Стоял я как-то поздней ночью на балконе, и вспомнилось вдруг… пылающие в печи дрова, языки пламени… живое тепло…
Это не пропаганда курения, просто бессонница у меня, старость, наверно…
Когда я говорю, что до 1975 года от Р.Х. мы жили в центре Москвы в доме с печным отоплением, мне не верят. Но так оно и было. Мы жили в Лефортово, на улице имени героя революции 1905 – 1907 гг., о котором я ничего не знаю. Моё детство отчасти прошло на Введенском кладбище, чаще называемом Немецким.
Введенское кладбище основано в 1771 году, во время эпидемии чумы, одновременно с Ваганьковским. Расположено оно на востоке Москвы в Лефортово. Входит в состав Государственного унитарного предприятия "Ритуал". Название получило из-за Введенских гор (иначе Лефотовский холм) – возвышенной местности на левом берегу Яузы (один из "семи холмов" Москвы). С северной стороны Введенские горы были ограничены долиной р. Хапиловки, при впадении которой в Яузу располагалось село Семёновское (в XVII в. – Введенское). На юге протекал Лефортовский ручей. В 1771 году на его правом берегу и было открыто Немецкое кладбище, ныне называемое Введенским. В XVIII–XIX веках называлось Немецким кладбищем, так как там преимущественно хоронили лиц католического и лютеранского вероисповедания, в народе называемых "немцами". Площадь кладбища 20 га. Кирпичная стена и хозяйственные постройки возведены в конце XIX в. В 1960-е годы был построен колумбарий. На кладбище расположены две лютеранские церкви и четырнадцать часовен.
Информация с сайта ГУП "Ритуал"
Напротив этого кладбища я родился, прожил там первые десять лет своей жизни в деревянном доме с мезонином. В мезонине жила бабушка, которую все звали баба Груша, поэтому загадка «висит груша – нельзя скушать» в моем детстве имела отличный от традиционного ответ. Дети жестоки…
В нашей квартире было три комнаты и три печки. Так называемые «финские», которые сугубо для отопления, не было на них ни лежанок, ни даже конфорок. Просто кирпичный «столб» от пола до потолка с топкой и заслонкой дымохода. Все три комнаты они не протапливали, и под телевизором у нас лежал зимой иней, а я бегал по дому в валенках.
Меня мелкого не удивляло ни отсутствие батарей центрального отопления, ни то, что из крана не течет горячая вода, а только холодная. У других всё это было, но меня оно как-то не парило. Зато прикольно было сидеть на полу у печки, смотреть, как горят дрова, рвать газету и бросать в огонь бумажные шарики.
В Лефортово тогда было много таких домов, которые систематически, но очень неторопливо ломали, переселяя жильцов на окраины столицы. Бревна от этих сломанных домов, которые никто не спешил убрать, служили нам топливом. В субботу отец приглашал орду друзей, добывал где-то большую тележку на автомобильных колесах, брёвна перевозились к нам во двор, где распиливались, раскалывались и складывались в дровяной сарай. Для меня всё это было игрой: покататься на тележке, поднести дрова к сараю. А вечером – застолье, этакий мини- праздник с песнями под гитару.
А потом зимние вечера у печки…
В 75-м мы переехали из Лефортово на восточную окраину Москвы в квартиру со всеми удобствами. Из кранов потекла горячая вода, батареи как-то грели, всё стало, как у всех.
Осталась еще печка на даче. Отец сам её клал, как только построили кухонный домик. В отличие от классической «финской» печки, на этой были конфорки, бабушка там что-то периодически готовила.
Было одно жутко дождливое лето, мы все дни проводили в кухонном домике. А у меня еще зуб разболелся. Нашел потрепанную книжку Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», сидел у печки и читал. Смеяться было больно, и я только фыркал, глядя то в книгу, то на огонь…
…Того дома в Лефортово давно нет, его снесли еще в 76-м или 77-м, даже не помню. Осталась дача с её печкой, где я тоже давно не был. Лет восемь, наверно… если не десять. На дачу как-то не тянет. Но мне вдруг почему-то вспомнились те печки в старом доме с мезонином… Старость, наверно…)))