Начало истории: Лютое лето. Запись 1. Предисловие общеобязательное
Предыдущая часть: Лютое лето. Запись 4. «Я вам потётькаю ещё!..»
Виолетта уходит, а я остаюсь. Остаюсь стоять нелепым столбом, обвешанным рюкзаком, кофрами с камерой и штативом, с сумкой, которая занимает чуть ли не весь проход между кроватями. В тусклом свете едва горящей лампочки комнатка с низким потолком и тёмно-синими изрисованными и исписанными невесть чем стенами кажется погружённой в сумерки.
А я уж успела позабыть, что турбаза «Берёзка» находится на территории бывшего детского лагеря! Зато вот этот барак увековечил в памяти своей великие послания древних: «Таня 2 сезон 2006», «6 ОТРЯД ЛЮБЛЮ НАВЕЧНО», «Столовая супер» и ещё много подобного. Наскальные настенные росписи в виде не только изображений, плохо срисованных из учебника анатомии, но цельная портретная галерея. При позднем, ближайшем рассмотрении нашлись даже тексты песен, целиком написанные на стенах (видимо, у тогдашних лагерных детей отнимали бумагу). Это потом у меня будет какое-то смешное умиление при взгляде на сии шедевры, и странное чувство ностальгии и почти философские мысли («Вот в 2006-м ты ещё под стол пешком, а кто-то вон уже тут был, на стенах рисовал… Где-то они сейчас, все эти «Жени Барнаул», «Кати 3 отряд 2008 г.», «Коляны-Чёткие-Пацаны», кем они были и кем стали? Как же время-то быстро летит…»), потом мы будем шутить о том, что надо бы и свой автограф на память чиркнуть. Сейчас же чувство одно — едва сдерживаемого отвращения.
Четыре кровати по всему периметру комнаты, посреди — большой стол, заваленный мусором, посудой с остатками еды, бутылками, мешками и пакетами, наполнение которых я вряд ли хочу знать. У окошечка в стене напротив входа стоят две уже явно занятых тумбочки. У входа стоит табуретка, служащая подставкой для чайника без крышки. На стене висит длинная полка. На этом кончается мебель.
Ото всей этой обстановки не то, что веет, а наповал сшибает безысходностью, грязью, пьянством и бедностью, всё это кажется ужасно противным и мерзким, ни к чему здесь не хочется прикасаться, будто обо что угодно можно запачкать руки. Я не неженка и не домашняя принцесска, тяжелее ножа и вилки не поднимавшая ничего. Я много жила в деревне, я успела поездить по сборам и соревнованиям и кое-что видела, и, пожалуй, должна была ожидать чего-то подобного. Но ждала, как всегда, лучшего… Ждала, по крайней мере, того, что куда-то можно будет разложить вещи. Сумка медленно кочует под кровать — единственное, что есть из мебели в моем распоряжении на ближайший месяц. А у меня полный рюкзак проводов! У меня ноутбук, телефон, дорогущие часы с пульсометром, у меня две драгоценные камеры и штатив, и всё это (кроме штатива, конечно) надо заряжать! И всё это стоит немало. А я здесь никому не верю и вряд ли стану когда-либо доверять.
Что ж, с техникой, похоже, придётся спать в обнимку — пока что кофр действительно кладу под подушку и накрываю одеялом. Белое постельное бельё оказывается удивительно чистым на фоне всей окружающей обстановки, погрязшей в разрухе, которой не видывал даже булгаковский Шариков. Я кожей чувствую, как не вписываюсь в неё со своими камерами и блогами, с оттягивающими рюкзак книжками и тетрадками для стихов, со своей философией, которая, кажется, не стоит уже ничего в тёмной затхлой каморке, через дверь которой с крыльца несёт сигаретным дымом, и от него сразу же начинает болеть голова. Я из другого мира. А это всё — что-то дикое, неопознанное, неведомое, неправильное.
Я сама в иных случаях тот ещё «сапожник», но уши сворачиваются в трубочку от количества обрушивающегося со всех сторон мата. Нет, они не ругаются, две моих соседки: Света — худая, темноволосая, лет сорока женщина, кажущаяся какой-то строгой и неприветливой, и весёлая, ужасно громкая, больше всех матерящаяся Лерка, которой на вид я ни в жизнь бы не дала собственных семнадцати лет. Они просто так общаются, это такой стиль речи и образ жизни, когда через каждое слово вставляются непечатные выражения, причем не самого «лёгкого» свойства. Здесь это норма. Здесь первый вопрос, который задают при встрече, это не «Как тебя зовут?», а «Куришь?», чтобы следом спросить, есть ли сигареты — сигарет почему-то ни у кого нет, хотя все дымят. Но я не курю и не пью, хотя одежда, кажется, уже за день успевает пропитаться ядовитой вонью. Я вообще недавно поступила в один из лучших вузов страны на бюджет, на факультет журналистики, я почти две недели общалась с людьми, очень близкими по духу, кругозору, увлечениям и ценностям, а теперь я здесь, и мне то ли страшно, то ли обидно и горько, то ли просто непонятно, но до слёз — глупых и стыдных. Мне хочется обратно, хотя бы и в душный, ненавистный город, хочется собрать ещё толком не разобранные вещи и убраться отсюда. Я забываю, что нахожусь в Горном Алтае, и вспоминаю об этом только тогда, когда, сбежав из душного барака, от душных и противных людей, с прокуренной веранды, оказываюсь на берегу озера Ая, где просиживаю до темноты…
Продолжение следует , а пока можно прочитать предыдущие части о турбазовских приключениях:
Лютое лето. Запись 2. Послесловие к предисловию
Лютое лето. Запись 3. Романтика канула в детство