Вчера Альберту исполнился сорок один год. А через месяц срок окончания его контракта в оркестре, и что-то подсказывало Альберту, что на этот раз его не продлят. Слишком много молодых наступало на пятки, да и ухватить свою звезду ему так и не удалось. Надо было давно подойти к маэстро и спросить о планах на продление, лучше знать правду, но всё не хватало духа. Страшно услышать ответ, что его годы работы в оркестре подошли к концу, даже если он и сам это понял. Девять дет... девять лет он служил в лучшем оркестре Европы. Но, примерно учась и ответственно работая, он всегда был всего лишь роботом, агрегатом с хорошей техникой владения инструментом и абсолютным слухом. И всё! Все девять лет он просидел за вторым пультом. Никакой души, метафизики в его музыке не было никогда. Того, что называется дарование или талант, то что дается бесплатно, но далеко не всем. Как этой пигалице из Кореи, за полгода ставшей концертмейстером оркестра. И это в девятнадцать лет! Но Альберт хоть и злился, но признавал, что от ее исполнения у него слабеет в коленях. Эта девочка обладала огромной энергетикой, талантом. А Альберт?... Альберт нет. И никогда не будет. Он понял это давно и, кажется, смирился, принял.
Сегодня ему не хотелось думать о плохом. Он шел от ученика, пятидесятилетнего повара, которому начал давать уроки совсем недавно и наслаждался ласковым майским солнцем, разлившимся мягким теплом по венским улочкам и сделавшим их такими прянично-уютными, что захотелось просто погулять.
Альберт любил Вену, переехав сюда десять лет назад из Киева, он до сих пор не мог поверить в то, что может назвать этот город своим, и что сам полноправно принадлежит ему, этому городу мечты. А разве одного этого не достаточно для счастья? В конце концов, он не останется без денег, спрос на уроки прекрасный. Учатся, как и дети, так и взрослые, решившиеся, наконец, на воплощение своего желания играть на скрипке. Этот Йозеф, сегодняшний ученик - шеф-повар одного из лучших ресторанов, гроза подчиненных и гордость заведения. Ощутимо волнуясь, он с трепетом сжимает смычок в, оказавшихся такими неуклюжими, пальцах и, словно дитя, радуется каждому верно извлеченному звуку. А Альберт ловит кусочки этой радости, согреваясь, наполняя ею свое существование, оправдывая все те годы, когда он по восемь часов в день не выпускал скрипку из рук.
Решено! Он наберет учеников и даже больше заработает, чем собирая крохи в оркестре и питая там напрасные надежды на признании и славу. Альберт шел по старому городу, между рядами блошиного рынка, сжимая подмышкой футляр со смычком. Он всегда брал на уроки свой смычок, так удобнее, не нужно забирать смычек у ученика, чтобы поправить фразу, не теряется лишнее время, не отвлекается внимание.
Взгляд Альберта лениво блуждал по зданиям, людям, рядам торговцев... Один из них продавал скрипку, старую потертую и совершенно бесценную. Бесценную не в смысле уникальности, а наоборот. Эта скрипка не представляла никакой ценности, старинный, но дешевый инструмент, да еще и в ужасном состоянии. Потертая, только с двумя струнами, она лежала на футляре, который торговец положил прямо на мостовую. Сердце Альберта защемила жалость, ну разве можно так с инструментом, пусть и с таким, хоть бы кусок газеты подстелил.
Торговец производил странное впечатление - худощавый, с нервным лицом, он стоял, напряженно глядя куда-то себе под ноги и неустанно перекатывался с носка на пятку и обратно. Он весь был каким-то серым, словно продымлённым и пыльным. Сам не зная для чего, Альберт подошел и спросил цену. Торговец вместо ответа, так и не поднимая глази даже не взглянув на Альберта, спросил: "А играть-то умеете?" Альберт, внутренне усмехнувшись, подумал, что, пожалуй, вот для этого мужчины и этой улочки он играет гениально.
--Умею, - не в состоянии спрятать самодовольство, ответил Альберт.
--Но не докажите, смычка к ней нет, - с той же монотонностью, все также, не поднимая взгляда, ответил торговец.
