Папе на начало войны было 9 лет. (Да, я очень поздний ребенок, и моего любимого папы давно уже нет рядом). Он очень не любил вспоминать о войне. Он никогда не рассказывал и не говорил о ней. Практически никогда.
Все что мне удалось запомнить из его скудных рассказов – то, что было очень страшно. Он однажды бежал к дому и снаряд рванул между ним и мамой, моей бабушкой, которая встречала его на крыльце. Папа успел укрыться за деревом. А бабушка пережила несколько страшных мгновений, потому что на её глазах её сын... попал под снаряд. И про последующую эвакуацию он не вспоминал никогда.
Рассказал только как-то, что когда блокада закончилась и война только-только закончилась родилась моя тетя. Папу посылали за молоком на молочную кухню. Было еще очень голодно, есть хотелось до безумия. И он нес это молоко и плакал, потому что это еда, молоко такое вкусное. Но никогда он не позволил себе слизнуть ни капельки.
Вот собственно и все. И ничего о голоде, ничего о разрухе. О ранении деда. Все его рассказы чуть больше оживали после войны и касались уже послевоенного времени.
Немного добавляла тетя
– люди, говорит тогда были очень дружные, милосердные, каждая семья знала, что такое горе. И люди были друг к другу более чуткие. Они все вместе восстанавливали, строили заново мирную жизнь. И старались поменьше вспоминать ужасы войны.
А сосед по даче, дядя Саша, до самой смерти фанатично забивал погреб до отказа заготовками, овощами, соленьями. Дети подшучивали над ним, а потом шепотом признавались:
дед - блокадник.
Страх голода остался в нем на всю жизнь.
Да и все старики в деревне, где у нас появилась дача в 90е, держали в доме спички, соль и мыло на десяток лет вперед.