Ранняя весна 1948 года, Офицерский городок у станции Болшево, что в 25 километрах от Москвы. Здесь на улице Тургенева в доме 8, добротно сложенном из тесанных толстых бревен с лета 1945 года жил я с моими родителями.
Кстати, в отличие от других военных городков, которые строились при воинских частях, наш не был обнесен общим забором, не охранялся, не имел пропускной системы. Наши же отцы служили в Москве, в различных управлениях Министерства Вооруженных Сил СССР, так тогда называлось нынешнее Министерство Обороны. Однако, в первые годы была у нас своя комендатура, где получили мы казенную мебель, она же снабжала нас дровами, имела электриков, еще какой то персонал, включая пожарную команду и «золотарей».
Еще в городке выстроены были два дома гостиничного типа и два магазина: продовольственный и овощной, где по карточкам, пока их не отменили, отоваривались только офицерские семьи.
Дом наш двухэтажный, разделен был под коньком крыши от пола первого этажа до потолка второго (чердак общий) бревенчатой стеной, каждая половина дома имеет двухкомнатные квартиры на первом этаже и однокомнатные на втором. Еще у каждой половины дома свои кухни с погребами, туалеты с выгребными ямами позади дома, открытые большие террасы.
Собственно дома этого проекта, как и других, трех разновидностей, отличавшихся внешним видом и размерами общей площади, по идее, проектировались и строились на две семьи; с обеих сторон к ним примыкали участки земли с сараями и ящиками для мусора. Дворы были огорожены частоколом, имелись калитки и ворота.
Однако все дома заселялись четырьмя семьями (кажется, было всего одно исключение для многодетной семьи Гончаровых). На первых этажах жили семьи старших офицеров – полковников, подполковников, майоров, на вторых – капитанов и редких здесь в городке старших лейтенантов.
Из общего коридора первого этажа двери вели к нам в квартиру, на кухню, в туалет, а лестница – на второй этаж. Вход в дом вел, естественно, через террасу.
Итак, в нашей половине дома на втором этаже в однокомнатной квартире с крохотной прихожей жила другая офицерская семья: капитан Сережа, жена его Настя и их сын Коля семи лет от роду. Мне тогда было десять, так что друзьями мы с Колькой не были, но по - соседски общались, как и наши родители, у которых разница в возрасте составляла лет десять, да и интересы были разные.
У родителей Кольки была, как говориться, своя компания в городке, у моих – своя. Сергей, как и все офицеры городка, фронтовик, служил шифровальщиком, образование у него – четыре класса сельской школы, Настя из той же деревни, поженились они незадолго перед войной.
Капитан Сережа стройный, среднего роста шатен, спокойный, лицо худощавое симпатичное; Настя – полноватая, небольшого роста, лицо круглое с конопушками, волосы цвета соломы.
Ранней весной 1948 года в тот день, события которого хочу здесь описать, мой отец находился в дальней командировке уже больше недели, так что с матерью мы оставались вдвоем, да еще котенок.
Стемнело часа два назад, и мы уже укладывались спать, я на диванчике в первой проходной комнате лежал уже под одеялом, мама прибирала с обеденного стола, что стоял посреди комнаты под электрической лампочкой, остатки ужина.
Лампа свисала с потолка на шнуре, никакого абажура или, тем более люстры, не было и в помине. Бревенчатую стену у входной двери частично закрывала карта двух полушарий, в углу у окна размещался деревянный ящик, на нем лежали мои учебники, тетради, портфель, это был мой уголок.
Еще в этой комнате была печь, что топилась дровами и обогревала всю нашу квартиру, а ее верхнее продолжение, имевшее свою топку и заслонки, находилось, соответственно, в квартире второго этажа.
Кровать родителей, комод, еще пара - стульев располагались во второй комнате, вся мебель была казенная; увешанная металлическами бирками, она получена была в комендатуре, там и стояла на учете.
Только моя матушка успела стол протереть, с треском распахивается дверь из коридора и к нам влетает Настя с воплем: «Убьет! Сейчас убьет! Нюра, спаси, спрячь скорей!»