--И смычок есть, - отчего-то улыбаясь, сказал Альберт, наклоняясь за скрипкой.
При попытке настроить, лопнула еще одна струна.
--Ну что же, почувствуй себя Страдивари, - подумал, ухмыляясь, Альберт, осторожно подтягивая последнюю уцелевшую струну и устраивая скрипку под подбородок.
Несмотря на всю убогость инструмента и единственную струну, нежная, щемящая тема Тоски пролилась над мостовой в идеальном исполнении и с удивительно чистым, хрустальным звуком. Закончив фразу, Альберт медленно опустил смычок, озадаченный удивительным инструментом, и повернулся к торговцу с рвавшемуся с губ вопросом о цене, но серый мужчина пропал. На мостовой одиноко лежал потертый футляр. Озадаченный еще больше, Альберт некоторое время потоптался, озираясь, потом присел в кафе напротив, бережно положив скрипку на столик, и стал ждать, всё ещё надеясь увидеть торговца. Но прошел час, а серый мужчина так и не появился. Альберт взял футляр со скрипкой и отправился домой.
Почему-то не спалось. Альберт встал, выпил чай и решил заняться своим сомнительным приобретением. Надо поставить струны, осмотреть и почистить корпус. Обнаружив на дереве несколько сквозных трещин, он удивился, что не заметил, играя, характерного дребезжания звука. Решил взять скрипку с собой в оркестр, Софи не очень любила, когда он играл дома, соседи высказывали недовольство. Альберт не любил расстраивать свою Софи. Погуляв с собакой он ушел на работу на час раньше.
Устроившись в пустом зале, настраивая старушку, он начинал потихоньку злиться и закипать. Скрипка упиралась, скрипела декой, плохо держала настройку, совершенно новые, дорогие струны, лопнули дважды, во второй раз, поранив Альберту руку до крови. Альберт грязно выругался и, властно прижав подподбородник, зло взял тренировочные гаммы. Скрипка поддалась так легко и выдавала звук так мягко и послушно, что Альберт с удивлением остановился и уставился на инструмент. На струнах запеклась кровь, разодранный безымянный палец левой руки всё еще кровил и неприятно саднил. Промокнув его салфеткой, Альберт встал, и едва он коснулся смычком струн, в воздух осыпалась, искрясь, музыка Вивальди, становясь почти осязаемой, колкой, всепроникающей. Казалось, скрипка сама чуть движется в его руках, подставляя под смычок деку, присасываясь к нему струнами, то удерживая, то чуть отталкивая. Альберт ощутил как мурашки, поднимаясь от лопаток по спине, устремились к затылку, он не чувствовал ног. Даже рук он, казалось, не чувствовал. Ошеломленный, он замер, тяжело дыша от нахлынувшего волнения.
- Альберт... Если вы не заняты, зайдите ко мне, - маэстро стоял у входа в оркестровую яму, держа пальто на сгибе локтя и пристально глядя на Альберта.
Маэстро Алекс Горски руководил оркестром бессменно последние семь лет. Альберту казалось, что он его недолюбливает и терпит только из-за безотказности и работоспособности.
Дирижёр стоял в своем кабинете лицом к окну, в ответ на приветствие Альберта, только кивнул не поворачиваясь. На несколько мгновений повисла невыносимая тишина, наконец, маэстро заговорил:
- Альберт, вы служите в оркестре почти девять лет. Ваш очередной контракт подходит к концу, вы помните это? - хозяин кабинета резко развернулся и сел за стол, жестом приглашая Альберта присесть. Альберт уже давно был готов к этому разговору, но сердце предательски бухало где-то за ушами, а ноги отказывались сгибаться в коленях и опускать тело в кресло. Кое-как присев, Альберт приготовился выслушать весть об увольнении.
- Все эти годы вы были хорошим музыкантом. Но я думаю, что этого недостаточно, - маэстро говорил ровно, без нажима и без неприязни, но Альберту хотелось только одного - услышать главную фразу и выйти, наконец, из этого давящего кабинета.
- Я принял решение перевести вас за первый пульт. К началу действия следующего контракта вы должны быть готовы. Справитесь?
