Мы уже слышали о необычной выставке в центре патриотического общества «Ленрезерв», и, наконец, увидели её на другой день великого праздника победы над фашизмом.
Попасть туда не трудно, если есть желание, но по причине того, что открыта выставка для посещения бывает только на день снятия блокады Ленинграда и на День Победы (работала 8, 9, 10 мая), жителям других городов придётся подгадывать свою поездку в Санкт-Петербург.
В выставочном центре «Ленрезерв» реконструирована улица блокадного Ленинграда. Вы сможете пройти по ней, затемнённой, местами разрушенной от бомбёжки, заглянуть в квартиры ленинградцев. Также реконструирована диорама «Дороги жизни». Часть выставки занимают гражданские и военные автомобили, бронемашины, а также грузовики, на которых доставлялись продукты в город по льду Ладожского озера, а на обратном пути эвакуировались истощенные ленинградцы.
Экспонаты из прошлого - мост от прошлого к настоящему
Подлинные экспонаты из блокадного Ленинграда заполняют выставку, а усиливаются ощущения, что ты провалился во времени: на час, два, три стал тенью того Ленинграда посредством актёров. Тенью, потому что никогда нам, родившимся после войны, не ощутить пережитого блокадниками. Мы лишь далёкая тень будущего для того города. И знаете, как бывает в кинотеатре, когда вы смотрите страшную сцену, все ваши нервы напряжены, в тот момент стоит подумать, что это всё неправда, это только кино, и вас отпускает страх; здесь не удастся уйти от напряжения, живые актёры будут возвращать вас в реальность того быта, в ту реальность.
Встречает нас выставка диорамой «Дорога жизни».
Зимой 1941/42-го люди, занимающиеся подготовкой ледовой дороги, как никогда желали бы подогнать, подстегнуть морозы. В распоряжении гидрографа Евгения Чурова находились материалы валаамских монахов… монахи вели ежедневные записи колебаний уровней Белого моря и Ладожского озера; потом, примерно с 1300-х годов, монах — настоятель собора вел запись изменений погоды: когда стал лед? какой был лед? можно ли было пробить лед? кто провалился, когда богомольцы шли на Валаам? проходили ли богомольцы с Шлиссельбурга или со стороны Черной Сатомы?.. Все это давало основание косвенным путем восстановить ледовую обстановку. Данные валаамских монахов, а потом данные — по тем же участкам — Северо-западного пароходства удалось сопоставить и удалось уловить характер изменения ледовых образований.
В ноябре началась организация «ледовой дороги по водной трассе мыс Осиновец – маяк Кареджи», 15-го начали обследовать лёд, в результате чего выяснилось, что установился он ещё не везде. Однако уже 22-го была сделана первая попытка переправиться по замерзающему озеру на автомобилях.
Дорога представляла собой две полосы по 10 метров каждая с расстоянием в 100-150 метров друг от друга. Но она не была статичным объектом – запаса прочности льда хватало в среднем на две недели, после чего трассу фактически приходилось прокладывать заново, на значительном удалении от прежней.
Каждого водителя, съезжающего на лёд, провожала табличка: «Каждая полуторная машина везет продовольствие на 10 тысяч пайков, на 10 тысяч человек. Водитель, спасай эти жизни!».
Для прикрытия дороги от бомбардировок к Ладожскому озеру были стянуты значительные резервы советских войск. Помимо зениток десяти артиллерийских дивизионов, трассу прикрывали авиадивизия, три истребительных авиаполка, стрелковый полк, морская бригада, дивизия НКВД и ещё несколько подразделений армии.
Когда машина проваливалась под лёд, фары ещё долго светили из-под толщи воды. Водители называли эти погибшие машины «светляками»...
Мы заходим в Ленинградский дом, поднимаемся на второй этаж, заходим в одну из квартир. Коридор. 5 сентября пришла повестка о "мобилизации" велосипедов. Население сдаёт велосипеды в армию. (из дневника Юры Рябинкина)
Я и далее буду комментировать фотографии отрывками из «Блокадной книги».
