В подземных переходах, в метро, возле рынков, и — святое дело — на папертях церквей любого сколько-нибудь крупного города постсоветского пространства к вам тянутся и тянутся руки…
Дряблая ладонь старушки или маленькая грязная детская ладошка, пластиковые стаканчики мамаш с младенцами или грязные руки пьяных бомжей и пьянчужек. Все это профессиональные попрошайки! Бонзы, стоящие за этой разношерстной братией и «дающие» ей работу, наживаются на нашем с вами чувстве сострадания к «Христа ради просящим подаяния»…
Даже в центре Киева нищенствующих и вороватых цыган «развелось» столько, что просто диву даешься! Куда смотрят нынешние городские власти? Ведь бродяжки, сидящие или даже возлежащие в общественных местах, представляют для других граждан потенциальную угрозу, поскольку болеют различными серьезными, и главное, заразными заболеваниями: от туберкулеза до сифилиса. В лучшем случае «жебракив» с центральных улиц прогоняют лишь на время «празднеств общегосударственного значения» или в связи с прибытием какой-нибудь высокой делегации…
А КАК БЫЛО «ЗА ЦАРЯ ГОРОХА»?
Еще при Петре Великом в крупных российских городах нищим было строжайше запрещено шататься по улицам и просить милостыню, «понеже в таковых многие за леностями и молодые, которые в работы и наймы не употребляются, милостыни просят, от которых ничего доброго, кроме воровства показать не можно». Между прочим, с подававших милостыню взыскивался штраф в 5 рублей, потому что желающие помогать бедным обязывались делать пожертвования на богоугодные заведения.
Нищих и юродивых дореволюционного Киева многие сегодня представляют близкими друг к другу социальными группами из городских низов. Только нищие воспринимаются как полностью потерявшие человеческий облик бомжи, а юродивые, почти поголовно — безумцами.
Нужно заметить, что «во времена оны» среди нищих встречались и люди просто люди обездоленные, но не наглые и притом не ленивые, как нынче. Те бродяжки соглашались на любую поденную работу, искали пропитание попрошайничеством, бывало, конечно, что и в чужие сады-огороды забирались, но большого урона не наносили, брали только, чтобы насытиться.
Крупные монастыри, в силу доктрины братолюбия, терпели на своей территории представителей подобного «общества», разрешали просить милостыню, изредка устраивая для бродяг и специальные трапезы. Следует отметить, что монахи четко отличали нищих от богомольцев, посещающих святые места, хотя внешний вид последних не всегда был образцовым. Ведь проходить паломникам зачастую приходилось тысячи верст, из-за чего одежда их приходила в негодность.
Киево-Печерская Лавра — ярчайший образец благотворительной деятельности, — устраивая трапезы для паломников, бродяг к столу не допускала. Они вынуждены были довольствоваться только тем, что оставалось от совместной трапезы истинно верующих сограждан. На территории этой обители нищие, впрочем, чувствовали себя вольготно. Им разрешалось находиться в крытой галерее, ведущей к Дальним пещерам, выпрашивать подаяние, расположившись непосредственно вдоль крепостной стены обители.
В большинстве своем лаврские нищие были слепыми и увечными (без рук, без ног, с телами, покрытыми язвами и т.п.). Богомольцы, считавшие своим долгом помочь несчастным, сами люди небогатые, делились с ними просфорами, мелкой монетой. Лаврские нищие входили в специальную артель со строгой иерархией, подчинялись старшим, отдавали им часть выручки. Именно «командиры» в основном наживались за счет этих бродяг. История сохранила немало примеров, когда «ватажки» строили на вырученные средства большие дома, сколачивали многотысячные состояния. При этом такие «нищие», чтобы не выделяться, а также по долгу профессиональной деятельности одевались в лохмотья, питались грубой пищей, чтобы «быть в форме». А после смерти подобного бродяги нередко в его доме находили тайники, с десятками тысяч рублей капитала!
И такие случаи в Киеве были не единичны. В газете «Киевлянин» за 1890 год читаем заметку: «На одной из киевских окраин находится прекрасный каменный дом, стоимостью около 20 тысяч рублей, принадлежащий нищему, выпрашивающему около костела копейки и кусочки хлеба. Кроме дома нищий этот владеет также шестидесятитысячным капиталом, но, несмотря на это, одевается в лохмотья и спит в конуре на жесткой соломе».
