Машину сильно тряхнуло, подбросило, вплющило обратно в гравий и потащило на встречку. Руль бешено завибрировал, передавая рукам всю боль перегруженной подвески. Дождливый перестук камешков о днище перешёл в сплошной каменный ливень, грохочущий, казалось, откуда-то из преисподней и отдающийся в перепуганных сердцах смертным барабанным боем.
Невидимый за деревьями поворот появился из темноты неожиданно, как взбешённая жена перед только что изменившим мужем, и из-за этого поворота неминуемой бедой стремительно выдвигались горящие драконьи глаза чего-то многократно большего, чем отчаянно пытающийся выгрести на свою полосу старый минивэн.
Истошные визги и крики, вырвавшиеся из семи перекошенных ртов, на мгновение законопатили уши и наглухо перекрыли зычный рёв клаксона встречной фуры. Надвигающийся в ночи железный дракон распростёр крылья, объял ими машину, забил рвущиеся в небеса вопли обратно в глотки, сгрёб в когтистые лапы все эмоции, оставив лишь страх, заглянул палящими очами в каждую истерящую душу и… исчез.
Минивэн ещё несколько раз вильнул по гравию, выскочил на обочину, чудом не вылетел на повороте в придорожную канаву, подпрыгнул на стыке ремонтируемого участка трассы, облизнул брюхом неровный, местами вспученный асфальт и, наконец, успокоено встал на прямую ровную дорогу, стремящуюся в свете фар куда-то вдаль за ночной горизонт.
– Пронесло! – подумал Алексей, не сразу сообразив, что эта мысль с перепугу вырвалась наружу громким и вполне осязаемым словом. Руки нервным фокстротом тряслись на руле, нога на педали тормоза отплясывала рок-н-ролл, а где-то в груди мелкой дрожью бился комок ужаса, ещё не поверившего в чудесное спасение.
Несколько секунд в машине висела гнетущая тишина. Урчание двигателя не нарушало её, а лишь дополняло, подчёркивая силу нарастающего цунами, пока ещё в молчании мчащегося из глубин безбрежного океана на съёжившийся в ожидании берег.
Через вечность этих нескольких секунд ожидания молчаливое истеричное цунами обрело голос жены:
– Грёбаный мудак!!! Тупой ублюдок!!! Дебил!!! Идиот придурошный!!! – визжала Ольга в верхнем регистре колоратурного сопрано, срываясь на отдельных нотах в ультразвуковой диапазон. Она, не мигая, смотрела в лобовое стекло, как будто где-то за ним и находился объект приложения столь изысканных эпитетов. Пальцы жены намертво вцепились в боковины переднего пассажирского сидения, в центр которого с неменьшим усилием втискивалась её вполне аппетитная пятая точка.
Однако Алексею было не до вкусовых точечных изысков. Опасность лобового столкновения с встречной фурой миновала, и, хотя внутренности ещё судорожно сжимались, а конечности колотило от адреналина, мозг уже пытался объяснить телу, что нет смысла боятся звука летящей пули, ибо когда звук услышан, пуля уже давно пролетела мимо.
А вот жена пролетать мимо явно не собиралась. Через несколько секунд ей удастся справиться с параличом, отжать пятую точку от сидения, отцепить пальцы от боковин, и тогда… Алексей имел вполне конкретное представление, что будет тогда. Его воображение на основе многолетнего опыта могло детально представить в цвете, звуке и тактильных ощущениях всё дальнейшее действо.
Ольгины кулачки, несмотря на небольшой размер, вполне могли посоперничать в жёсткости с кастетами, а её способность инстинктивно, будучи даже в совершенно невменяемом состоянии, находить наиболее болезненные точки намного превосходила аналогичные умения заплечных дел мастеров средневековья.
Впрочем, Ольгин талант бить в самые уязвимые места распространялся не только на тело, но также на психику и разум. Наедине с самим собой Алексей никогда не оспаривал, что во всех конфликтах Ольга была права, хоть спорить с женой иногда пытался. Но каждый раз всё равно оказывалось, что Ольга была права абсолютно во всём.
Ольга была права, когда с видом строгой учительницы менторским тоном указывала окружающим (в первую очередь, конечно, Алексею) на их недостатки – недостатки действительно имели место. Правда, в учительской интерпретации эти недостатки превращались в пороки, их носитель – в исчадие ада, сама же Ольга выступала в роли серафима, выжигающего огненным мечом карающего слова демоническую ересь мирской глупости и подлости.
Ольга была права, когда пилила Алексея, требуя от него жёсткой позиции в отношении родственников, начальства, чиновников и иных представителей разумной фауны, которые, исходя из Ольгиных доводов, безусловно, были должны Алексею (а через него – Ольге) всё на свете, но долги отдавать не собирались. При этом Ольга в сладостном процессе пиления доводила себя и Алексея до исступления: себя – нежеланием супруга делать то, что велено, его – понуждением к очередному конфликту. Конфликты же Алексей не выносил и готов был на любое унижение, обман и предательство, лишь бы избежать споров, ссор и выяснения отношений.
Всякий раз, истеря по чёрт его знает какому очень важному поводу, Ольга, оказывалась права. Логические доводы, приводимые Ольгой в промежутках между криками, всхлипываниями и оскорблениями, всегда были блестящи, стройны и неотразимы, как хорошо обученный римский легион в начищенных доспехах против кучки грязных безалаберных варваров. Во всех спорах с женой доводы Алексея аки пресловутые варвары разбивались наголову и с безмерным унижением изгонялись с поля брани.
