– Николай Максимович, очень интересно узнать о взаимоотношениях оперных и балетных в Большом театре России, в котором вы служили премьером много лет. Это театр, который объединяет и балетную труппу и оперную. Как они живут? Это как собачники и кошатники?
– Сейчас я не могу сказать, как это происходит, потому что театр перестроили и немножко все по-другому. А в те годы у нас на этаже, где я сидел, этаж премьеров, были гримерки и балетные и оперные. Но очень часто, когда шли спектакли, а во всех операх мужских партий гораздо больше, нежели женских, мы сидели в одних гримерках и я со всеми очень был дружен.
Другое дело, что я еще очень люблю этот жанр. Я постоянно ходил, слушал, особенно когда работал в кордебалете, у меня заканчивались репетиции вечерние и я оставался слушать какую-нибудь оперу, либо, если опера шла днем, а я ждал репетиции, это в субботу-воскресенье было, слушал.
– Ведь это совершенно разный тип работы...
– Абсолютно разный. Чем оперным везет? Когда балетные заканчивают, то оперные как раз входят в «самый сок».
– То есть оперные почти на поколение старше балетных?
– Да, и потому они всегда побеждают, когда идут какие-то собрания, к ним прислушиваются, потому что там взрослые, солидные люди, а балетные – это всегда мальчики и девочки, которых можно «припугнуть».
Почему всегда были проблемы (если мы вернемся в историю) со всеми великими балетными звездами Большого театра? Потому что они становились маститыми, очень титулованными, им уже было за тридцать и с ними сложно было бороться. А основная часть труппы – это мальчики и девочки, которые ради того, чтобы им дали какую-то очередную роль, готовы на все. Они готовы подписать что угодно, они готовы проголосовать за что угодно.
– А вот эти собрания, подписания... это что, до сих пор есть? Потому что когда вы произносите эти слова, есть ощущение, что речь идет о 70-х годах, о том, как боролась за право делать то, что она хочет, Майя Михайловна Плисецкая. Неужели сейчас тоже у артистов бывают собрания, и по поводу чего?
– Конечно. Сейчас есть профсоюз – и вот если оперный и оркестровый профсоюз невозможно припугнуть, то балетный профсоюз припугнуть можно за две секунды. Это все реально, это работающие механизмы и к сожалению так было всегда и будет. Это просто специфика работы.
– А какие отношения с оркестром, например, у балетных и оперных?
– У меня никогда, ни с кем из творческих работников не было никаких проблем. Мы не встречаемся вообще, кроме спектакля, нигде. В старом театре мы все сидели на разных этажах. Мало того, когда я стал уже солистом, я не видел моих одноклассников много лет, потому что я сидел на другом этаже, у меня репетиции были в других залах и мы встречались в основном в аэропорту, когда вылетали куда-нибудь на гастроли, или на перроне, если мы переезжали на поезде. Или, если это прогон, то ты можешь их встретить в кулисе, потому что во время спектакля тебе просто не до этого.
– А премьер тогда живет в каком сообществе, кто вокруг премьера находится?
– Премьеры, гримеры, костюмеры, педагоги, пианисты, массажисты; тогда было так, сейчас не могу сказать. У нас все было очень сильно разделено, когда я попал в тот Большой театр, классификация была очень серьезная, иерархия.
Мало того, было очень интересно: тогда тоже было много спектаклей, но, например, с трех до шести все залы были свободные, иди и репетируй. Сейчас вообще не бывает свободных залов, потому что такого количества артистов кордебалета, которым дают сольные роли, в те годы не было. Было два состава, и для того чтобы прорваться на какую-то малюсенькую роль, ты стоял иногда годами.
– Но это же хорошо, что больше возможностей?
– Я считаю – нет. Это очень обесценило качество. Артист кордебалета должен быть артистом кордебалета, а солист должен быть солистом.
– А откуда возьмутся солисты, если не из артистов кордебалета?
– А это сразу видно, когда человек приходит, – стоит из него делать солиста или не стоит.