ПРООБРАЗ ПАНИКОВСКОГО
Что касается киевских нищих, то они во все времена представляли особый клан, традиционно окруженный легендами, иногда весьма далекими от реальности. Своеобразную систематизацию этого сословия в свое время пытался осуществить известный писатель Иван Нечуй-Левицкий, а его повесть «Киевские попрошайки» и сегодня может послужить интересным пособием на эту тему. Можно смело сказать, что полтораста лет назад нищие Киева действительно представляли собой некую профессиональную корпорацию — негласное товарищество во главе с цехмистром (как правило, его выбирали среди наиболее удачливых лжеслепых попрошаек). Члены объединения называли себя «товарищами», имели собственный статут и кассу. Низшую ступень занимали «ученики», которые действительно проходили курс профессиональной подготовки. В программу нищенской науки входили знания молитв, нищенских кантов, профессионального жаргона и набора технических приемов. В цех принимались, как правило, люди, имеющие телесные недостатки или увечья. Срок обучения занимал 5–6 лет, и только после этого «ученик» торжественно посвящался в «товарищи» и становился полноправным членом цеха.
Кстати, литературный образ Паниковского тоже возник не на пустом месте. Правда, Паниковский денег не просил, он их просто брал, «не отходя от кассы» на углу Крещатика и Прорезной.
А вот его прообраз «работал» в действительности двумя кварталами выше — на углу Владимирской и Прорезной; это был великий профессионал своего дела — одноногий нищий Шпулька. Гримасничая и причитая, он проводил вечера возле воспетой Булгаковым кондитерской «Маркиза». Публика шла из театров, ресторанов и прочих увеселительных заведений и щедро одаряла «жебрака». Днем Шпулька занимался «общественной деятельностью» (он являлся главой корпорации нищих), а ночью «подрабатывал» связным между бандами грабителей. За четверть столетия такого бизнеса король нищих скопил себе солидный капитал. Он построил на улице Бульварно-Кудрявской (нынешней улице Воровского) трехэтажный особняк и успешно сдавал чиновникам комнаты по очень высоким ценам.
НА «СЛУЖБЕ» У ПОЛИЦИИ
Профессиональные нищие во все времена отличались большой мобильностью, находили места для проживания самостоятельно, преимущественно в заброшенных домах, которые постепенно сносили по указанию полиции. В теплую пору года бродяги устраивали шалаши на побережье Днепра, ютились в землянках, коих огромное количество было обустроено в многочисленных киевских ярах, а также «на задворках» парков и садов, протянувшихся по всему правому берегу древнего города. В сезоны дождей бродяги занимали возвышенности, хотя делали это неохотно — не любили быть «на виду». Оно и понятно. Ведь за бродяжничество можно было угодить в работный дом, в котором принудительно заставляли работать (в обмен за проживание, одежду и питание) бывших воров и хулиганов.
Горожане жаловались на то, что профессиональные нищие, состоявшие из описанной выше категории населения, объединившись в «бродяжную гильдию», не подчиняются городским властям, не желают честно трудиться, выясняя отношения внутри клана, устраивают потасовки с разбоем и поножовщиной, не брезгуют кражами. Полиция, конечно же, пыталась навести хоть какой-то порядок. Киевская управа благочиния, приказ общественного призрения и прочие службы городского порядка и надзора следили за соблюдением паспортного режима, однако бродяги почти всегда жили по подложным документам. Обзавестись ими не составляло труда, ибо в дореволюционные времена в «виды на жительство» не вклеивались фотографии. Бродяге требовалось лишь выучить письменное содержание документа, украденного у кого-нибудь в толпе.
Существовала категория бродяг-доносчиков. Это были нищие, которые зарабатывали на жизнь тем, что сотрудничали с полицией. В обмен на необходимую информацию служащие полиции разрешали таким бродягам заниматься своей «профессиональной» деятельностью.
После того, как, в последней четверти XIX века Киев обзавелся железной дорогой, в город началось настоящее нашествие бродяг едва ли не со всей страны. Встречались среди них и беглые каторжники, большой процент составляли малолетки.
Очень часто бродяги похищали детей, воспитывали их по своим правилам и с их помощью срывали неплохие барыши, пользуясь сердобольностью киевлян, их извечно толерантным отношением к калекам, детям-сиротам и просто убогим. Не последнюю роль в этом играл особый христианский статус «Матери городов русских», наличие здесь огромного количества монастырей, церквей и подворий.
