На палубе царили ветер и темнота, не было видно ни одного человека, и женщина пошла назад. Она шла по длинному коридору, поднималась и спускалась по крутым лесенкам и открывала двери салонов. Мужчины играли в шахматы, а несколько дам читали.
Снова старая женщина шла по коридорам и лесенкам, приглядывалась ко всем встречным и растерянно останавливалась. Она больше не знала, куда идти. Приближаясь к корме, она услышала мужские голоса. Там был бар. Мужчины сидели перед стойкой на высоких табуретах и потягивали виски. Они посмотрели в ее сторону, и один из них встал и пошел ей навстречу.
— Вы? — удивился он.
— Да,— сказала женщина виновато,— я искала вас повсюду.
— Посидим? — и мужчина повел ее к маленькому столику.— Я думал, что вы легли спать.
— Да, но я не смогла.
— Хотите коньяку?
— Нет, я ничего не хочу.
— А кофе?
— Я бы ничего не хотела,— отказалась женщина.
— Снимите хотя бы пальто. Здесь тепло.
— Пальто? — удивилась женщина.— Ах да, пальто.
И она стала торопливо расстегивать пальто, затем она села на краешек стула и уставилась на свои руки, которые держала на коленях. Двое мужчин сидели к ним спиной и курили, а барменша наливала им. Женщина сняла платок с головы, и в неярком свете волосы ее казались тусклыми. Она оглянулась и сказала со смущением:
— Вы, наверное, удивляетесь, что я пришла.
— Нет, совсем нет. С вами и мне не так одиноко.
— Действительно?
Мужчина подошел к стойке бара и принес оттуда два бокала тёмного красного вина.
— Так приятнее,— сказал он,— попробуйте.
Женщина взяла бокал.
— Ну что ж, только немножко,— согласилась она. И едва пригубив, поставила на стол.— Я хотела поговорить о том...— сказала она.— Я не смогла иначе.
— Я вас понимаю,— произнес мужчина.— Если это тяготит, значит, иначе нельзя.
— Да видите ли, жена сына Сольбритт ни разу не сказала ничего плохого. Я не знаю ее языка, а она моего, мы говорили при помощи рук. Она была милой, но когда я захотела помочь ей по хозяйству, она взяла меня за руку, отвела в комнату и, улыбаясь, показала на кресло, чтобы я села. Так повторялось всегда, и наконец, я поняла, что должна находиться только в отведенной для меня комнате.
Женщина замолчала. Корабль качало сильно, и вино плеснулось на стол.
— Оно ведь не крепкое,— сказал мужчина, и женщина поднесла бокал к губам.
— Андрес всегда возвращался домой поздно вечером усталый и иногда не заходил ко мне в комнату по нескольку дней. В такие дни мне приходилось молчать, как рыбе. Но это не так важно. У Андреса двое детей. Свену-Аке исполнилось четыре, а Гунхильд шесть лет.
Женщина замолчала, она слушала голос моря.
— Пять баллов,— сказал мужчина, также прислушиваясь к шуму моря.
Какая-то молодая женщина прошла в бар, поговорила с барменшей по-английски и забралась на табурет. Она была мила, но слишком шумна.
— Сольбритт тоже высокая блондинка,— сказала женщина, рассматривая англичанку.— Гунхильд похожа на нее.
— А мальчик? — спросил незнакомец.
— Свен-Аке похож на обоих, потому, что Андрес и Сольбритт удивительно схожи друг с другом.
— Извините, одну минуточку, у меня закончились сигареты,— сказал Мужчина.
Он купил несколько пачек и распихал их по карманам пиджака. Только тут женщина заметила, что на нем торжественный черный костюм.
— Я испортила вам вечер? — сказала женщина.
— Как вы могли так подумать? Я заказал кофе, у вас усталое лицо.
— Спасибо,— тихо произнесла женщина.
Барменша принесла им кофе.
— Как хорошо разговаривать на родном языке.
— Да, я чувствую то же самое,— кивнул мужчина и закурил.
— Вы тоже едете домой? — спросила женщина.
— Домой.— Кивнул мужчина.
— Вас ждут там, верно?
— Семья и работа, я уже давно не был дома.
— Давно? Сколько? — спросила женщина.
— Десять дней.
— Вам кажется, что это очень давно, верно?
— Да, очень.
Они оба задумались.
— Простите,— сказал, наконец, мужчина и положил свою руку на пальцы женщины.— Мы остановились на том, что вы рассказывали о Гунхильд и Свене-Аке.
— Да. Всегда, когда я хотела приблизиться к ним, дети убегали от меня, а маленький Свен-Аке кричал во все горло. Я очень удивлялась тому, что они так меня боятся. Андрес заметил это и сказал: «Они чуждаются, ничего, привыкнут». Но кроме меня, они не боялись ни одного человека, которого видели впервые.
Я сидела в своей комнате, слушала их голоса и, хотя не понимала ни одного слова из того, что они говорили, была счастлива, что могла слышать детские голоса, держала дверь приоткрытой.
Однажды в воскресенье утром Андрес и Сольбритт уехали, оставив детей дома, чтобы они привыкли ко мне. Так хотел Андрес, и я верю, что у него были самые лучшие намерения. Дети играли у себя, кажется, они раскрашивали что-то акварелью, это было видно по лицу Свена-Аке. А я испекла пирог, принесла его в гостиную и поставила на стол. Но когда я позвала их и они не пришли, я приоткрыла дверь и поманила их рукою. Они с ужасом уставились на меня, и тогда я показала им пирог и поманила снова.
Руки женщины дрожали.
— Они так и не пришли? — спросил мужчина.
— Пришли, остановились в дверях, секунду смотрели на меня, потом стали строить страшные рожи, показывали на меня пальцем и кричали: «Коммунист! Коммунист!» — Женщина закрыла лицо руками, а затем продолжала уже спокойнее.— И кто только вселил в их сердца так много злобы и враждебности к этому слову? По их мнению, я была ведьмой, ужасным пугалом. И я снова сидела целыми днями в своей прекрасно обставленной комнате, в уютном кресле и до меня доносились голоса детей, когда они смеялись, разговаривали друг с другом или пели. Ведь Свен-Аке большой любитель пения.