1) Безутешный сидит. Смотрит вдаль, готовый принять свою кончину. Подносит пистолет к виску. Выстрел...
2) Безутешный сидит. Смотрит вдаль, готовый принять свою кончину подносит пистолет к виску. И тут ощущает прикосновение нежной руки. Незнакомка забирает пистолет. Безутешный, не понимает что происходит, несколько секунд находится в прострации. Резкий гул дал ей по ушам, и стена окрашиваешься багровым месивом, отмщения…
3) Безутешный сидит. Смотрит вдаль, готовый принять свою кончину подносит пистолет к виску. И тут ощущает прикосновение нежной руки. Незнакомка забирает пистолет. Завязывается борьба и возмездие ускользает из её рук. Безутешный дает ей пощечину. Валит ее, не замечая что неподалеку от оружия. Сила, подчинение… Страх, отчаяние, презрение. Она хватает пистолет и выстреливает. Пол покрывается красной пиленой. Вина, отвращение, гнев. Выстрел.
Безутешный и незнакомка на самом деле - немец Болдер Ридель и девушка Одиния фон Чопау-Ельстервердо. Все происходило во время массовая истерия, где оба решили изменить свою жизни.
Так Больдер будучи не особо из богатой семьи (бедной), решился на такой шаг из надежды вырваться из этого омута. До этого он окончил школу (на одном из первых мест в пропаганде национал-социалистической идеологии было воспитание молодого поколения: «Кто владеет молодёжью, тот владеет будущим»). Сумел отличиться прилежанием, состоял в молодежной организации (гитлерюгенд), а после работал учителем, поскольку проявлял высокую приверженность идеалам партии. Стал добровольцем перед началом «Ночи разбитых витрин». Его распределили вести отчетность в концлагере, хм… там он просто видел цифры. (А кто из нас задумывается о цифрах?) Так и вел он отчетность.
Одиния фон Чопау-Ельстервердо была дочкой вполне себе не плохо переметнувшейся аристократии, которая вовремя почуяла виток времени и стала буржуазией. Приобрели богатые месторождения, строили фабрики и вскоре основали корпорацию (можно выбрать любую: Hugo Bos, Bayer, Siemens, BMW, Volkswagen, Metro, Audi и т.д. не буду считать американские, французские, японские и пр. пособников античеловеческой идеи). Была она третьим ребенком в семье. Всегда хотела сочинять музыку, петь и играть на пианино. Но отцу семейства хотелось другого. Ему хотелось сына. И он попытался, как то из нее его вылепить. Суровое домашнее образование. После была отправлена в Венский университет. Аншлюс. Вскоре нападение на Польшу. Дали ей возможность сбежать, от безумных наставлений. Так после распределения Одиния оказалась связисткой в том же городе что и Болдер. Они друг другом некогда не узнали, если бы не общий знакомый Бернард тер Жан-Даль.
Бернард был подвержен влиянию своего деда, который был моряком голландских кровей, с которого брал пример и пошел внешне. Был неким гидом в учёбе Одинии. Сам, будучи на курс старше, закончи учебу до войны. По окончанию начал, работал журналистом в Берлине. Они вели переписку, из которой узнаем что она в городе Ораниенбург, и то, что не знает что делает, но чувствует, наконец, эту иллюзорную свободу. Также так они договаривались о встречах.
С Болдером такая история. Поскольку как журналист он немного напорист. А в лагерях что-то да происходит, нужно ведь добывать информацию. Стоял под дверьми. Ждал, кого-то кто хоть что-то расскажет. Направили Болдера, чтобы тот выпроводил навязчивого журналиста, да и напомнил о секретности и пр. Тот начинает ему объяснять ситуацию, мол, ненужно тут стоять и т.д. Но Бернард решил воспользоваться смекалкой, и решил сдружиться с Болдером, мало ли что-то да вытянет из него. Так и вышло, что один раз посидели в баре, другой. И как-то даже привязались друг к другу. Так через рассказы узнали друг о друге и Одиния с Болдером.
