27 января.
Мне довелось в питерских школах, где я работала, встречаться с ветеранами-блокадниками.
И вот, в бытность мою завучем по воспитательной работе, мы устраивали в школе совместно с районной администрацией памятные встречи. Дети давали концерт в актовом зале, а муниципалы накрывали столы в столовой и дарили подарки.
Я и другие учителя лично встречали каждого ветерана, а старшеклассники под ручку поднимались с ними на 4 -ый этаж в актовый зал. У нас были списки, и мы потихонечку отмечали, кто пришёл, чтобы потом оставшиеся подарки разнести по домам тем, кто не сумел прийти.
Это был 2009 год. И ветеранов ( а скажем так, что это были в основном, конечно, не те, кто воевал, а дети блокады) было ещё много. Старшеклассники спускались и поднимались за ними, спускались и поднимались.
Концерт мы немного задержали, потому что и гости наши шли медленно, с опозданием. Потом все-таки начали. Я осталась внизу, на случай встретить тех, кто совсем припозднится и провести их в актовый зал. И вот пришла женщина, очень благообразная старушка, аккуратно одетая, я бы даже сказала, со вкусом. Пахло от неё какими-то сладкими духами. Совершенно не современными, а, видимо, из какой-то старой коллекции духов. Когда разговоры заходят о питерской интеллигенции, я вспоминаю именно ее. Было в ней какое-то особенное достоинство и при этом скромность и открытость. Ничего снобского. Ничего, что указывало бы на какую-то ее исключительность и «право имею». Не интеллигентность, а аристократизм, хотя, как потом выяснилось, она была из самой обычной семьи.
Она отказалась подниматься в актовый зал, сославшись на больные ноги, но очень хотела увидеть знакомых и потому осталась ждать, пока концерт закончится. Мы сидели с ней и разговаривали. Я до сих пор жалею, что тот разговор не был записан слово в слово. На момент начала блокады ей было 13 лет...
Очень ярко запомнились отдельные эпизоды из ее рассказа:
- как в большой коммунальной квартире деревянного дома на Васильевском острове дети играли в коридоре, и было принято, ( до войны) что, выбегая играть, они делились всякими угощениями: конфетами, булочками, яблоками... Первый раз дети поняли, что еды становится мало, когда один мальчик ел горбушку, падали крошки, и дети, сами не отдавая отчёта, стали опускаться на колени и подбирать эти крошки, чтобы съесть. Смертей в квартире ещё не было.
- женщина из соседней квартиры, когда стало уже совсем плохо, началась первая блокадная зима, уходя на работу, клала своего грудного ребёнка ,кутаного-перекутаннного во все одеяла, меж оконных рам ( в старых домах между внутренней и внешней рамами пространство сантиметров пятьдесят), чтобы крысы не съели.
- и ещё она рассказала, как её дядю, оборонявшего Ленинград, с его частью перевели в черту города, и ее маме сообщили об этом на работе. Сам дядя не мог приехать к ним, его бы не отпустили из части, а мама была уже слаба, чтобы идти через Неву на другой конец города, и потому пошла эта девочка. Они с мамой понимали, что дядя наверняка передаст что-то съестное. Она рассказывала, что ничего страшнее того похода через замёрзшую Неву в ее жизни не было. Во-первых, потому, что детям вообще опасно было выходить одним, она уже просто была подростком, а не совсем маленькой девочкой. Во-вторых, еду у неё могли отнять - и это было бы самым лучшим, что могло с ней случиться. Но она пошла. И дядя действительно передал буханку хлеба, банку тушёнки и бутылку водки. Он давал и больше, но она не могла больше унести. Она рассказывала, что ее спасла кромешная темнота, ведь город не освещался. И самым трудным было перейти через Неву, потому что там все, как на ладони, негде укрыться, а потом она шла, прячась, если чувствовала, что кто-то есть на улице. Говорила, что почти бежала, что как будто ее несла и спасала какая-то сила, хотя своих сил не было никаких. Она дошла, и они с мамой потом долго экономно расходовали этот хлеб с тушёнкой...
***
Она была очень красивая женщина. Это чувствовалось, несмотря на возраст...
А потом концерт кончился, стали спускаться ветераны, и она действительно встретила приятельницу и они пошли в столовую .. Там на гармошке играл приглашённый артист, пел военные песни.. Старые люди сидели за столами, улыбались, смеялись, говорили... Как будто не было тех страшных дней.. А была только жизнь. Ничего, кроме жизни.
