О мужественное сердце разбиваются все невзгоды.
Мигель де Сервантес Сааведра
Вернувшись в свою деревеньку после окончания восьмого класса, Иван всё лето в немом восторге просидел на крыльце дома, глядя, как растёт, а потом желтеет и жухнет трава, как непрерывно движутся в небе, видоизменяясь, облака, как летают насекомые и птицы, как восходит и садится солнце — по утрам и на закате большое, багровое, как ожог, а в полдень маленькое, желтое и едкое до кислинки во рту. Всё кругом казалось Ивану частями одного громадного и чудовищно сложного, но доступного пониманию механизма, который вращаеи и вращает своими колёсиками и шестерёнками в ритме, который установлен ему от века. Иван и себя самого чувствовал частью этого вселенского механизма — не маленькой и не большой, а именно такой, как нужно. Он был на своём месте и выполнял свою работу (даже когда ничего вроде бы не делал). От этого понимания на душе было тепло и спокойно.
А дело, оно всегда найдётся. Если хочешь, иди в лес на охоту с местными мужиками, не откажут. Можно ловить рыбу в Каменке или, если надоела Каменка, на других речках. Помогай матери по хозяйству, если вдруг позовёт или совесть заест. Смастери что-нибудь. Можно просто лежать на спине и смотреть в небо, в конце концов.
Да, рыбалка. Если рыба вдруг не шла на крючок, Иван представлял себе отца и просил его помощи. Иногда это действовало, иногда нет, но Иван не обижался, если отец совсем не давал рыбы — мало ли, чем он сейчас занят; наверное, сейчас его помощь кому-то гораздо нужнее. Или просто устал и спит, такое тоже может быть.
Сам Иван поспать любил и нередко видел интересные сны, многие из которых помнил и, когда наступало время, доставал из памяти, чтобы прокрутить еще раз, как магнитофонную кассету. Сны Ивану снились яркие, долгие — на совесть. Они могли быть как смешными, так и страшными, а то и не понятно, чего больше.
Однажды Ивану приснилось, будто бы поехал он в город на конной подводе, только впереди, перед телегой, бежит не лошадь, а настоящий мишка, медведь. А вожжи держит будто бы их сосед, Сергей Тимофеич. Едут они, значит, в телеге — Иван с Сергеем Тимофеичем — беседуют о том, о сём, как будто так и надо, а медведь хорошо бежит, резво так. И тут оборачивается снова сосед к Ивану — а это не Сергей Тимофеич вовсе, а медведь. А телегу, видит Иван, тянет мамка, Серафима Ушакова. Господи, что ж ты, мать, в телегу впряглась, говорит Иван, тебе же тяжело! Ничего, отвечает, мне хорошо, вы сидите, сидите. Сама красивая такая, мать-то, нарядилась специально, бусы такие у неё — как большие красные шары — и серёжки в ушах тоже краные, и улыбается она Ивану ласково, когда оглядывается. Бежит и часто оглядывается, при том как будто и не видит, что медведь, который сосед, всё пытается лапой до неё дотянуться, и вот-вот дотянется. И когти такие здоровенные, жёлтые, как серпы, почти волос мамкиных касаются, вот-вот достанут до затылка. Подскочил Иван, да не удержался и полетел куда-то назад. Тут и проснулся.
И был этот самый сон Ивану как раз под Новый год. А к концу зимы мать сильно разболелась. Стали сильно опухать ноги, так что старые войлочные боты, в которых она обычно ходила зимой, оказались ей тесны. Ивана, помнится, тогда неприятно поразила бледная пористая кожа маминых ног, неживая, ноздреватая, как весенний снег, и глубокие тёмные борозды от резинок, которые оставили на голенях носки. Мать заметила, что Ивану неприятно смотреть на её ноги, спрятала их под одеяло и с обидой поджала губы.
Скоро мать стала закашливаться даже от небольших, привычных для любого деревенского жителя, усилий — принесёт, скажем, дрова из сарая или, например, ведро воды, присядет на стул и всё кашляет, кашляет. Видно, что старается сдержаться, если сын где-то рядом, а не получается никак.
Иван, жалея мать, взял на себя сначала все дела, предполагающие переноску тяжестей и другие физические нагрузки, а потом и прочую работу по дому. Теперь мать подолгу лежала в постели или сидела на диване, подставив под отекшие ноги низенький табурет. Обычно она сразу же принималась за вязанье, поэтому время от времени подзывала к себе сына, чтобы он примерил носок или колючую, но очень тёплую кофту — не узковаты ли вышли рукава.
Иван с недоумением глядел на слабую, на глазах дряхлеющую мать.
— Мама, чего же ты?
— А ничего, сынок, это пройдёт. Я поправлюсь, моё время ещё не вышло. Да ты посмотри на наших бабок — песок уже сыплется, а они живут и живут себе. У нас-то, сынок, место такое особенное, здоровое. Воздух чистый, не то, что в городе...
— Давай всё-таки позовем Игоря Николаича?
— Не надо, Ваня! Само пройдёт, зачем человека беспокоить?
— А если нет? Наверное, тебе лекарства какие-то нужны, лечение...
— Да чего там... — махнула белой пухлой рукой мать. — Мы сейчас чаю с мёдом с тобой попьём, это самое лучшее лекарство! Ты поставишь чай, Ваня?
Само не прошло. Через неделю Иван, несмотря на отговорки матери, всё же отправился за Игнатьевым, единственным в деревне человеком, который имел какое-то отношение к медицине. Игорь Николаевич раньше работал фельдшером и знал очень много. Все деревенские уважали фельдшера как учёного человека и, отдавая ему должное, старались не обращаться к Игнатьеву по разным пустякам, берегли его внимание. Зато при серьёзной хворобе первым делом бежали за советом и помощью именно к нему. Фельдшер всегда внимательно выслушивал гонца, а затем шел к больному сам.
Перед тем, как сделать больному осмотр, фельдшер обязательно мыл руки с мылом — долго, основательно, по всем правилам. Настоящий доктор!
Подписывайтесь и оставляйте лайк, если понравилось. Автору важно чувствовать вашу поддержку!
Начало здесь: https://zen.yandex.ru/media/id/5dfb43ce5fd55f00ada5a4b1/pravda-roman-oprokinutoe-nebo-otryvok-1i-5e117c062fda8600b1851fe8