Нюрой звала она привычно мою маму Аню, так же как и наши хозяева в селе Перекопном Саратовской области, где оказались мы в годы эвакуации.
Мама тотчас спрашивает: «Что случилось? Кто убьет?» Я сажусь в постели и таращусь на Настю, та только кричит и плачет, толком ничего не поймешь.
Вдруг по лестнице, ведущей наверх, гремят сапоги, это Сергей, больше некому, да и Настя лопочет: «Сережка застрелить грозился».
Матушка моя, надо сказать, женщина была не трусливого десятка и здесь не растерялась, Настю затолкала во вторую комнату, велела молчать. Дверь туда закрыла, а входную даже и не пыталась запирать, хотя замок на ней был надежный, видимо решила она, что так будет лучше.
Меня, впрочем, прятать вместе с Настей мама не стала, поэтому я остался сидеть в своей постели, как сидел и, как помнится, без особого испуга наблюдал за происходящим.
Раздался вновь топот сапог, только теперь сверху вниз. Дверь наша распахнулась, на пороге во всей красе появился капитан Сережа, в форме и портупее с пистолетом ТТ в руке и не скажешь, что сильно пьяный; что - что а пить , сохраняя внешний вид на должном уровне, тогда наши офицеры умели.
Надо сказать, что в гражданской одежде и вне работы тогда из офицеров никто не ходил, так и на прогулку семьями отправлялись, и в гости и сами гостей принимали. В праздничных застольях с женами и детьми только в полной форме можно было увидеть офицеров городка, где то до начала пятидесятых. На всех фотографиях мой отец и его друзья по городку так и запечатлены, только орденов они не носили, даже орденских планок.
Наверное, гражданский костюм достать было не просто, да и стоил он не дешево, выходной был один, а с работы тогда, до 1954 года, приходили наши отцы часов в десять – одиннадцать вечера. Сталин работал (так считалось) до утра, министры тоже, их замы – до трех, начальники главных управлений – до часу ночи и т. д. А еще ночные дежурства, так что вполне можно было обойтись военной формой, не так уж много времени оставалось свободного от службы.
Но вернемся к событиям того вечера. Итак, в дверях Сергей с пистолетом, раз все-таки выпивши, значит, были они с Настей в гостях; беспричинно, в одиночку у нас городке никто не пил. Был, правда, один офицер, который зачастую домой приходил под градусом, так об этом знали только потому, что жена его жаловалась подругам.
«Где она?- вопрошает Сергей: пусть не прячется, все равно застрелю!»
Потом продолжает: «Ты, Нюра, отойди, я знаю, она в той комнате сидит» и на дверь закрытую пистолетом показывает. Затем передергивает ствол, патрон досылает.
Я молча сижу на постели и наблюдаю за происходящим, страх и теперь не приходит. Что я пистолета не видел? Отцовский ТТ в кобуре у нас на буфете часто лежал на виду, только трогать его было не велено. Сейчас его там не было, отец в командировку с оружием в те годы ездил.
Это потом офицеров разоружили на всякий случай, а теперь удивляются, почему у нас нет культуры обращения с оружием, а до гражданской войны была. Откуда же она возьмется эта культура? Правда, случай, который я описываю, вроде не в пользу таких размышлений…
Моя матушка тогда приняла единственно верное решение, она спокойно села за стол, показала на другой стул и говорит вполне спокойно: «Ты садись, Сережа, расскажи, в чем дело, я ведь ничего не знаю, поговорим, во всем разберемся, вы с Настей раньше никогда не ругались».
Теперь в квартире тихо – тихо, Настя за дверью и дышать перестала, мама молчит, держит паузу, я молчу, таращусь, то на нее, то на Сергея. А тот теперь голоса не повышает, но гнет свою линию, повторяет уверенно и спокойно: «Я ее все равно застрелю, она меня перед людьми опозорила, так опозорила!»
Потом все же садится и пистолет свой кладет на наш обеденный стол, покрытый недавно протертой клеенкой. Постепенно, неспешным разговором и вопросами моя матушка Сергея разговорила. Тот, хотя и не совсем успокоился, но все - же поведал, как были они в гостях в соседнем доме у своего друга Лени.