Современникам не дано узнать, что из пережитого ими история отберет на века, что истлеет в газетной подшивке, а что превратится в легенду. Конечно, хочется думать, что ленинградская блокада останется надолго в памяти народов. Но какой она увидится потомкам? Как время перекроит ее, что сотворит из тысяч трагедий, какой миф создаст из стойкости и ужаса, из мороза и голода? Мы об этом не узнаем, как не узнали жители осажденной Трои, что человечество из девятилетней осады их города сохранит мифы о прекрасной Елене, о троянском коне, о золотом яблоке раздора. Сколько в те времена было войн значительней и страшнее, а в живой памяти человечества осталась эта, связанная с маленьким городом Троей. Конечно, тут заслуга автора «Илиады» и «Одиссеи», но у истории есть свои причуды, она совершает порой произвол и несправедливость, предавая забвению и героев, и жертвы, приносимые народами. Однако Ленинград… Откуда это ощущение будущей легенды, долгой ее жизни? Не должно это пропасть… Не потому, что так хотелось бы нам, а потому, что в подвиге ленинградцев есть такие высоты человеческого духа, которые не могут пропасть. (Даниил Гранин, Алесь Адамович)
Интуитивно люди чувствовали, что надо записывать всё, что с ними происходит. В блокадном Ленинграде многие вели дневники.
... если дойдут до тебя, мой дальний друг, может быть в отрывках, обгоревшие эти страницы, ты переживешь вместе со мной, чем жил и волновался твой несчастный предшественник, которому пришлось жить в «доисторическую» эпоху, но на заре истинной человеческой истории. В официальных бумагах, сохранившихся до тебя, ты найдешь материалы для научной истории, в моих записках ты ощутишь биение пульса жизни одного маленького человека, пережившего на своем малом радиусе большую, необъятную сложно-трагическую и противоречивую жизнь…(директор Архива Академии наук СССР Георгий Александрович Князев)
Никто не знает, что делается в душе человека, когда он сам с собой, со своими противоречиями, подъёмом и упадком духа. Самое позорное для воина - малодушие, трусость. То же и для нас - невоенных. Но 24 часа в сутки «обывателю» никак не удаётся остаться в натянутом, как стальная струна, положении. Всякую струну надо настраивать. (Георгий Александрович Князев). Вот автор дневника и настраивает себя - и через дневниковый самоконтроль также. Чтобы не позволить голоду сожрать вместе с мышцами и душу.
Мы люди самые обыкновенные, ничем не замечательные, и записывать чего-нибудь героического мне просто нечего. Одно только и есть достойное внимания - это то, что мы работаем всё время, даже во время тревог на службе работа не прекращается. Вот и всё, что надо отнести к нашему "геройству". Это, в сущности, и немало при всём том, что сейчас приходится переживать ленинградцам. (Сто седьмой день войны. Из дневника Георгия Александровича Князева)
К слову о том, что надо было сдать город, и таким образом избежать многих жертв. К чему такие мучения?
«Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли... - так гласила секретная директива 1-а 1601/41 немецкого военно-морского штаба " О будущности города Петербурга" от 22 сентября 1941 года. Далее следовало обоснование: ...После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населённого пункта. Финляндия точно так же заявила о своей незаинтересованности в дальнейшем существовании города непосредственно у её новой границы. Предложено тесно блокировать город и путём обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбёжки с воздуха сравнять его с землёй. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты... С нашей стороны нет заинтересованности в сохранении хотя бы части населения этого большого города».
Но подвиг ленинградцев вызван не угрозой уничтожения. Нет, тут было другое: простое и непреложное желание защитить свой образ жизни.
Из воспоминаний. Интересное замечание. «У дистрофиков нет страха. У Академии художеств на спуске к Неве сбрасывали трупы. Я спокойно перелезала через эту гору трупов... Казалось бы, чем слабее человек, тем ему страшнее, ан нет, страх исчез. Что было бы со мной, если бы это в мирное время, - умерла бы от ужаса. И сейчас ведь: нет света на лестнице - боюсь. Как только люди поели - страх появляется». (из воспоминаний Нины Ильиничны Лакши)
Из квартиры спускаемся в бомбоубежище.
