Июль обычно бывает жарким. Все стараются уехать из Москвы в это время. Но в этом году мне пришлось летом жить в Москве из-за моей маленькой дочери. Ближе к вечеру, когда жара спала, я вышла на улицу с дочкой и нашей собакой. Хотя жара уже спала, но солнце светило все еще ярко и многие, вышедшие на улицу жители нашего двора, старались укрыться в тени. Я села около фонтана в тени самого большого каштана. Я очень люблю это дерево. Каштанов в Москве немного, это дерево южное. В середине мая на нем вырастают цветы – белые свечи, а потом, ближе к осени, появляются семена – забавные зеленые ежики. Дети собирают их и делают разные смешные поделки. Если расколоть такого ежика, то внутри явится орех – небольшой в твердой коричневой скорлупке. В некоторых странах их жарят и едят. Но у нас никогда – говорят, не тот сорт.
Я села под деревом. Дочка прыгала на моих руках, а наша собака спокойно лежала около моих ног. К нам на соседнюю лавочку присели старушки. Как обычно, обсудив все политические новости, цены на продукты, они принялись за молодежь. Одна из старушек неодобрительно посмотрела в мою сторону. «Что за мода такая? Детей заводят и растят вместе с собаками! Собака – грязная, лает, шерсти от нее полон дом. Вдобавок неизвестно, что у нее на уме – вдруг ребенка искусает? Эта (глядя в мою сторону) еще маленькая. А ведь бывает таких заводят – целый теленок. Он и съесть может. Вон сколько случаев по телевизору показывали!»
Другая старушка помолчала, словно собираясь с мыслями, а потом неторопливо начала рассказывать.
«Давно это было. Я в школе еще училась. Жили мы тогда на Бауманке. Сейчас это центр Москвы – а тогда, скорее, окраина. Дом у нас был двухэтажный, старинный. Говорили, что сам Пушкин в нем жил. Не знаю, правда ли это. Квартир в доме было несколько. В нашей было 12 комнат и жило 12 семей. Одна кухня, один туалет, ванны не было – в баню ходили. Только жили дружно, не ругались – все по очереди делали. По очереди в туалет ходили, по очереди готовили. А у нас, у детей, два велосипеда на весь дом было - по очереди все катались. У меня было два брата и две сестры, да мама с папой. Комната 16 метров. Только две кровати поставить можно было – так на одной родители спали с самой маленькой сестренкой, а на другой по очереди – неделю я с сестрой на кровати, а братья на полу, неделю наоборот. И ничего, все выросли, все институты закончили – кто инженером стал, кто врачом, кто журналистом работал. Все людьми стали, потому что детство счастливое было.
Я уже в школе училась, когда война началась. В первые дни что-то непонятное творилось – все вдруг куда-то уезжать стали. Кто на фронт, кто в тыл, в эвакуацию. Бросали комнаты, вещи – все разъезжались. Папе тоже повестку на фронт прислали. Отработал он на заводе последний день – пошел домой, на фронт собираться. Шел мимо одного дома, вдруг услышал из водосточной трубы плач. Как-будто младенец. Отец подумал, что в этой неразберихе кто-то ребенка бросил. На улице оставлять побоялся – в трубу засунул, чтоб не сразу нашли. Ну что же? Это же человек! Спасать надо! Позвал людей на помощь, возились, возились, через полчаса вытащили. Только это не ребенок, а щенок оказался. Отец его на руки взял и не знает, что с ним делать. Он-то думал, что это ребенок. А бабушка незнакомая ему и говорит: «А что ж щенок, не ребенок разве? Только собачий ребенок». «Да я завтра на фронт уезжаю, жену с пятью детьми оставляю. Куда ж мне его?» «Так, видно, это твой оберег. Ты ему жизнь спас – теперь он твою спасет. Дождется тебя – ты живым с фронта вернешься!» перекрестила отца: «Счастливой тебе дороги, родимый!» и ушла. Отец Тузика домой принес. На следующий день он уехал, а мы пообещали Тузика вырастить. Кормили его всей семьей – каждый от своего куска хлеба отрезал часть – для Тузика. Он вместе с нами и щи из лебеды ел и гнилую капусту – все, что сами ели, все с ним делили. Когда Москву бомбить начали, мама никуда не поехала и в бомбоубежище никогда не ходила. Всегда говорила : «Какая разница где? Главное, чтоб все вместе.» Так мы и пережидали бомбежку – мама на кровать ложилась – а мы, дети, с Тузиком, под кроватью прятались. Через полтора года, перед Сталинградской битвой, отец приехал – его командировали с фронта в Москву за танками. Он на полдня домой зашел повидаться, что с Тузиком случилось – он с отца все время не слезал – и лицо, и руки, и шею – все ему облизал. Радовался, как сумасшедший. Отец нам тогда сказал, что мы молодцы – живую душу пригрели и вырастили. А нам все казалось, что если с Тузиком что случится, то и папа не вернется, словно связаны они чем-то». Бабушка замолчала, смахивая слезинки. «Так и выросли мы с Тузиком. Война кончилась – праздник был – все люди радовались. Всю ночь пели, плясали, всех солдат целовали, обнимали, на руках носили. Тузик с нами радовался, будто понимал все. А летом отец домой вернулся – всю войну прошел – ни царапины. Через год у нас еще одна сестренка родилась. Так Тузик ее как щенка охранял, игрушки приносил, вылизывал. Умер Тузик от старости – тихо на коврике уснул и не проснулся. Мы тогда уже выросли, в институтах учились и в новую квартиру переехали.»
Бабушка умолкла, дочка тихо посапывала на моих руках, собака также мирно спала у моих ног, другие старушки тоже помолчали, а потом со вздохами стали расходиться по домам. Вечерело. Мы остались втроем: собака, дочка и я. Три родственные души под большим каштаном.