Альберт был оглушен. Ему продлевают контракт, более того, его ставят в число первых скрипок. Он не мог поверить в реальность происходящего, ему хотелось себя ущипнуть.
Выйдя из кабинета дирижера, Альберт чувствовал себя легче, выше ростом, моложе. Последующая репетиция была волшебна, его смычек извлекал звуки так легко и проникновенно, что Альберт едва сдерживался, что бы не закрыть от удовольствия глаза. Он даже не сразу понял, что играет не на той скрипке. Его старинная, стоящая целое состояние, скрипка именитого итальянского мастера, так и осталась сегодня лежать в своем футляре.
Алекс летел домой, сообщить новость Софи, но застал её в слезах. Их пёс, Блек, сегодня утром неожиданно выбежал из дома, вылетел на дорогу и почти сразу попал под колёса такси. Когда Софи привезла его к ветеринару, Блек уже не дышал.
- Что мы скажем Виктору? Он так его любил, - едва успокоившаяся Софи, зарыдала снова.
Но больше Альберт волновался не за сына, он уже большой мальчик, мужчина, а вот Софи... Ей нельзя волноваться. С её сердцем совершенно нельзя волноваться. Новость о повышении немного улучшила настроение Софи, и она так и уснула, всхлипывая в его объятьях.
Следующие две недели Альберт репетировал как сумасшедший, отложив всех учеников и выходя из оперы уже затемно. Софи, вынужденная остаться одна, за эти две недели серьезно осунулась. Альберт решил сбавить накал репетиций, тем более, что в них уже не было особой нужды. Он был полностью готов и уверен в себе. Никогда музыка не приносила ему такого удовольствия, никогда он не чувствовал такой легкости, впервые он ощутил себя большим, чем просто музыкант, он словно касался души музыки, ее волшебства, он почти осязал звуки.
Скрипка больше не казалась Альберту старой. Как он ни старался, он не мог найти те трещины, что видел тогда, в начале. Он покрыл инструмент лучшим маслом и удивился преображению. Скрипка больше не выглядела рядовым инструментом. В ней появилась та гармония линий, которая отличает штучные, уникальные изделия. А звук... этот звук был таким чистым и ярким, что Альберт уже не мог понять, как раньше мог играть на чем-то другом. В нём появилась такая уверенность в себе, что периодически он внутренне тормозил собственные мысли, когда всерьез думал о своей гениальности.
В большие гастроли по Европе, Альберт поехал уже концертмейстером. Маленькая Сьюзен, неудачно упала и сломала руку. Девочку было очень жаль, на этом её карьера скрипачки может закончиться. Но как ни сочувствовал ей Альберт, отрицать то, что для него это было более чем кстати, нельзя. Кроме всего прочего, его и Сьюзен связывали не только деловые отношения, с некоторых пор они стали любовниками. Альберт привязался к этой пылкой, восторженной и очень талантливой скрипачке и часто думал, что предпочел бы гастроли в ее компании, пусть и уступив ей должность концертмейстера.
Сьюзи впала в депрессию. Вероятность того, что её карьера закончена была слишком высока. Задет нерв и безымянный палец потерял чувствительность, а это практически приговор. Альберт успокаивал её как мог, говорил ей о достижениях современной медицины и о чудесах народной, просил успокоиться и подождать. Сьюзи слушалась его, даже немного научилась снова улыбаться, но потом депрессия наваливалась на нее новой волной. Альберт со стыдом испытывал облегчение, провожая Сьюзен к родителям в Сеул.
На время гастролей приехал сын. Это хоть и получилось случайно, но было очень хорошим совпадением, ведь не приходилось оставлять жену совсем одну на два месяца. Софи в последнее время чувствовала себя немного лучше, хоть периодически и грустила по Блеку. Альберт чуть было не купил ей нового щенка, но был остановлен волной протеста. Из-за собаки у них были постоянные проблемы с соседями - малейший лай и на их пороге стояли полицейские.