Естественно, между нищими-профессионалами и просто бедными людьми имелась существенная разница. Последние больше занимались импровизацией и делали это не всегда удачно. В своих мемуарах Александр Вертинский приводит речь нищего киевского поэта, обращенную к богатой публике: «Пардон, мсье! Волею судеб оказался я вне бортов общественного положения. Скитаюсь в океане бурь и невзгод. Нуждаюсь в сентиментальной поддержке, ибо нет ни сантима!» Но, к сожалению, к таким просьбам сытая толпа была глуха. Нужно было пройти великую школу, чтобы научиться вызывать у прохожего хотя бы искру сострадания...
«МАКАРЬЕВНА» И ЯСНОВИДЯЩИЙ ФЕДОТ
В числе «пустосвяток» — нищенствующих по монастырям и церквям — обращала на себя внимание толстая баба, лет сорока, называвшая себя «голубицей оливаной». Носила эта «голубица» черный подрясник с широким ременным поясом; на голове у нее красовалась иерейская скуфья, из-под которой торчали распущенные длинные волосы; в руках у нее был пучок восковых свечей и большая трость, которую она называла «жезлом иерусалимским». На шее весьма упитанной нищенки висели четки с большим крестом и образ, вырезанный на перламутре. Народ и извозчики звали ее «Макарьевной», а иногда и «вдовицей Ольгой».
Говорила она обычно иносказательно; на купеческих свадьбах и поминках играла первую роль и садилась за стол с духовенством. Занималась также лечением, оттирая купчих разным снадобьем в бане. Ареал деятельности «Макарьевны» не ограничивался одним Петербургом; годами живала в Москве, затем посещала Нижегородскую ярмарку, Киев и другие города. По рассказам, она выдала свою дочь за квартального надзирателя, дав в приданое тысяч двадцать. Порой «Макарьевна» жила очень весело, любила под вечерок кататься на лихачах, выбирая такого, который «помоложе и подюжее».
Среди юродивых имелись люди с вполне светлым разумом, и даже посвященные в духовное звание (например, известный юродивый начала ХІХ века иеродиакон Феофил, по преданию, предсказавший поражение наших войск в Крымской войне). Заботясь о спасении души, юродивые часто приговаривали себя к спартанским условиям жизни, носили вериги, сурово постились и проповедовали учение Христа. С другой стороны, это были прекрасные советчики, лекари, прорицатели и даже… меценаты.
Огромный успех во второй половине ХІХ столетия выпал на долю Федота Малинникова с Куреневки, известного киевского провидца, видимо, подверженного какому-то психическому заболеванию. Во всяком случае, современная ему городская пресса окрестила Федота «ясновидящим идиотом». Он произносил бессвязные фразы, в которых, впрочем, горожане находили смысл и толковали как пророчества. Кое-что из предсказанного Федотом сбывалось, как, например, пожар на Печерске. Видимо, прорицания юродивого пришлись не по вкусу полиции, которая выслала «ясновидящего идиота» из Киева. Впрочем, Федот со временем вернулся, и его пророчества пользовались спросом даже среди богатых горожан. Причем довольно долгое время — с 1870-го по 1910 год.
Надо сказать, что, в отличие от полиции, церковь вела себя более чем терпимо по отношению к юродивым, добавляя даже к самому этому слову приставку «Христа ради». Способность к прорицанию воспринималась как Божья благодать. Таким «Христа ради юродивым» был и Иван Иванович Босой (настоящая фамилия Расторгуев), прибывший в Киев в начале сороковых годов ХІХ столетия из города Зарайска Рязанской губернии. Он поселился в маленькой пещере, которую собственноручно вырыл на территории Верхнего города. Там он уединился в строгом посте и молитвах. Надев вериги, Босой в самые суровые морозы ходил в легком халате и без обуви (видимо, поэтому и получил такое прозвище).
Это была поистине легендарная личность, первый в Киеве юродивый, который занимался еще и меценатством. Он содержал благотворительный приют, в котором ежедневно кормил и принимал до полутысячи человек, оказывая им медицинскую помощь, выдавая одежду и обувь. Резиденция Босого находилась в цокольном здании Андреевской церкви, причем на протяжении дня здесь постоянно толпились странники, нищие и пилигримы, жаждущие получить от «святого» благословение. Умер блаженный в стенах своей богадельни 12 декабря 1849 года. А его отреставрированная недавно могила и сегодня является местом паломничества.
