Весна в Ленинграде
I
Нева замерзала тогда,
когда немцы пошли в наступленье...
И всю зиму стонала вода
под немыслимой тяжестью льда,
в слепоте, глухоте и томленье.
«Как там город любимый живет?» –
тосковала вода и не знала,
устоял ли, дожил ли... И вот
под напором разгневанных вод
проломился измученный лед,
и Нева Ленинград увидала.
Ленинград, Ленинград, Ленинград!
Да прославится хлеб его черствый,
и безмолвье ослепших громад,
и дыханье крутых баррикад,
и людей непрощающий взгляд,
и сердец возмужавших упорство.
Всё, как прежде: мосты над Невой
тетивою, натянутой туго,
и у штаба боец-часовой,
и балтийца бушлат боевой,
и шальная весенняя вьюга.
И опять отразился в воде,
на высоком ветру не сгорая,
тот костер, разожженный везде,
опаленных в борьбе и в труде,
знаменитых знамен Первомая.
Будь спокойна, родная вода!
Не падет ленинградская слава!
Мы стоим, как стояли всегда!
И Нева покатилась тогда
широко, как в былые года,
успокоенно и величаво.
II
В теченье этой медленной зимы,
круша ее железные потемки,
«Мы не уступим. Каменные мы», –
ты говорила голосом негромким.
Всё уже ядовитое кольцо.
Враг продолжает дальше продвигаться.
И вот в его угрюмое лицо
взглянули, как солдаты, ленинградцы.
О город без огня и без воды!
Сто двадцать пять блокадных граммов хлеба.
Звериное урчание беды
с безжалостного, мертвенного неба.
Стонали камни, ахали торцы,
но люди жили, находили силы,
а те, что погибали, как бойцы,
ложились тесно в братские могилы.
И, наконец, изнемогла зима,
открылись заволоченные дали.
Чернеют разбомбленные дома, –
они мертвы, они не устояли.
А мы с тобой выходим на мосты,
и под крылом торжественного мая
волнуешься и радуешься ты,
причины до конца не понимая.
А мы с тобой на облачко глядим,
и ветер нам глаза и губы студит.
А мы с тобой негромко говорим
о том, что было, и о том, что будет,
Мы вырвались из этой длинной тьмы,
прошли через заслоны огневые.
Ты говорила: «Каменные мы!»
Нет, мы сильнее камня, мы – живые!
III
Там, где Нева в седой гранит одета,
стоят угрюмо, вод не шевеля,
подобные двум песням недопетым,
два недостроенных военных корабля.
Умолк металл, и замерла работа,
но в неподвижных контурах живет
изогнутая линия полета,
крылатое стремление вперед.
Стальную грудь, стремящуюся к морю,
неумолимый сдерживает трос,
и на закате не играет зорю
от ветра отвернувшийся матрос.
И по ветрам тоскующие снасти,
и киль, томящийся по глубине, –
все наше недостроенное счастье
пронзительно напоминает мне.
А по весенней набережной мимо
балтийские проходят моряки,
вдыхают запах дегтя, моря, дыма,
упрямые сжимают кулаки.
Их никакой тоске не успокоить,
им ни в каком пожаре не сгореть.
они хотят все корабли достроить,
все песни недопетые допеть.
Им можно нанести любые раны,
но их нельзя согнуть и победить.
Переживем и бури и туманы,
и жизнь вернется, и взметнутся краны,
и наше счастье выйдет в океаны
на свежий ветер. Так тому и быть!
IV
Вот опять обстрел артиллерийский.
Это где стреляют, милый друг?
Рвущийся, однообразно близкий,
в облака укутавшийся звук.
Но не свист летящего металла
вслед за ним, не груда мертвых тел...
Что-то вдруг светло затрепетало, –
теплый дождь на город налетел.
И его внезапная прохлада
так щедра и сладостна была,
опаленный камень Ленинграда
свежестью забытой обдала.
И смущенно признавались люди,
утерев невольную слезу,
что за грохот вражеских орудий
приняли весеннюю грозу.
Дождик льет, а мы с тобою дома.
Чай заварен, – вот и славно нам.
Позабытый мирный грохот грома...
Молоточки капель по камням...
Можно камень раздробить на части,
раскрошить железо и свинец,
но нельзя украсть минуту счастья
у людских выносливых сердец.
Мир, глотнувший копоти и дыма,
над твоею злобой и добром
непреклонно и неотвратимо
катится весенний первый гром.
М. Алигер