Учиться в помещениях школы не представлялось возможности. Частые воздушные тревоги по несколько раз в день и на долгие часы прерывали занятия.
Из «Блокадной книги». А потом они становились самыми тихими на земле детьми. «Сидим мы, и вокруг нас, вокруг школы, разорвалось шестнадцать снарядов! Стекла все выбиты. Мальчишки все за меня вот так пальчиком держались. Вы понимаете почему? Очевидно, я… Я чувствую, что я дрожу. Я напрягла все силы, чтобы, понимаете ли, вот эту дрожь убрать. И вы знаете, мне это удалось! Вы знаете, вот я напрягла все силы! И потом я себе внушила, что я сейчас не в Ленинграде, что я сейчас в Молодине у мамы, что все совсем хорошо» (Рогова Нина Васильевна).
Некоторые бомбоубежища превратились в классы.
Приходилось читать о бомбоубежищах, сделанных наспех, где воды накапливалось по грудь, где находиться было страшнее, чем на улице, под обстрелом.
Вспомнилось, как герои одной книги сидели в самодельном бомбоубежище. «Бабушка быстро-быстро забормотала молитву. Но Бог её не мог услышать, потому что была бомбёжка». (Эдуард Пашнёв "Дневник человека с деревянной саблей". Автобиографический рассказ семилетнего мальчика.)
Довелось видеть и хорошо оборудованные бомбоубежища, с детской комнатой, с пелинальным столиком, с уборной, и даже с "утиным лазом" на случай, если дом над бомбоубежищем будет разрушен. (Дом доктора Пеля)
Вообще бомбоубежища настолько вошли в быт, что без них многие себе не представляли города. Старушка в очереди: «Разбомбили на Фонтанке господский дом, там и теперь никто не жил и раньше квартир не бывало. Жили там одни господа, графья. А папаша-то мой был у них старшим дворником. Дворницкая-то была хорошая, светлая. И как сейчас помню: налево конюшни и каретный сарай, направо подвал. А вот где было бомбоубежище, никак не могу припомнить, девчонкой ведь я тогда была». Под общий хохот очереди старушка никак не могла сообразить, что в те времена ни бомб, ни убежищ не было. (из «Блокадной книги»)
Выходим на блокадную улицу. Вот витрина первого этажа, заложенная мешками с песком.
Вот дом быта. Ателье. Заглядываем в окно. Закройщица, только что грызла сухарик, но, завидев нас, встала, приглашая войти.
...в сутках были всё те же двадцать четыре часа, каждый день проходил сквозь человека, и ни один мимо.
Заглянули мы и в отделение милиции
Жизнь города не останавливалась ни на минуту. Город дышал слабее, но жил.
Война сразу обжигает душу, но обстановка требовала хладнокровия, повседневной напряжённой деятельности. Ничто не делалось само по себе. Нужно было убирать трупы, хоронить, создавать стационары, набирать девушек в МПВО, собирать осиротевших детей, снабжать ленинградцев топливом, обеспечивать работу фабрик и заводов...
Ремонтная мастерская-гараж при отделении милиции.
Кабинет НКВД
Предметы быта солдат, сделанные своими руками из подручного материала (стреляных гильз) прямо в окопах, в часы, минуты отдыха. Спичечницы, зажигалки, портсигары.
Часть выставки посвящена агитплакату.
Плакат показывает неизбежность возмездия Гитлеру за его преступления, несет психологическую направленность на усиление чувства мести и нетерпимости к немецкому фашизму, плакат агитирует красноармейцев стойко держать рубежи обороны и при любых обстоятельствах выстоять, плакат обращается к чувствам красноармейцев о необходимости скорейшего прорыва блокады, плакат направлен на патриотические чувства и сознание трудового народа...
Плакат - это крик, стон, скрежет зубовный, выплеснутый на бумагу.
