Сухими запавшими глазами смотрел он на Голгофу. Отчаянная мысль пронзила сердце. Привычно медленно подбирая слова он заговорил с тем, кого ещё совсем недавно мог держать за руку. С тем, кому и так были ведомы все его мысли, даже самые тихие и незаметные
- Ты все знал, Господи. Ты знал, что только я смогу помочь тебе исполнить предначертанное. И теперь я должен нести мой презренный крест до того дня, пока ты не заберёшь меня. Нет-нет... и после смерти тоже. Имя мое станет нарицательным, я буду самым презренным человеком в веках, чтобы ты, Господи, смог вознестись. Это моя единственная жертва тебе и я принес ее, нераздумывая.
Казалось, эти слова дались ему с огромным трудом. Ноги подкосились. Пришлось сесть на камни. Перед глазами было полное боли и муки лицо того, кого он предал в руки фарисеев
- Нет, Господи, не того ты избрал в свои помощники. Нет сил у меня нести крест сей. Ненависть преследует меня. Вера оставила меня. Не знаю теперь, какое дело я совершил. Прости меня, Господи, я хуже Фомы. Верую, но слаб.
Кулак его разжался. Тридцать серебренников с безвольным звоном покатились по камням. Веревка нежно обняла смуглую шею. Смерть навеки поселилась в его запавших глазах вместе с удивлением о того, что и это было предначертанно заранее.
Кто найдет в сердце своем жалость к нему, ненавидимому, презираемому всеми за предательство? К тому, чье имя и тридцать серебренников известны всем. Кто найдет в сердце своем жалость к Иуде? Только ли Господь?