«ДА, БЫЛИ ЛЮДИ В НАШЕ ВРЕМЯ!»
До революции на средства, собранные Киевской городской думой, а также за счет благотворительных взносов (часто даже анонимных) поступавших от крупных предпринимателей — купцов и промышленников — строились богадельни. Государство, таким образом, пыталось решить проблему бродяжничества, поразившую крупные города. В Киеве, в частности, работой на ниве общественного призрения прославились семейства Терещенко, Галаганов, Дегтяревых... Казалось бы: чего это им, респектабельным богачам, редко прогуливавшимся пешком и еще реже сталкивавшимся с городским дном, тратить такие огромные суммы на призрение опустившихся людей? Видимо, все дело заключалось в том, что были они людьми верующими, сколотили свой капитал в большинстве случаев честным путем, приумножили деяния своих отцов, заботились не только о собственном благополучии, осознавая, что «тот свет» уравняет богатого и бедного.
Вся Россия, например, знала о Сулимовских богоугодных заведениях. В них содержались престарелые бездомные и сироты. Эти заведения находились под патронатом жен киевских генерал-губернаторов. Городские власти, купцы и промышленники устраивали судьбы людей, впавших в крайнюю нужду в силу несчастного стечения обстоятельств. Они четко отличали профессионалов от действительно обездоленных. Первые, правда, тоже могли рассчитывать на какую-нибудь копеечную ночлежку и кусок хлеба.
«МЫ СТАРЫЙ МИР РАЗРУШИМ, ДО ОСНОВАНЬЯ, А ЗАТЕМ…»
После установления почти на всей территории бывшей Российской империи Советской власти ситуация претерпела кардинальные изменения. Молодое люмпенизированное государство посчитало своим долгом бороться с детской беспризорностью, причем зачастую весьма варварскими способами. Создавались детские трудовые коммуны, в которых наспех обутые и кое-как одетые, полуголодные подростки постигали пролетарскую грамоту, осваивали профессии летчиков, танкистов, железнодорожников, словом, тех, кто мог в любую минуть надеть форму и вступить в смертный бой ради победы мировой революции.
Бродяг среднего и старшего поколений бросили на произвол судьбы, полностью отказавшись от патроната над ними, выслав на 101-й километр, подальше от столиц и областных центров, запретив им появляться в этих населенных пунктах под страхом смертной казни. Именно данная категория населения, оказавшись у разбитого корыта, всерьез нарушила относительно спокойный ритм жизни в провинции. Особенно пострадали от такой политики южные губернии страны и Крым. Там было тепло и не голодно, можно было филонить, устраиваясь на работу.
По правилам первых лет Советской власти, принятый на работу немедленно получал продовольственный паек и «подъемное» денежное довольствие. Рабочих рук не хватало… На первых порах принимали любого, почти не удосуживаясь узнавать, а «чем занимался товарищ до 1917 года». Это приводило к печальным последствиям. Подобно детям лейтенанта Шмидта, мигрирующие бродяги, подбирая по пути все, что плохо лежит, постигали преимущества новой власти, которая волей-неволей поощряла подобную деятельность. Так продолжалось до середины 30-х годов прошлого века...
Когда на конституционном уровне было решено, что, дескать, «кто не работает, тот не ест», бродяги были попросту физически уничтожены, частью завербованы в трудовые, а, по сути, концентрационные лагеря. Так что строили всякие там «беломорканалы» и «днепрогэсы» не только зеки. Большевики таки «сделали сказку былью», превратив страну в единую строительную площадку с использованием полурабского труда всего жестоко эксплуатируемого населения. Хорошо это или плохо? С точки зрения демократических завоеваний — не очень хорошо. С точки зрения приобщения бродяг к труду — великолепно. Правда, маленькая неувязочка получается: цели — благие, средства — унизительные.
Доподлинно известно, что и киевские богачи-благодетели, и пролетарии-революционеры мечтали, каждый по-своему, что на улицах родного города через сотню лет уж точно не будет нищих, страждущих, несчастных! И как жаль, что они ошиблись…