И опять комната одного из нескольких миллионов. Даже не комната, кладовка. Во время блокады старались занять самое маленькое помещение в квартире, его легче было хоть как-то поддерживать в тепле.
«Эх как хочется спать, спать, есть, есть, есть... Спать, есть, спать, есть... А что ещё человеку надо? А будет человек сыт и здоров - ему захочется ещё чего-нибудь, и так без конца. Месяц тому назад я хотел, вернее, мечтал о хлебе с маслом и колбасой, а теперь вот уже об одном хлебе... Что самое короткое на свете? Человеческая жизнь. Когда-нибудь я бы занялся, быть может, философией».(Юра Рябинкин)
Небольшой участок выставки посвящён тому, какие религиозные конфессии работали в блокадном городе.
«Купил Тынянова "Сочинения" за 8 руб. и Киселёва "Геометрия" за 20 руб. Вчера купил Соллогуба за 3 руб. на Мальцевском рынке. Купил книгу под редакцией проф. Зелинского "Эллинская культура" и "Хрестоматию по истории западного театра на рубеже XIX - XX веков"» (Из дневника Алексея Васильевича Белякова. А сам он уже дистрофик. Лицо у него опухло, живёт без воды, без света. Зачем ему сейчас книги, почему, отрывая от рта хлеб - самое необходимое и желанное, - человек ищет, покупает книги?)
И сами авторы отвечают на этот вопрос. Человек, может быть, и отчаялся бы, руки уже опустились бы, когда б забота была лишь о себе. Но есть что-то большее. Не единый хлеб интересовал, держал, спасал человека.
Также опорой в дни блокады была простая, извечная - вера. Кроме Бога, верили в хороших, отзывчивых людей: верили, что помогут, придут на помощь в самую трудную минуту. На пути добрые люди и в ряду добрых также и Бог.
На улицах города.
Эта разрушенная скульптура достойна отдельного рассказа. Но рассказ будет посвящён не конкретно ей, а искусству и культуре, которую стойко защищали измождённые жители Ленинграда.
Если быть точной, то скульптура эта не из Ленинграда, а из Репино, что в нескольких десятках километров от города. Мне её приходилось видеть несколько лет назад в лесу (заброшенном старом парке), и я её уже фотографировала, и искала информацию по ней, но безрезультатно. Репино - большая тайна, об этом месте мало написано.
Вот эта фотография.
А город жил и держался не только хлебом. Спасали и спасли некоторых животных зоосада, писали стихи, давали концерты. Блокадники хорошо запомнили концерт "Седьмой симфонии", данный в осаждённом городе. В этом ряду и чудом спасённые картины Павла Николаевича Филонова. Сам он умер от голода 3 декабря 1941 года. А сколько книг и рукописей избежали бомбёжки, избежали огня в печке-буржуйке.
И вот ещё. В июле 1941 года большая часть эрмитажной коллекции, два миллиона экспонатов, была вывезена двумя особо охраняемыми эшелонами через Вологду, Киров и Пермь в Свердловск. Третий эшелон вывезти не успели, и эти сокровища были спасены работниками Эрмитажа в его подвалах.
Павел Филиппович Гупчевский в 70-ые годы вспоминал, как во время Блокады под висячим садом Эрмитажа прорвало трубы, а там, на первом этаже в конюшнях хранилась средневековая мебель, которую не смогли вывезти, и вся она оказалась под водой. Блокадники-смотрители, истощённые семидесятилетние бабульки, не в силах были вынести мебель в другое помещение, им помогли курсанты, недавно прибывшие в Ленинград из Сибири. В благодарность П. Ф. Гупчевский взял этих ребят из Сибири и провёл по Эрмитажу. Это была самая удивительная экскурсия. Картины, как уже сказано, в начале войны были вынуты из рам, накручены на валы и эвакуированы, на стенах висели пустые рамы. Но для Губчевского эти рамы были обозначением существующих картин... Он провёл экскурсию так, что и пустоты рам впечатлили.
