе, выхватил из посудной кучи, съехавшей со стола, полотенце и начал вязать им брыкающиеся ноги. Антон в то же время перескочил ко входу в каюту, присел за углом, наблюдая в щель под днищем моторной лодки за дверью камбуза. Шкипер, и Олег с Вадимом во все глаза уставились на развернувшую потасовку, первый обрадовано, а вторые пораженно–испуганно. Их неподвижные позы ввели в заблуждение коротышку.
Он вышел из камбуза, подталкивая впереди себя Анюту и Маринку и одновременно отмахиваясь назад от голосящей Труновой, и, только ступив на корму, понял, что ситуация изменилась. Хмельной угар еще кружил голову, он дернулся было, притянуть девушек к себе, но сбоку Антон двинул ему под ребра стволом ракетницы и заступил дорогу.
Коротышка взвизгнул, отпрыгнул к борту, выставив перед собой руку с ножом. Антон продолжал наступать на него.
– Стой, друг, дай–ка я с ним поговорю, – донесся сзади голос Ивана. – А ты пока за этим пригляди.
Антон остановился, обернулся. Длинный лежал на грязной палубе, лицом прямо в объедки, со скрученными у поясницы руками. Пистолет держал стволом вниз Саня, стоявший рядом. Анюта ревела на плече у Олега, Марина прижалась к дядьке.
– Брось ножик, тетеря, – сказал Иван, недобро щурясь. – Не хочешь?
Короткий затравленно мотнул головой, сдвигаясь мимо рубки на нос катера.
– Ну, тогда я с тобой по–нашенски, по–деревенски разберусь, раз не хочешь по–честному.
Ваня, не глядя, сунул руку в лодку, мимо которой проходил как раз, нащупал двухметровый багор и, взяв его, словно пику, наперевес, сходу бросился на врага. Тот аж присел, бедняга, от ужаса, на подкосившихся ногах, выронил нож и только что на колени не упал.
– Вставай, паскуда, я тебя не убивать хочу, а просто морду набить. Дерись, сволочь!
Отброшенный багор покатился в сторону, а Иван, почесывая мосластые кулаки, шагал вперед. Коротышка принял боксерскую стойку, дернулся навстречу, и тут же получил в ухо такую плюху, что голова его мотнулась на шее не хуже воздушного шарика под порывом ветра. Левый кулак догнал его скулу на полпути к палубе, и короткая драка закончилась.
Присмиревших "гостей" уложили на пол в кормовой каюте, опутав подвернувшейся под руку сетью. Длинный все порывался что–то сказать, но Иван заткнул ему рот посудной тряпкой, второй был в отключке. Напряжение, висевшее в воздухе несколько долгих часов и давившее на людей, почти спало. Говорить никому не хотелось.
Вадим, пока другие наводили порядок на палубе, глотнул водки из горлышка и окончательно воспрял духом. Быстренько смотался за фотоаппаратом, позвал Олега:
– Иди сюда, племяш, щелкни меня с добычей!
Потом распахнул дверцы каюты, спустился по ступенькам к пленникам и, довольно ухмыляясь, поставил ногу на голову коротышки, затравленно лупающего глазами сквозь крупные ячейки сети. Антон просто опешил, глядя на эту выходку, бросился к изгаляющемуся "родственничку" и за руку выдернул его наверх.
– "Когда нравится смотреть на страдания другого человека – это и есть фашизм...", – проговорил сквозь зубы в изумленное пьяное лицо Вадима, и с омерзением оттолкнул его от себя. – Вот ты и есть...
– Да они же, ублюдки, первые на нас наехали, подонки такие... – огрызнулся тот, но Олег и женщины под руки утащили его в свою каюту.
Погода окончательно испортилась, начался мелкий дождь. Шкипер пытался наладить рацию в рубке, Саня помогал. Иван с Антоном, одевшись потеплее, сидели под тентом на корме, поглядывали на устье залива.
Скоро в скальном проходе показалась лодка, в ней маячили две серые фигуры. Лодка приткнулась боком к старым покрышкам, висевшим на цепях вдоль борта катера. Антон спустил трап, а Иван в это время держал под прицелом рулевого, на всякий случай, но тот безучастно сидел за штурвалом, не поворачивая головы. Трунов скинул с плеч брезентовую накидку, выбрался на палубу.
– Где эти? – спросил хмуро.
– Да мы их рыбам скормили, – попытался пошутить Ваня, не получилось. – В кубрике "отдыхают". Куда их?
– Отпусти, дело сделано, – махнул рукой Трунов.
Антон выпутал поникших "бойцов" из сети, вывел наружу. Они поспешно спустились по сходням, оскальзываясь на перекладинах. Длинный вскинул голову снизу, крикнул:
– Пушку отдай!
– Возьми, – ответил Иван и бросил пистолет в воду.
Лодка отчалила и, взревев моторами, полетела вон из бухты.
– Водка есть? Тащи, – сказал Трунов, проводив ее глазами, открыл дверь в рубку, бросил шкиперу: – Поехали обратно, в город.
– Переждать бы... похоже, буря начнется, – возразил Санин отец.
– Некогда ждать, – отрезал "хозяин". – Заводи мотор.