Впрочем, доводы эти, хоть и излагаемые Алексеем псевдоспокойным тоном в безнадёжных попытках быть выше истерящей, но логичной жены, по своей сути являлись гораздо более истеричными, ибо представляли собой смесь раздражения и обид и были предназначены лишь для совершенно безуспешного нападения и столь же безуспешной зашиты.
В таких ситуациях Алексей мог спастись единственным образом: быстрой, полной и безоговорочной капитуляцией с признанием абсолютной правоты Ольги и обещаниями сделать всё, что она требует, и ровно так, как она говорит (рассчитывая при этом ничего не делать и как-нибудь потом выкрутиться, что, впрочем, удавалось нечасто). При этом были крайне желательны: виноватый вид, грусть в глазах и некоторая неловкость в движениях. В общем, всё должно было говорить: «Хозяйка, я – болван и подчиняюсь тебе полностью!». Но иногда Алексей взбрыкивал и упирался рогом (а, может, и не одним).
Однажды, года через три после знакомства, когда давно заскучавшие бабочки уже уснули в животе вечным сном, благоверная закатила очередную истерику. Сейчас Алексей уже не вспомнил бы причину скандала: то ли он забыл про очередной памятный день типа двухлетия с даты знакомства с родителями, то ли Ольга требовала денег (тогда Алексей почти не зарабатывал, находясь в состоянии розовой маниловщины и совершенно из-за этого не страдая), то ли произошла ещё какая-то очень значимая для жены глупость.
В тот раз Алексей взбрыкнул и упёрся. Ольга, доведя себя до состояния ядерного взрыва, разметав доводы оппонента как полиция одинокого пикетчика на все стороны света, брызжа слюной и покрывая окружающее пространство многометровым слоем хорошо закрученного мата, набросилась на супруга с кулаками.
Удары жены были крайне болезненны, правда, мужниным телесам какими-либо последствиями особо не грозили. Алексей вполне нормально выдерживал подобные натиски, но в этот раз решил проэкспериментировать и ответить симметрично. Изобразив неконтролируемое бешенство после очередного Ольгиного выпада в отношении его матери, Алексей от имени всех своих восьмидесяти семи килограммов отвесил девушке увесистого леща. Пятьдесят два женских кило со свистом уехали под кухонный стол.
И тут Алексей допустил роковую ошибку. Посмев поднять руку на женщину и выйдя при этом из комфортной зоны вечно виноватого болвана, он не пошёл собирать вещи, но и не продолжил в стиле: «Теперь я в доме хозяин!», а остался в полупозиции испуганного суслика, случайно уронившего камень на голову удава и в ужасе замершего перед дилеммой: то ли добивать, то ли убегать в надежде, что удав быстро не очухается.
Между тем, голова удава гипнотически медленно появлялась из-под стола. Лютая ненависть ко всему сущему в красивых удавьих глазах напалмом выжигала кухонные окрестности. Алексей, хорохорясь, прислонился к косяку, задрал подбородок и напряг несуществующее чувство собственного достоинства вместе с отсутствующими мышцами плечевого пояса, но в этот момент бой был уже проигран начисто.
Ольга била прицельно, изуверски выбирая самые болезненные и обидные точки приложения. Между ударами сквозь стиснутые Ольгины зубы как разъярённые змеи вылетали шипящие и свистящие характеристики Алексея, его матери, других родственников и знакомых виновника мирового зла, стоящего в данный момент перед ангелом высшего ранга и тщетно пытающегося хоть что-то прикрыть и хоть что-то сказать.
Ни прикрыть, ни сказать не получилось ничего. Демон своеволия был низвергнут, заточён где-то в районе заднего прохода и навечно отрезан от головы и сердца, лишившись, тем самым, поддержки как разума, так и души. Далее были: обида оскорблённого серафима, красочные страдальческие живописания родственникам и подругам всей мерзости и низости падшего мужа, долгие разговоры с неизменным рефреном «надеюсь, ты понимаешь…» и приказными намёками прекратить общение с теми, кто, по убеждению Ольги, подбивал Алексея поднять руку на жену – в числе отверженных первой была его мать.
Через месяц обида была снята со знамени, аккуратно сложена и убрана в шкафчик воспоминаний, откуда по необходимости периодически доставалась, встряхивалась и демонстрировалась для достижения должной степени убеждения в чём-либо. По окончании же двухмесячного послевоенного моратория Алексей был не то, чтобы амнистирован, но в целом объявлен неопасным, и даже в итоге был допущен к постели, результатом чего через девять месяцев стала дочь Аркадия, а ещё через год – сын Пётр.
Правда, после появления Петра супружеский секс вовсе сошёл на нет. Сначала было не до развлечений – два истеричных ребёнка давали такого жару, что соседи всерьёз засобирались в эмиграцию. Затем, когда жизнь более-менее нормализовалась, Ольга вдруг резко прекратила допуск мужа к телу без каких-либо объяснений, лишь передёргиваясь и резко отстраняясь от супруга при каждом его прикосновении, несущем сексуальный подтекст.
Объяснений от Ольги не последовало, а сам Алексей не спрашивал из боязни нарваться на истерику и доставание обиды из шкафчика. После некоторого количества неудачных попыток подобраться к заветному плоду и лицезрения физиономии жены, искажённой судорогой ненависти и презрения, Алексей поползновения прекратил и постановил для себя, что проще обойтись одиночным развлечением в ванной комнате.
Позже у Алексея много раз возникало ощущение, что вся их семейная жизнь в каждом своём аспекте и есть для него вот такое одиночное развлечение…
Как прозаические отношения связаны с мистической кармой - читайте далее: часть II.