Поэт Фазир Джаферов – о себе и мире
Со стихами Фазира Джаферова и с ним самим корреспонденту НВ удалось познакомиться далекой осенью 2004 года. Но в начале 2005 поэт уехал в Москву, где он живет последние 7 лет. Представляем вашему вниманию интервью – ответы на вопросы – присланные Фазиром в нашу редакцию по электронной почте из Москвы Справка: Фазир Джаферов - Родился 7 февраля 1970 года в с. Цнал Хивского района. Окончил Литературный институт в 2000 году с дипломной работой «Великий Сирота. Стихи и переводы». В 2001-04 годах руководил махачкалинским литкругом «Верба». Член Союза писателей России (2004г). Лауреат премии имени Грибоедова от Московской городской организации СП (2008г). Автор трех поэтических книг. Переводил дагестанских поэтов А.Исмаилова, М.Митарова, С.Магомедову, С.Увайсова. Фазир, как и когда ты начал писать? Когда я начал писать, я хорошо помню: это были сценарии сказок для моего домашнего кукольного театра. Мне было лет 10, я ещё не говорил на русском языке (стеснялся), а говорить хотелось. Вообще, я думаю, творчество возникает из преодоления. Когда-то на «Вербе» Тимур Мусаев сделал вопрос: «Почему вы пишете». Я тогда ответил: чтобы заделать свою ущербность. Но теперь я бы сказал так: с одной стороны, да, чтобы заделать ущербность, пустоту; то есть, творчество – это брать. Но с другой стороны, оно же – отдавать, если тебя переполняет, делиться знанием или умением, если тебе кажется, что они есть. Позднее, в подростковом возрасте, я начал слагать стишки и песенки. Песенки – отпали, стишки – прижились… Я всегда стремился в мир, а поэзия была моим домом, куда я каждый раз возвращался, побитый, когда что-то не удавалось... Как учеба в Литинституте повлияла на твое творчество? В Литературном институте я учился на семинаре поэзии в мастерской Владимира Дмитриевича Цыбина. Он был мистиком – мне повезло. Он был удивительный человек и учитель. Лучшего учителя я себя представить бы не смог. Всегда, когда речь заходит о Литинституте, я говорю о нём. Он каждому своему ученику помогал развиться на его пути, а не требовал следовать своему, определенному им и его школой, пути, как можно было бы предположить в любой школе. Если в обычной школе учитель – это тот, который протягивает руку и дает направление и следит, чтобы его строго придерживались, то Вл.Дм. как бы вселялся в тебя и только указывал направление, всегда оставляя свободу за учеником. Он никогда не торопил. Он давал нам темы для работ такие, что мы до сих пор над ними думаем и до сих пор по ним пишем. Например, одно из заданий было – вспомнить и описать свою первую мысль, первое осознание. Оказалось же, что это неостановимый процесс. Потому что, когда ты вспоминаешь одно какое-нибудь событие раннего детства, ты стремишься проникнуть глубже: «А может, не это мое первое воспоминание, может, я и раньше что-то осознавал». Таким образом, вспоминаешь свое рождение, потом – предрождение, утробное состояние, потом ты – разделенная жидкость, потом – вероятность бытия, потом тебя вообще нет, ты – ничто, но и это ты осознаешь. Каково твое отношение к Союзу Писателей Дагестана? Ну, как я могу относиться к организации, где я несколько лет работал? Где меня и сейчас с приятностью принимают? К тому же, для меня название этой организации неразрывно от имени Марина Анатольевна Ахмедова, перед которой я, как перед родителями, в неоплатном долгу. Она не была моим учителем в мистическом понимании, но – покровителем и наставником. Она приняла меня (меня – из другого мира, из семьи рабочего и колхозницы), оценила мои стишки, посоветовала поступить в Литинститут, уехать. А если под этим вопросом подразумевается, нужен ли СП вообще, то я бы призвал посмотреть с другой стороны и задаться другим вопросом: правильно ли такое устройство общества, когда ставятся под сомнение творческие центры и школы? Это только кажется, что творчество делается одиночками: одиночество невозможно без общности. Общность – это основание одиночества. В Москве ты занимаешься проведением литературных вечеров - как они проходят, кто в них принимает участие? На мой взгляд, стихи, кроме того, что должны быть написаны, должны и звучать. Иначе они неполноценны . Это обычные поэтические вечера, либо необычные. Участвуют в них – да когда как. Если даже я провожу свой вечер, я стараюсь, чтобы в нем участвовали как можно больше людей: я приглашаю своих друзей – мне из деликатности не отказывают. Так, например, год назад мы организовали вечер «Москва-Махачкала, или Все мы – скитальцы, чуждые друг другу». Так в нем принимали участие и московские поэты и поэты-дагестанцы: Сергей Арутюнов, Андрей Гришаев, Павел Денисов, Джавгарат Супьянова, Вадим Керамов, Мария Алешечкина. Осенью прошлого года был вечер с Борисом Кутенковым «Между Западом и Востоком», а в декабре – «Дерево любви» с Натальей Тарковской. Кто из современных дагестанских авторов тебе импонирует? Теперь для меня хороший поэт – Вадим Керамов и хороший писатель Алиса Ганиева.
