Неожиданно обзавелась простудой и сижу дома. Пока Д выбирает нам фильмы для вечерних просмотров, тормошу нашего Билли, чтобы написать про лучшие в моём понимании автобиографии - в личной библиотечке их собралось десять - восемь на полках, одну мне ещё не вернул читающий её юрист с работы, а ещё одну забрал папа. Вообще в планах у нас сегодня была милая прогулка по сочельниковой Москве в районе Старого Арбата, а в реальности - носовые платки, чай и протёкший кран, который Д починил, освещаемый огоньками новогодних гирлянд.
Итак...
1. Нина Берберова “Курсив мой” - удивительная автобиография неземной жены Ходасевича (“одной из”, как пишет Википедия). Трогательная история о том, как они собирались в Париж в отпуск и остались там на 20 лет, тяжёлые годы войны, бескомпромиссные описания окружающих, среди которых, как и положено людям той эпохи, сплошь знаменитые художники и писатели (моё сердце разбила съеденная Буниным колбаса во время празднования её дня рождения в ‘45), борьба с фобиями, искренность, философские размышления, желчь и невероятная сила характера.
"Я пишу сагу о своей жизни, о себе самой, в которой я вольна делать, что хочу, открывать тайны и хранить их для себя, говорить о себе, говорить о других, не говорить ни о чем, остановиться на любой точке... Все, что здесь пишется, пишется по двум законам, которые я признала и которым следую: первый - раскрой себя до конца, и второй - утаи свою жизнь для себя одной".
“Замечательная книга, тонкая, точная, трагическая, результат жизни, где человек всё время углублялся, шёл дальше, не засыхал. Это так редко бывает”.
2. Марк Шагал “Моя жизнь” - книжка, упавшая на меня в книжном (в магазине в подвальчике на Октябрьском поле такое случается периодически) и изменившая отношение к живописи и, конечно, Шагалу. До этого его полотна не вызывали у меня ничего большего, чем гордость за родное. Детские походы в Пушкинский и первый Париж с куполом Opéra были просто сложены в копилку интересных знаний, не более того. Потом - Витебск и селёдка, чёрный хлеб со сливочным маслом и дед-раввин, внезапный Париж, конкуренция художников в 20-е, любовь, еврейский вопрос - всё выписано завораживающими мазками. Уже после были многочасовые стояния у его картин в Пушкинском, спектакль «Полёты с ангелом» с Юрским, музей Шагала в Ницце и совершенное маркофильство.
“Жребий брошен. Я должен поступить в эту школу и стать художником”. Тогда конец маминым планам сделать из меня приказчика, бухгалтера или, в лучшем случае, преуспевающего фотографа”.
3. Татьяна Флавицкая “Позднее наследие” - несколько лет назад мне повезло поработать в Париже (пару дней, но факт!). То есть стать не туристом, путешественником, подружкой локал пипл, как несколько раз до этого, а прямо-таки работником. Мы организовывали концерт и во время торжественного приёма в Посольстве мы познакомились с Евгенией Флавицкой - сначала мы даже заговорили по-французски. Евгения - дочь Татьяны Флавицкой, написавшей автобиографию и историю начала века и жизнь эмигрантов в Париже в 60-80-х - второй период, когда все были художниками и писателями.
Трогательная история с фотографиями, стихами и трогательными зарисовками громадной эпохи.
“Я ступила на какую-то другую землю, землю новой страны, которую я совсем, совсем не знаю. По которой мне теперь придётся идти, и которую мы на нашей Родине представляем себе другой планетой”.
4. Винсент Ван Гог “ Письма к Тео” и “Письма к друзьям” - конечно, Ван Гог не мог написать автобиографию. Он просто жил и страдал, страдал и жил, как никто. И можно уютно разорвать себе сердце на каждом обрывочке его мыслей, когда он пишет о том, что денег на краски нет и одновременно дарит свои картины, потому что не в силах их продавать.
“Знаешь ли ты, что за всё время пребывания здесь я только три раза ел горячую пищу, а остальное время сидел на хлебе? Таким путём становишься вегетарианцем в большей степени, чем это полезно человеку… хотя даже такой ценой я не сумел оплатить счёт на краски”.
5. Лилианна Лунгина “Подстрочник” - вспоминаю о ней каждый раз, когда иду ставить чайник для нашей романтической вечерней посиделки у чашек после работ. На самом деле это книга, которая является подстрочником во всех смыслах - и как текст, записанный по итогам фильма с ЛЛ, и как история переводчика, подарившего нам героем Линдгрен. О любви, о сыне, о Москве тридцатых, Ахматовой и Зощенко, работе и жизни вокруг…
“Никак не повзрослеете, - говорила она, - всё целуетесь да милуетесь, взрослые люди так себя не ведут. Это жениху с невестой пристало шуры-муры разводить, а вы уж столько лет женатые - стыдно! Глаза бы мои не глядели!”