Мы, конечно, этого старшего лейтенанта хорошо знали, они с женой оба деревенские, как и наши соседи, а сын их - Кольке ровесник. Пара была примечательна тем, что Леня ростом никак не вышел, а жена его - тощая каланча, но жили дружно.
Служил старлей адъютантом у какого то генерала, фамилии его я не знал, а что Леня сильно на него обижался, помню. Это Сергей как то моему отцу рассказал. Дело было в том, что заставлял генерал его друга Леню заниматься всякими несвойственными такой должности делами.
Например, Лене приходилось таскать в починку обувь для всей семьи своего патрона, и еще заниматься какой - то ерундой, что могло быть поручено ординарцу или домработнице, а никак не адъютанту.
Но это описал я для более полной картины прошлой жизни; однако такие мелкие неприятности, как мы помним, не мешали дружеским посиделкам. Все было поначалу, как всегда и в этот раз: на столе бутылка – другая водки и нехитрая закуска – отварная картошка, квашеная капуста (своя), селедка, винегрет, консервы.
Они своей компанией (две – три семьи) и у Сергея с Настей по воскресеньям иногда собирались: выпьют, споют, спляшут и потом все тихо – мирно. Плясали, правда, так, что потолок дрожал и сыпался на нас сверху шлак, что засыпан был между нашим потолком и их полом для звукоизоляции.
Сыпался этот черный порошок и на пол, и на стол, а если мы обедали или ужинали в такое неподходящее время, то и прямо в тарелки; но это пустяки и к тому вечеру они никакого отношения не имеют.
А вернемся - ка мы к Сережиной истории, излагал он следующую ее версию: «…и вот сидим мы, значит, разговариваем, а Ленька рассказывает, как ездили они с генералом на рыбалку и вот такого сома поймали…». Тут Сергей развел руки как можно шире, поглядел на кончики пальцев и добавил: «Нет, больше!»
Не успел я удивиться, как мелкий Леня мог показать, что сом был больше, а Сергей опять сорвался и заорал: «Опозорила меня Настька, матом выразилась прилюдно - ни х… себе сомище, говорит. Нас и обсмеяли. Убить ее надо!»
А мама опять его успокаивает, чего, мол, не бывает. Настя, небось, выпивши, такое брякнула, сама давно жалеет, что так случилось. Сергей свое гнет: «Человек себя всегда должен соблюдать и понимать, что матерные слова не к месту за столом, тем более день рождения…».
А матушка с этим соглашается, но между тем напоминает, что сын их наверху спит, что с Настей Сергей всегда дружно жил, то - да се. Словом, уговорила Сережу идти к себе, пообещала, что Настя скоро к нему сама придет.
Посидел еще немного наш нежданный гость, посидел; видно, хмель стал помаленьку из него выходить, вздохнул, потом головой кивнул, поправил прическу, поставил пистолет на предохранитель, сунул его в карман галифе, встал, простился и потопал наверх.
Через несколько минут матушка вывела, чуть ли не силком, зареванную Настю из спальни, заставила умыться, причесаться; посидели они, поговорили. Та домой идти боялась, но мама ее убедила, что так лучше будет, сказала: «Сейчас же и помиритесь, вот увидишь».
К тому времени, как Настя от нас ушла, я задремал. Утром следующего дня пришли порядком смущенные супруги извинятся, благодарили маму за то, что не допустила непоправимой беды.
Хочу еще добавить, что мы, дети постарше всегда были вместе со взрослыми, когда вскладчину накрывались столы в праздники или еще по каким торжествам, например, отмечали присвоение нашим отцам очередного звания.
Офицеры, прошедшие страшную войну! Повидали они всякое, и танковые атаки, и огневые налеты, и смерть товарищей, многие сами были ранены.
Бывало, что водку они пили фужерами, мой батюшка, правда, этим не отличался; но за все десять лет жизни в Офицерском городке нецензурного слова при таких застольях, не слышал я ни разу!