С двух сторон они соседствовали с улыбчивыми пенсионерами, которые, как казалось Альберту, с утра до вечера были заняты тем, что пристально наблюдали за жизнью своих соседей, проще говоря - шпионили. Поэтому Альберт уже давно не репетировал дома - это всегда сулило визит извиняющихся полицейских. Инкриминировать им Альберту было нечего, он не нарушал режима тишины, но и не отреагировать на жалобу они не могли. Альберту стало просто неудобно перед людьми, репетировать дома - значит побеспокоить несчастных полицейских. А соседи волновали Альберта мало, скорее вызывали презрение своими показными улыбками и сердобольными вопросами о здоровье в лицо и низким поведением за спиной.
Альберт решил не покупать Софи новую собаку, Альберт решил купить новый дом. Софи от этой новости расцвела и посвежела совсем как раньше и с головой ушла в подбор и поиск нового жилища. А требования были непростые. Единственное желание Альберта - никаких соседей за стеной, а вот список Софи был обширнее: это и наличие второго этажа с балконом, и обязательно большой сад, и расположение строго за городом, и расположение не далее 30-ти километров от города, наличие озера или реки для прогулок в пешей доступности, а в идеале с видом из окна, и все это должно было поместиться в не очень крупную сумму, которой они располагали с учетом продажи квартиры. Софи ушла в это с головой, даже немного забросив быт и забывая иногда приготовить ужин, совсем как в молодости, когда она была вот такой - увлекающейся и азартной художницей, которая могла проводить в студии сутки, не выходя и не отвлекаясь на еду и сон. Альберт уезжал с лёгким сердцем, оставив жену на сына, а Сьюзен на родителей.
Альберт всё никак не мог привыкнуть к признанию, к тому, что аплодируют не просто оркестру, а конкретно ему. Особенно сейчас, имея несколько почти сольных номеров, после которых он получал шквал аплодисментов, длиною в несколько минут, в течение которых маэстро показывал на него ладонью, а Альберт склонялся перед публикой в благодарном поклоне, прижимая к груди свою скрипку. Скрипка... он уже давно воспринимал её как живое существо и не сомневался, что именно она приносит ему удачу. Никогда, ни с каким инструментом он не чувствовал такого единения, такой гармонии. Ни один из специалистов так и не смог объяснить этот феномен, все как один видели перед собой старый и заурядный инструмент, но только не Альберт. Альберт видел её совершенно иным зрением, порой ему казалось, что она излучает внутренний свет. Свою предыдущую скрипку Альберт продал, что стало отличным подспорьем в покупке нового дома, практически половиной стоимости. Гастроли проходили настолько феерично, что Альберту казалось, что он попал в сказку. Видеть свое фото на гастрольных афишах, свое имя крупным планом... Альберт был счастлив. Его мечта сбылась тогда, когда он уже и не надеялся. Он заключил контракт с Берлинской Оперой на сольное турне, в сопровождении берлинского оркестра и с головой ушел в разработку программы, к своему стыду иногда забывая лишний раз позвонить домой и Сьюзен. Между окончанием гастролей и началом турне было меньше двух недель. Первые несколько дней Альберт просто спал, к своему удивлению, лишенный возможности без конца репетировать, он вдруг осознал, насколько устал и вымотан. Пришлось даже купить новый концертный фрак, на два размера меньше. Софи выбрала дом. Осматривать его Альберт поехал в полу коматозном от усталости состоянии, но даже тогда он понял, что дом - воплощение всех задумок его жены и действительно хорош. Старинный, полностью деревянный, стоящий практически на берегу озера, с огромной террасой на втором этаже, увитый диким виноградом. Но самое замечательное - это то, что дом стоял уединенно, никаких соседей, если не считать госпитальный парк с юга. Сразу за домом, через небольшую дорогу, тянулись поля люцерны. Вид был настолько пасторальным, что Альберт явственно понял, какую картину напишет его художница первой. На робкое предложение помощи с ремонтом и переездом, Софи ответила решительным отказом, всё, абсолютно всё, она хотела делать сама, развив сумасшедшую активность. С удивлением Альберт обнаружил у своей Софи железный характер, глядя как строго она отчитывает ремонтную компанию за задержку сроков. Уезжая в турне, Альберт заодно попрощался и со старой квартирой, понимая, что в нее ему уже не возвращаться. А вот Сьюзи снова беспокоила Альберта. Она снова пала духом. Он старался не мучить ее, рассказами о своих успехах, ей нашли отличного психолога, но все шло не очень хорошо. Было сделано три операции, но чувствительность полностью так и не вернулась. Сьюзен упорно пыталась упражняться на скрипке, что всегда кончалось слезами и новым витком депрессии.