Ещё был агитвзвод. Аркадий Ефимович Oбрант - балетмейстер, собрал бригаду из своих бывших студийцев Дворца пионеров, а на тот момент юных блокадников, умирающих в Ленинграде. Об этом написан рассказ Татьяной Кудрявцевой "Тачанка. Киндер-лейтенант и его дети" и повесть Юрия Яковлева "Балерина политотдела".
Дмитрий Петрович Бучкин в блокаду мальчиком рисовал свой дневник. В последствие стал художником. Отец - живописец в блокаду сказал ему: «Фиксируй, что видишь, Димка! Кто, если не мы! Летописи всегда нужны для истории».
Блокадная квартира. Детская.
Тут надо вспомнить детские дневники, дошедшие до нас. Это дневник Юры Рябинкина. В начале войны ему исполнилось 16 лет. До своего семнадцатилетия он не дожил. Отрывки из его дневника я немного осветила здесь (подробнее читайте «Блокадную книгу»).
Также до нас дошёл дневник Лены Мухиной «Сохрани мою печальную историю». Девушке в блокаду было 17 лет. И самый короткий и самый известный дневник Тани Савичевой. Умерла в эвакуации четырнадцати лет от роду. Уже там, в эвакуации её настигла, не пощадила коварная алиментарная дистрофия. Историческую повесть о Тане Савичевой написал И. Миксон «Жила, была».
Людмила Пожедаева начала писать свой дневник уже после войны. В июле 41 года ей исполнилось 7 лет. Её книга «Война, блокада, я и другие» о неудачной эвакуации в самом начале войны, когда разбомбили эшелон с детьми на станции Лычково, о возвращении в город, о блокаде, об эвакуации в самое пекло войны - в Сталинград, и главное - о человеческих нечеловеческих отношениях в семье. В книге блокадники - люди из другого мира, на долгие годы остались непонятыми даже своими близкими.
Девушка-зенитчица
Зенитные установки были расположены в самом городе и близь него. В районе Разлива, недалеко от знаменитого ленинского шалаша, стояла единственная на Ленинградском фронте зенитная батарея, весь личный состав которой состоял из женщин. Всем им было по восемнадцать - двадцать лет. Шестьдесят девушек и их командир Владимир Прозаров.
Девушки, шатаясь от голода, ворочали снаряды, весом шестнадцать килограммов. Иногда даже сознание теряли.
Однажды был дан приказ установить заградительный огонь. Он означал, что стрелять нужно безостановочно. И вдруг в одном из орудий застрял снаряд. Командир расчета Зинаида Литвинова голыми руками достала раскаленный металл и после этого осталась на боевом посту. И только когда была дана команда «отбой», она потеряла сознание от болевого шока. За этот подвиг зенитчица была награждена орденом Славы. А свой последний выстрел она произвела в Ленинграде в 1945 году, когда был дан салют в честь Дня Победы.
Блиндаж
Госпиталь
Фортификационное сооружение
Нельзя забывать, да и забыть невозможно. Солдаты покидают свои окопы. Боль, страх, ужас войны забывается, притупляются воспоминания. Квартиры блокадников - те же окопы, в которых остались жить ленинградцы в мирное время. Следы осколков от снаряда на старинном лепном потолке, осколков стекла на глянце пианино. Пятно-ожог от буржуйки на блестящем паркете... «А здесь паркет испорчен - это мой муж в последнее время колол мебель. Пока он не умер на этом вот диване. Вот здесь...» (из воспоминаний Ден Александры Борисовны)
Долго думала, как подвести итог, чем закончить статью. Нет у меня концовки.
Просто спасибо музею, за их работу. У меня есть знакомые, которые в полном недоумении спрашивают: «Зачем ты всё это читаешь, зачем смотришь?» Я не стану здесь отвечать на этот вопрос, не хочу не красиво, не пафосно... Но вот опять я вычитала, что в Ленинграде во время войны появилось такое выражение "моральная дистрофия, душевная дистрофия", оцепенение души, распад личности...
А город выжил и в нём живут дети.
Дети, как дети. Весёлые, любопытные, активные, современные. Но в них живёт память, заложенная родителями, а у родителей их родителями, теми самыми блокадниками.