Глава 2.
Бахметов был ошеломлён – на его глазах разворачивалась странная мистерия логики будущих событий, которую он и сам ощутил когда-то, проводя неуютные ночи первых нескольких лет жизни в Грюнвальде. Что мог чувствовать ребёнок, прочитавший три десятка книг, часами лежа смотрящий на светящееся небо ночью через раскрытые окна остроконечной крыши из стекла? Отчего перед глазами мальчишки мелькали лоскутные куски отчётливо ярких, но совершенно бестолковых тогда картин о сплетении разливающихся с четырёх сторон разноцветных живых ручейков; о неоновых отблесках образовавшегося потока, нараставшего шумом по мере подъёма уровня реки – из шума, причём, слышались крики и песни, молитвы и общий оргиастический стон. Неужели эти вырванные из дрёмы сознания краски непонятной мишуры являлись вестниками будущих состояний самого Бахметова и вековечных состояний… целого человечества? Бахметов тяжело выдохнул, остро ощутив забытые вереницы летевших перед глазами ребёнка сюжетов о пробирающейся через альпийский перевал коннице галлов, где уставшие лошади копытом пробуют прочность каждого выступа перед пропастью, возвращающей эхом тропинке испуганные всхрапы кобыл и гортанные понукания напряжённых всадников; о мечущихся среди ночного огня полураздетых мужчинах и женщинах, старухах и детях, суматоха действий которых вдруг застывает в картинке черноволосой матери, перекрестившей дрожащей рукой перепуганную до смерти дочь; о кровавом празднике, отражающемся в зрачках победителей, брутально опустошающих очередной город на пути в неизвестность, оставленные же без дела лошади вдруг застывают с опущенными головами, вздрагивая лишь от шума обваливающихся сгорающих балок, но не от визгов преследуемых женщин; о ритмично извивающихся гибких чёрных телах танцующего рода, десятками глаз напряжённо вперившего взгляд в тёмную от бликов прыгающего пламени охру гигантской маски тотема с пятью отверстиями на лице – вдруг пронзительный визг шамана взрывает восторженный хор бросающихся на колени мужчин и женщин; о несущихся навстречу друг другу шеренгах боевых слонов, возницы которых тщетно пытаются перекричать согласованные вопли самой матери-земли, передающей свою боль от бессмысленности всего происходящего через бегущие тонные ноги и вибрирующее складками кожи серо-жёлтое чрево в задранные к богу Ганешу потные хоботы; о восторженном бессилии лежащих ниц перед развалившимся в императорском кресле Кортеса тысячах мускулистых детей Кацалькоатля, слушающих проповеди вышедшего из-за трона маленького человечка в чёрной сутане об искупительной миссии за все человечество распятого на другом конце земли всемогущего и любящего Сухристоса; о двинувшемся с рейда на Цейлон сотенном строе крепких джонок, рулевые которых пальцем руки показывают проворным матросам угол поворота и предел подъёма парусов – флот спешит навыручку величайшему полководцу всех времен Чжэнь Хэ и каждый подданный Сына Неба должен в бою доказать, что он является достойным потомком своего отца; о полных удивления глазах краснокожего мальчика в трапециевидной повязке на бёдрах, подающего кумган с нильской водой почувствовавшему жажду шейху – за спиной того растянулась покрывшая все видимые барханы со стороны далёкой Аравии армия замотанных в ткани с головы до пят чужеземцев с огромными луками за спиной и кривыми мечами на боку; о радостном гоготе длинноволосых бородатых мужчин в звериных шкурах, пытающихся оторвать выступающую из стены каменную девушку в обнимку с бронзовым дельфином – отколовшаяся фигура вдруг обнажила дыру в стене, пустившей к земле струю золотых монет, в драке за которые двое из тех, кто прежде смеялся, были убиты; о мистическом ужасе мужчины с распластанной гордой птицей на лацкане шинели, рассматривающем в бинокль спешившуюся на другом берегу великой реки колонну подпоясанных ремнями врагов – под рубином звёздочки стянутых в подбородке шапок улыбались и щурились на морозном солнце тысячи неожиданно жёлтых лиц с хитрыми глазами потомков Тамерлана; об ослеплённых светом прожекторов и оглушённых вселенским рёвом турбин зрачках и барабанных перепонках сидящих в тысячах перекрытых белым крестом железных болванках, о полившейся на кресты с разных сторон лаве светящихся огней, что через секунду после приземления превращались в высокие соляные столбы – карнавал огня длился не один день и не одну ночь и закончился вывернутыми наизнанку внутренностями земли и тишиной с запахом тысячелетней гари; о пляшущей над огромным куполом красной материи в чаду горящего города – сила её энергии разметала пространства, расчищая площадку парадам флагов певцов Марсельез, жёлтых львов и загнанных красно-синими полосами в угол десятков звёзд, и вдруг угасла, дав время плевелам войны превратиться в сочную, славящую себя своей красотой пшеницу защиты мира; о потянувшихся с южных материков на заселённый север потоков полуголодных полуодетых смуглых людей, хвост очереди которых со временем стал всё больше чернеть – люди униженно занимали периметры топографически расчерченной земли, но вдруг образовывали мощные силовые линии и начинали искрить, теряя своё унижение в родах первобытной всепобеждающей сути; о жителях севера, гордо решивших при помощи технических приспособлений стать царями всех земель и набравших себе униженных полуодетых слуг, с улыбкой говоря о праве каждого быть равным каждому – слуги тоже в свой час возгордились правами и собственным количеством и отобрали всю топографически расчерченную землю; о пробиравшемся сквозь дремучие леса варварском царе, которого звезда неуспокоения вела к свернувшейся в стойку бессмертной гидры реке – странной красоты город вдруг оседлал гидру и, напитавшись её силой, встал с высоко поднятой головой, указывая венценосным пальцем места всех народов; и даже о выстроенных разноязыкими людьми башнях, поражённых двумя безжалостными холодными птицами, после чего из огня и обрубков мяса на много километров вверх восстал дух всеобщего объединения для всеобщей радости – разворошив часть Азии и хороня под собой миллион людей, дух внезапно успокоился и ушёл в дыру от разрушенных башен. Эти полуфантастические арабески проносились когда-то в сознании Серёжи, и сейчас было понятно, что все они являлись цепью связанных архетипических переживаний его детства. Но ведь не обо всех сюжетах он до того слышал, не всё видел в книгах и кино! Образ падающих башен начисто валил какой-либо прагматический вариант объяснения. Что есть жизнь? Неужели всё действительно предопределено, как говорит Шульц, и мы становимся лишь слабыми марионетками в этом гигантском театре? А как же сила воли, стремление к действию? Всё это уже входит в программу чьей-то собственной судьбы? Но можно ли здесь вообще что-нибудь рассчитать?
Продолжение - здесь.