Мама смотрела на меня странным взглядом и безучастно повторяла:
- Не надо туда ехать, доченька. Не надо...
- Мама, я за любимым человеком еду, как же можно не ехать? Не переживай так, все будет хорошо!
Понятно, что я у мамы одна дочка, и внучка у нее одна. Моего любимого она плохо знает, наши отношения не зарегистрированы, но это все равно не повод сходить с ума от страха. Я взрослая женщина, все образуется. И вообще, радоваться надо, что нашлась возможность переезда. Так думалось мне в тот час расставания с мамой и моей малой родиной. Я уезжала навсегда.
Время было смутное, все кто имел хоть какую-то возможность уехать из отколовшихся союзных республик - бежали. За бесценок продавали квартиры, раздавали имущество, срывались с обжитого места и отправлялись искать лучшую долю. В республиках поднимал голову национализм, и слова «езжай в свою Рязань» резали ухо в трамваях, в очередях, на улицах. Злобный обнищавший народ срывал зло на инородцах и иноверцах. Суверенитет бывших союзных республик как танк перемалывал тяжелыми гусеницами судьбы людей, разрывал живую плоть семей, судеб, отношений. Не было работы, эвакуировали в Россию заводы, в школах вводили преподавание на национальном языке, его знание требовали повсюду. Доходило до абсурда, требовали отчеты на узбекском языке, но обязательно с переводом, оценить отчет на государственном языке никто не мог, его не знали.
Многие уезжали на свой страх и риск в далекие страны, где получали статус беженцев, небольшое пособие и начинали жизнь с чистого листа. Подтверждали дипломы, мыли подъезды на чужбине, вновь учились, все это ради светлого будущего детей и возможности жить достойной жизнью.
Я уезжала в Россию. Нет, не так. А как говорила моя прабабушка, вынужденная бежать с мужем и тремя детьми в голодном 24 году , с Поволжья, из Сызрани в далекий, незнакомый Самарканд, - «Рас-се-ю». Она вспоминала о ней, как о земле обетованной, там осталась ее душа, счастливое детство и прекрасная юность, омраченные революцией и смертью родителей от голода и тифа. Младшему ее сыну было два месяца, старшей дочери 8 лет и среднему сыну 5. Раскулачивание и продразверстка лишили их возможности жить дальше, работать было негде, оставалось только бежать в призрачный и сытый Узбекистан. О нем говорили, что он хлебный. За хлебом и ехали.
Прадед был мельником и сыном мельника. Патриархальная семья староверов. В голодном Поволжье глава не мог прокормить семью. Надо было выживать. Четыре месяца они с детьми жили у узбеков на айване в Самарканде, это такая открытая терраса во дворе, обычно на ней отдыхают в тени виноградника летом. Прадед был грамотным, рукастым и головастым, и , вскоре, стал первым наркомом хлопководства. Но эти четыре месяца и голод они запомнили навсегда. Выжили, выучили детей, переехали в Ташкент, когда туда перевели столицу республики. Потом прадеду пришлось в 38 году расплатиться свободой и здоровьем за счастливые сытые годы, его репрессировали, как врагу народа дали 10 лет лагерей, сослали в Казахстан. Старшего сына Михаила не отказавшегося от отца, сослали на строительство Красноярской ГЭС, там он и сгинул. Дочери не дали защитить диплом инженера, выгнали с института. Затем была война, опять выживание.
И вот колесо истории повернулось, через три поколения я возвращалась в Россию.
Мужу в наследство от матери осталась квартира в деревянном доме, не все так плохо, есть где жить.
Не раз потом я вспоминала моих предков, и мысль о том, что им было гораздо труднее, но они выстояли, придавала мне сил.
Прошло семь лет после переезда. Позади были годы слез, самоутверждения и адаптации в другой стране. России мы оказались не нужны, как, впрочем, и все ее сограждане. Появились друзья, нормальная квартира и любимая работа. Дочь закончила школу и поступила в университет. Жизнь наладилась. Мама радовалась, что мы вовремя уехали, с работой, образованием, уровнем жизни в республике было все хуже.
Время неумолимо шло. Умер отчим в Ташкенте и мама перебралась к нам, в Екатеринбург.
Я с удовольствием показывала ей, ставший уже любимым, похорошевший город. Она недоверчиво его рассматривала. Сравнивала с каким -то своим странным представлением о нем. Трудно было ее понять. Женщиной она была очень сильной, своими переживаниями никогда не делилась. Но было видно что ее точит внутренняя печаль.