Небо над открытой водой клубилось черными тучами, хлестало ветром с проливным дождем. Быстро темнело. Катер тихим ходом шел по фарватеру, раскачиваясь на волнах, резал тьму впереди острым лучом прожектора. Пассажиры забились на тесный камбуз. Антон не пошел к ним, да и места там не было, укрылся в рубке, с молчаливого согласия шкипера, и Иван последовал его примеру. За штурвалом был Саня, напряженно вглядывался в световой тоннель сквозь залитое водой стекло.
Тяжелые водяные валы наседали на судно со всех сторон, бились гулко в борта, захлестывали нос. Иногда по сторонам освещенного коридора мелькали белые и красные бакены, Саня ориентировался по ним, крутил штурвал то влево, то вправо. Отец страховал его рядом. Дизель работал неровно, временами частил, заставляя переборки вибрировать мелкой дрожью.
Очередной сбой случился, когда шкипер уже решил не испытывать больше судьбу и лечь в дрейф под ураганный ветер, налетавший с правого борта. Гул мотора начал нарастать и через несколько секунд превратился в тоскливый звенящий вой, перекрывший грохот бури. Катер резко прыгнул вперед и, набирая скорость, помчался дальше.
– Глуши! – крик тут же унесло в открывающуюся дверь.
Шкипер бросился из рубки наружу, толкнулся руками от поручней и скатился в соседний люк моторного отсека. Саня ударил ладонью по кнопке "стопа", одновременно пытаясь вывернуть штурвалом против ветра, но кораблик больше не слушался человека.
Прожектор вырвал из кипящих волн в десятке метров прямо по курсу мокрый базальтовый клык, мгновенно прыгнувший навстречу. Катер на полном ходу налетел грудью–килем на острую скалу, нос его задрался в клубящееся небо, и корма разом осела в черную воду. В свисте ветра захрустел разрываемый камнем металл, дизель взревел и тут же захлебнулся на высокой ноте, словно лопнувший от перенапряжения канат. Саня вцепился мертвой хваткой в бесполезный штурвал, а Иван с Антоном от неожиданности повалились сначала на приборную панель и тут же откинулись спинами на переборку, за которой в камбузе истошно заголосили женщины. Испуганные вопли стихли от накатившей в уши тишины, лишь ветер продолжал захлестывать длинные плети дождя на стекла иллюминаторов. Катер рывком подался вниз, отлепился от скалы и начал медленно сползать в беснующиеся волны.
– Быстро на улицу! – закричал Антон, нашарил рукоятку на двери, она распахнулась под собственным весом, и вывалился на скользкую, вздыбившуюся от кормового крена палубу.
Саня выскочил на другую сторону и кинулся вниз к отцу в моторный отсек. Иван выбрался вслед за Антоном, помог ему открыть дверь камбуза, и держал ее, прижав спиной и уперевшись ногами в борт, пока тот помогал труновскому семейству. Женщины всхлипывали и дрожали от холода, поскальзывались на мокром металле, хватаясь друг за друга руками, и ни в какую не хотели прыгать в бушующую воду. Тогда Трунов, не долго думая, покидал их всех по–очереди за борт, сорвал с поручней над головой два спасательных круга, и сиганул следом сам. Антон подтянулся на руках, взобрался на мостик и скинул оттуда еще пару кругов. Потом развернул прожектор, высветив барахтающихся в волнах людей.
Катер за это время погрузился наполовину, волны захлестывали в дверь камбуза, а с другой стороны в машинное отделение, из которого успели выбраться капитан с сыном. Они суетились на крыше кормовой каюты, скрывшейся в воде, на ощупь отвязывали моторку. Это им удалось, и скоро полузатопленная лодка закачалась на волнах рядом с барахтающимися у спасательных кругов пассажирами.
Иван перекинулся через поручни и отплыл подальше, а Антон, пока мог, держался на мостике, пытаясь в секущем по глазам дожде пересчитать людские головы и отыскать среди них Анюту. Успокоился, когда увидел машущую ему руку, и, глубоко вдохнув, что есть силы толкнулся ногами и сиганул ласточкой под гребень очередной волны.
Скалистый островок чернел невдалеке. Потерпевшие кораблекрушение, кто толкая впереди себя круг, кто вразмашку, подтянулись к берегу и выбрались на шершавые камни. Шкипер с сыном втащили за собой моторку, и Саня тут же принялся вычерпывать из нее воду ковшиком, припрятанным для этой цели среди такелажа и сетей на днище. Он черпал автоматически, а сам все смотрел на доживающий последние секунды катер, закусив нижнюю губу и всхлипывая беззвучно.
Антон стоял рядом и тоже, стиснув зубы, прощался с корабликом, от которого скоро остался над волнами только кончик мачты с антенной и желтым пятном прожектора. И он через пару секунд исчез. Но вдруг из–под пенящейся воды со вздохом вырвался громадный пузырь воздуха и вслед за ним на мгновение вынырнул треугольник носа, мелькнув напоследок во вспышке молнии надписью: "Владимир Высоцкий". Катер ушел в глубину навсегда, как и человек, имя которого он носил.
И в плеске волн, сквозь гул дождя и ветра, послышался Антону яростный хрип:
"Упрямо я стремлюсь ко дну –
Дыханье рвется, давит уши...
...Ушел один – в том нет беды, –
Но я приду по ваши души!"
(С) Благодарю, что дочитали до конца... ну, а если хотите отдохнуть от этой пьянки, загляните в рассказ "О дружбе зверской" или сходите "За клюквой"... :)