Расскажи о своих поэтических сборниках - об их смысловой направленности... Кто из поэтов - русских, дагестанских - твои кумиры или учителя? Сколько у меня книжиц сказать наверняка я не смогу: не потому, что их так много, а потому только, что я не всегда могу определить, где проходят границы между ними; где заканчивается одна и начинается другая. Скорей всего, их три: «Великий Сирота», «Мне плакать – хорошо» и… вот на третьей я и запутаюсь. Дело в том, что первые две я издавал в махачкалинских частных типографиях почти самиздатом. А когда появилась возможность в Москве издать третью книжицу «По неспелым страницам», я подумал: а что если я присовокуплю к ней и две старые и таким образом выведу их на столичного читателя? Так и сделал. Книгу назвал «И так дале» принципиально с одной буквой «е», составил её из трех частей, которые есть две мои предыдущие книжки, слегка подкорректированные и обрезанные, и третья несостоявшаяся отдельной книгой. И знаешь, Багдат, я всегда вертелся вокруг различных символик и формальностей при составлении стихов в книжки. Так, первую, я помню, сделал из пяти частей, они назывались молитвами и обозначались временем суток и цветом: ну, например, глава первая, алая, предрассветная. Всего там было 100 стихотворений. Одна глава, закатная, состояла из 20 переводов. Я в юности был более активен и любопытен: пытался обращаться к Шекспиру, Гейне, Хайяму, интерес к которому, кстати скажу, у меня не иссяк и до сих пор. Также было несколько четверостиший моей любимой аварской поэтессы Сабигат Магомедовой. Вторую книжонку, «Мне плакать – хорошо», составили 33 стихотворения, но тут число 33 никак себя не выдавало, если только специально не считать. Она вышла в 2004 году, тоже в Махачкале. А третью свою книжицу, (она же и единственная), я составлял очень долго. После отъезда в Москву я полагал, что закончилась не только моя старая жизнь, но и все старые интересы, включая и интерес к поэзии. Но по какой-то инерции продолжал писать, без всякой надежды, что кто-нибудь когда-нибудь прочитает. Мне казалось, что я настолько низко пал, идя торговать в магазине, что уже никогда не смогу оправиться. Но «ко всему привыкает подлец-человек» - и я привык, и научился сочетать, и служить Богу и Мамоне одновременно. Потом даже пробовал создавать всякие поэтические встречи и чтения – попытки, впрочем, до сих пор продолжаются. Потом и о книге стал подумывать. «И так дале» состоит из трех частей, из трех глав, из трех сердец (этак точнее). Всего в книге 100 стихотворений. Опять символика, конечно – может, она ничего и не значит, но я прибегаю к ней. Сто – это количество камушек в четках: три главы, три сердца по 33 наименования. И вступительное стихотворение, как минарет в четках. К тому же, в третье сердце я включил 33 перевода Хайяма – своеобразные мини-четки. Но сделаны они необычным способом – акростихом...
Думаешь ли ты о возвращении на родину? Я свое состояние называю «добровольное изгнание». Даже недавнюю подборку в литературно-философском журнале «Чётки» я именно так и назвал. Вернуться из изгнания или не вернуться, пусть даже из добровольного, зависит не от изгнанника, а от обстоятельств и случайностей. В мечтах и в снах я себя вижу в своем селе. И ещё – для меня станет большой трагедией и «непокоем», если я, умерев, буду похоронен не там, где родился. Поэтому когда-нибудь хотелось бы вернуться, и чтобы там оказался хоть кто-нибудь, «кто меня позовет по ухабам домой».
P.S. Статья вышла ранее в еженедельнике "Настоящее время". Фазир вернулся на родину недавно, работает учителем в родном селе