Сам Бернард был широк душой, весел. Но, был ошарашен нападением на родину деда. Начал сомневаться в происходящем. Настроение переменилось, попытался написать разгромную стать о происходящем, но редактор сразу предупредил, что такое в свет некогда не выйдет, и если еще раз повторится, напишет донос с приложенной статьей. Он начал говорить своим товарищам, о том, что с людьми что-то не так, что все не хотят смотреть правде в глаза, идут на лишения, на издержки ради безумной идеи, пора это признать и остановиться пока не поздно. Вступил в сопротивление. Продлилась это пару месяцем. И его схватил. Продержали четыре дня в концлагере (пытая и пр.) на пятый его не стало.
Не сказать, чтобы это не стало ударам по Одинии, это ничего не сказать. Ведь это был единственный человек, с которым она хотела быть. Она потеряла аппетит, сон и над-е-ж-ду(да). И погрузилась в прострацию, один-о-ч-естево. Её цвет стал красный. За что слёзы изуродовали это молодое лицо? Почему ей перепала такая печальная жизнь? Хм… стыдно, за то, что причинил этому образу. Но она могла не сдаться, на это ей я и дал (1).
Болдер пережил потерю друга сухо, ведь это он доложил о его позиции. Но когда, увидел карточку с его именем и датой смерти, в нем что-то сломалось. Вспомнил, сколько карточек было. Он понял, что ему говорил последние месяцы Бернард. И он открыл глаза и почувствовал бо-ль от того что содействовал этому. Вечером написал Одинии с предложением встречи, с пометкой о признание.
И тут уже либо: (1), (2), (3).
Как вывод напишу. Стыдно, что история без диалогов, виной тому я. Ну как бы эти 3 истории сверху, никогда и не должны были стать хоть чем-то. Просто идея пришла спустя надели. Мне их пришлось переделать немного (только слова поменять, смысл остался). Но чем ближе к концу, тем больше страдают образы из-за мной придуманной истории. В конце даже ощутил себя Богом, но не скажу что это самое приятное чувство.
В (3) где: «Она хватает пистолет и выстреливает» в себя. А выстрел типа в голову.
Для себя выбрал концовку (1). Там как в «Шоу Трумана» образ обрел свободу. На самом деле я даже увидел, как Одинии выглядит, а конкретно в этот момент: «Её цвет стал красный. За что слёзы изуродовали это молодое лицо?», я прям, увидел такую дымку из смеси чёрного и красного. Подошел, протянул руку, и меня поглотило. И оказался в розовой комнате, и передо мной стояла она, ребенком тоже вся в розовом. И я, будучи по сути Богом принял образ её отца и сказал «что люблю её, свою дочь» и обнял. Тут как бы всё возвращаюсь и передо мной, уже её человеческое обличье. Вижу его 2-3 секунды и отпускаю.
Мне также жалко Бернарда он открыл глаза и хотел помочь, всем так сделать. Он прямо всегда был веселым, всегда смотрел вперед. У него, кстати, смешной кривой нос как у француза и тонкие усики. Я даже не знаю, почему сдал его именно Болдер, а не редактор. Но я хотел, как бы показать, что редактор хороший журналист, и он не хотел, чтобы талант уничтожили. Да и сам видел, что происходит ужас, только принял свою позицию... (надел маску)
А Болдер не мог стать другим, он предал друга просто из-за безумной идее, которую ему как мантру преподносило общество. Что её ставят под сомнение, его ломало. Ну и он вполне себе нормальный человек был бы. Но он сделал свой выбор. Не смог посмотреть ему в глаза потому как он их уводит, ведь ему больно из-за того что я из него сделал. Выглядит он как классический немец.
Хм… писал часа 4 эту чушь. И придавал хотя бы кокой-то вменяемый вид 3 дня по n-часов. Плюс всё это время думал о выводе, где хоть что-то может, дополню. Это часть Диалог (монолог) со смертью. Потому что придумываю свой образ смерти (образ уже есть, но не то, слишком не такой получился). И надо как-то погрузиться, и поэтому придумываю истории. Еще немало важно это поймать настроение.