Весть о смерти Сьюзен застала его в Париже, как раз тогда, когда он вернулся в свой люкс в Каннах, после награждения премией NRJ Music Awards за совместный альбом с известной французской группой. Он вылетел в Сеул. Сьюзи покончила собой, выпив все транквилизаторы, прописанные на месяц, разом. Её хоронили вместе со скрипкой - это единственное о чем она попросила в своей последней записке.
Последний год выдался странным. Одновременно с оглушительным успехом, на Альберта сыпались несчастья. Умерла в Киеве мама, как раз тогда когда, он должен был приехать в Украину с гастролями. Гастроли всё же состоялись, он посвятил их ей, а все деньги отдал на благотворительность. Сын, Виктор, едва не погиб от передозировки наркотиками. Оказалось, он впал в зависимость еще год назад. Эта весть застала Альберта в Америке на вручении одной из самых значимых наград в музыкальном мире, как раз тогда, когда он чувствовал себя, казалось, на вершине счастья. Разом ощущение эйфории сменилось страхом и отчаяньем. Софи от этой новости получила еще один инфаркт, но именно это стало для Виктора стимулом взять себя в руки. Он переехал к ним, что бы не оставлять мать одну и не оставаться одному самому.
Альберт стал в семье почти чужим. Он отсутствовал так подолгу, что приезжая, ему приходилось привыкать к жене и сыну заново. Иногда его это тяготило. Все это беспокоило Альберта. Это было неправильно и он принял решение сделать перерыв, побыть с семьёй, с теми кто по настоящему нужен ему и кому очень нужен он. Скрепя сердце, оставил свою скрипку в хранилище сиднейского банка по окончании последних гастролей. Он сделал это специально, спрятал свою скрипку так далеко от себя самого, чтобы избавить себя от соблазна, который никогда не смог бы преодолеть другим способом.
Он прилетел домой в начале весны, сад сиял красками и запахами. Всё же их дом действительно был воплощением сказки. Они провели чудесные две недели в Швейцарии, подлечив Софи и отдохнув в целебном воздухе. Они сблизились, как никогда раньше. Альберт с болью в сердце понял, как многое упустил за последние годы. Возвращаясь с женой и сыном домой, он всерьёз подумывал о прекращении карьеры, у него сложилось ощущение, что музыка перестала приносить ему радость, но превратилась в манию, в вид сумасшествия, во что-то бесконтрольное, будто не он управлял скрипкой, а скрипка властвовала над ним. Это забирало силы, отупляло восприятие остального мира, убивало в нём что-то важное, человеческое. Они был словно голем, раб скрипки и музыки - обезволенный и покорный. Он принял решение и оплатил хранение своей скрипки в банке Сиднея на двадцать лет. При мысли, что он больше не увидит и не притронется к своему инструменту, Альберта охватило странное чувство: какая-то внутренняя лихорадка, беспокойство, почти паника. Альберт выпил двойную дозу снотворного и лёг спать. Утром он встал необычайно бодрым, почти счастливым. Подумав, что уже надо распаковать свой гастрольный чемодан, до которого перед поездкой так и не дошли руки, и отправить концертные фраки в чистку.
Она лежала в самом верху, без футляра, зацепившись декой за лацкан фрака. Алекс впал в ступор. Зажмурился и открыл глаза снова. Скрипка и не думала исчезать, и все также лежала в чемодане. Это было невозможно. Он сам упаковал её в футляр, сам проверил всё прямо в банке, сам закрыл ячейку. Это не может быть правдой. Но она лежала здесь и, казалось, ухмылялась.