6. Василий Кандинский “Точка и линия на плоскости” - не автобиография, конечно, а теория живописи и сила влияния точек, линий, сложных ломаных и кривых. Любопытно почитать перед походом в столовую Вхутемаса и Третьяковку.
“Моя мать - москвичка, соединяющая в себе все свойства, составляющие в моих глазах всю сущность самой Москвы; выдающаяся внешняя, глубоко серьёзная и строгая красота, родовитая простота, неисчерпаемая энергия, оригинально сплетённое из нервности и величественного спокойствия и самообладания соединение традиционности и истинной свободы”.
7. Стивен Фрай “Моав - умывальная чаша моя” - думаю, круто читать в оригинале, у меня русскоязычная версия. Например, вот с такими экзерсисами:
“К примеру, ничто из нижеследующего не является постыдным и требующим извинений, несмотря на наши самоубийственные попытки убедить себя в обратном.
- • Обладать прямой кишкой, уретрой, мочевым пузырем и всем, что из этого проистекает.
- • Плакать.
- Обнаружить, что нечто или некто, принадлежащие к какому бы то ни было полу, возрасту или животному виду, обладают сексуальной привлекательностью.
- Обнаружить, что нечто или некто, принадлежащие к какому бы то ни было полу, возрасту или животному виду, не обладают сексуальной привлекательностью.
- Засовывать что-либо в рот, в зад или во влагалище на предмет получения удовольствия.
- Мастурбировать столько, сколько душа просит. Или не мастурбировать.
- Сквернословить.
- Проникаться, безотносительно к деторождению, сексуальным влечением к каким-либо объектам, предметам или частям тела.
- Пукать.
- Быть сексуально непривлекательным.
- Любить.
- Глотать разрешенные и не разрешенные законом наркотические средства.
- Принюхиваться к своим и чужим телесным выделениям.
- Ковырять в носу.”
8. Сусанна Михайловна Карпачёва “Записки советского инженера” - книжка, которую написала начальник отдела на работе папы - срез эпохи, химические опыты, командировки, бытовое и советское.
9. Пегги Гуггенхайм “На пике века: исповедь одержимой искусством” - к сожалению, книжка случилась ровно после Венеции, иначе бы линзы для просмотра города состояли не только из диоптрий Бродского, но и Гуггенхайм. Смело, очень откровенно, с деталями и фактами из жизни, которые можно бы и опустить, но нельзя. Про штаты, Европу, мужчин, мужей и, конечно, искусство 20 века.
“На данный момент нам следует быть благодарными за то, что нам дал XX век: Пикассо, Матисс, Мондриан, Кандинский, Клее, ЛЕже, Брак, Гриз, Певзнер, Мур и Поллок”.
10. Илья Репин “Далёкое близкое” - весной я пошла покупать в подарок книжку на день рождения подружке, и продавщица мягко всучила мне Репина. И это совершенное откровение.
Во-первых, я всегда думаю о писателях, как о простых людях, на написанные строчки которых влияют время, характеры окружающих, настой личный и эпохальный, но никогда не задумалась, что у художников совершенно такой же человеческий подход к жизни. Например, они, оказываются, могут искать своих бурлаков по совету юного товарища по всей Волге...
Во-вторых, Илюша Репин в юности - это совершенный кладезь жизнестойкости и неистребимой любви к каждому прожитому мигу. Шубка из кошечки, восхищение друзьями-художниками, переезд в Санкт-Петербург, описание бытовых деталей от кондукторов поездов до поленец, которые носили с собой под мышкой вдохновлённые студенты Художественной академии, чёрный хлеб, засушенный в печи или подогретый на самоварчике - каждый миг - радость.
В-третьих, Илья Репин создал свою версию “Троих в лодке…”. Охота на бурлаков с участием прекрасного и уникального художника Фёдора Васильева, брата Ильи Васи и живописно описанного Репиным Евгения Макарова - это тот самый комично-печальный спуск по реке, только в условиях русских реалий, когда позирование художнику было сродни продаже своей души, а бандита видели в каждом коротко остриженном (по моде) парне.
Отдельное спасибо Репину за Толстого, которого я с детства немного опасаюсь - репинские воспоминания о Толстом - абсолютно грамотный копирайт, заказанный для мотивации к чтению толстовских поздних работ, не меньше.
“Усталый, я зашел в кухмистерскую пообедать. Обед мне показался необыкновенно вкусным, но он стоил тридцать копеек. Не надолго хватит мне моих запасов, если бы я вздумал обедать так всякий день. У меня был еще из Чугуева чай и сахар. Я зашел в мелочную лавку, купил два фунта черного хлеба. Добравшись домой усталый, к вечеру я заказал самовар и до полного блаженства распарился моим напитком, закусывая черным хлебом. Мой хлеб стоил три копейки, а чай - шестьдесят копеек за фунт; сахар вприкуску тоже не дорого обойдется! "Ведь вот чем можно питаться", - подумал я. Я так обрадовался своему открытию, что даже окрылился перед опасностями; страх мой перед возможностью голодной смерти отходил”.