Альберт закрыл чемодан, не прикасаясь к скрипке, и вышел пройтись к озеру. Совершенно очевидно было, что он сошел с ума. Видимо, именно в такую минуту помутнения рассудка, он забрал скрипку из банка, видимо, у него провалы в памяти. Это вероятно от переутомления и от умственного перенапряжения. Альберт лихорадочно искал выход. Конечно, нужно обратиться к специалистам, но сначала... Альберт решительно направился к дому, взял скрипку и упаковал ее в темный мусорный пакет, с усмешкой подумав, что это похоже на упаковку трупа. Он пошел по дороге на юг и, дойдя до госпитального забора и стоящих возле него мусорных баков, открыл крышку одного из них и хотел бросить туда скрипку, но замешкался, решив сделать наверняка, и ударил пакетом по металлическому боку бака. Потом еще и еще раз. Он слышал, как звякнули, лопаясь струны и хрустело, ломаясь, дерево. Он бил с остервенением снова и снова. Пакет рвался, и в дыры летели щепки. Наконец Альберт с размаху бросил пакет внутрь бака и, резко закрыв крышку, отправился прочь. У крыльца их дома стояла машина спасателей с беззвучно мигающей сиреной. Альберт бежал к дому изо всех сил. Он видел белого как полотно Виктора и спасателей, выносящих Софи на носилках. Софи была в коме. Открытая черепно-мозговая травма, перелом основания позвоночника. Она упала с террасы прямо на каменную дорожку. Совершенно невероятно, как она при своем росте смогла перегнуться через высокое ограждение и упасть. На дорожке, рядом с лужей крови, лежали садовые ножницы, видимо жена хотела обрезать виноград, увивающий террасу. Софи умерла через сутки. Альберт похоронил ее на местном кладбище, на холме. С этого места даже был виден дом, её дом. Дом, в котором находиться он больше не мог. Виктор уехал в Болгарию сразу после похорон, вместе с матерью и братом Софи.
Альберт остался один. Он снял номер в гостинице и выставил дом на продажу. Он пил и ему снились странные сны, что он играет на скрипке, на той самой скрипке. Он занимал лучший люкс и был почетным гостем, но все же через пару дней у него состоялся неприятный разговор с метрдотелем. Его просили не играть на скрипке хотя бы ночью, остальные постояльцы отеля испытывают дискомфорт. Сквозь алкогольный туман до Альберта медленно доходил смысл сказанного. Не играть? Его просили не играть на скрипке? На скрипке? Альберт захлопнул дверь номера перед носом метрдотеля и на нетвердых ногах пошел в спальню. Нет, он уже не был пьян, алкоголь разом выветрился из его головы. Ему было страшно. Он знал где найдет скрипку, она лежит на кушетке, там где он оставил её пять минут назад. Он теперь знал, что это был не сон. Хотя именно на сны больше всего походило то, что с ним происходило в последнее время. Это походило на что угодно, только не на реальность. Такого просто не могло быть. Она лежала, лоснясь боками на кушетке. "Сытая" - подумал Альберт глядя на неё. Она получила всё что хотела - его полностью, всего. Почти всего... Остался только Виктор...
Из всех кто ему был дорог, остался только сын. Точнее то, что осталось от сына, некогда подающего надежды врача, увлеченного медициной, а сейчас похожего на свою тень, сломленного наркомана. Она сожрёт и его. Чтобы завладеть Альбертом полностью, ей осталось только убить Виктора, его мальчика. Остальных она уже забрала. Каждый его успех сопровождался трагедией и бедой, она брала свою, непомерно высокую цену за всё. Как он мог быть таким слепым?
Альберт принял душ, побрился и надел фрак. Из зеркала на него смотрел серый человек. Его кожа казалась старым пергаментом, глаза потеряли цвет, даже фрак отливал графитом, потеряв свой вороной лоск.
Взяв скрипку, Альберт поехал домой. В машине почти полный бак, отлично, не придется искать круглосуточную заправку. Прошла всего пара недель, а дом уже выглядел заброшенным. Альберт включил в большой гостиной весь свет. Никогда он не чувствовал себя так торжественно и одухотворенно. Он знал, что сегодня будет играть по особенному, он не будет ведом этим инструментом, он будет вести сам, играть сам, и это будет великолепно, как никогда ранее.
Запах бензина наполнил дом, но Альберт только усмехнулся - это именно тот запах, который он сейчас более всего хочет ощущать. Он щелкнул зажигалкой и бросил ее в угол.
Под нарастающий гул пламени, по дому разлились нежнейшие и пронзительные звуки Тоски.