Глава 20
Сильвестрович давал ей свои домашние лекарства, а Данило отошел к умывальнику.
— Успокойтесь, я беру все на себя... А из хаты никто ни шагу! Вон там за скирдой соломы сидят Михаил и Павел, им приказано следить, чтобы вы не проговорились соседям! Придется, может быть, и до утра посидеть в хате.
Дверь захлопнулась. Данило прошел возле погреба за ригу в калиновые кусты. За ним вышла и Марфа, подперла из сеней дверь в комнату, а потом звякнул засов наружной двери. Марфа обошла хату и тоже направилась к риге. Одарке долго казалось, что силуэты Данила и Марфы так и стоят призраками в полумраке.
— Надо было бы отпроситься у них сходить к вечерне,— словно про себя пробормотал Южим, всматриваясь в окно, где за стогом соломы должны сидеть на страже Павел и Михаил.
В церкви долго тянулась вечерняя служба. На дворе начал таять снег, и на некоторых улицах темнела, будто черные заплаты, земля...
В церковь на вечернюю службу пришло много прихожан. Одни молились, другие просто хотели побыть на людях. Только немощные оставались дома, село почти опустело. А пристав в этот вечер веселился с казачьими офицерами в школе, отмечая радостное событие — прибытие такой надежной опоры, как кубанцы. Пьяные крики прорывались сквозь тучи табачного дыма, столбом стоявшего в классах.
А вокруг молчала ночь. Несколько человек под покровом темноты осторожно пробирались через кусты и огороды к школе.
Их было восемнадцать. К школе вела их Марфа. Данило сам установил пулемет против главного входа. По одному, словно черные тени, поползли партизаны, пересекая полосы света, падавшего из школьных окон. В руках у каждого из них круглая, ребристая английская бомба, такие недавно были привезены деникинцами из-за моря.
— Ура-а!
В освещенные окна школы полетели бомбы. Зазвенели стекла, раздались взрывы.
Так-так-так! Тра-та-та!—застрочил из кустов пулемет Данила.
Поднялась паника. Кто-то кричал, кто-то плакал, стонал, просил помощи..,
Трещали плетни, разносилась матерщина вокруг, да свистели в темноте пули.
В церкви уже заканчивалась служба, когда в верхнее окно влетела шальная пуля, приведя в ужас молящихся. Догадливый сторож в тот же момент закрыл боковую дверь. Но в нее успел проскочить запыхавшийся, в распахнутой шинели пристав. В пьяных глазах — дикий ужас, на губах пена, как у бешеного пса.
— В Золотоношу! Живее подводы в Золотоношу! Проклятая босота! Мало их вешали. А вы... богомольцы! Укрыли-таки большевиков! Быстрее давайте подводы!
Пристав привык разговаривать с крестьянами, держа в руке если не револьвер, то нагайку со свинчаткой. Но ситуация, сложившаяся в тот день, утихомирила его, вынуждала быть сдержаннее. Ни револьвера, ни нагайки в руках.
Крестьяне начали разбегаться, но среди них были и такие, как Шарапа. Они взяли пристава под руки. Хоть бы он в такой опасный момент не растерялся.
Служители расползлись по церкви, чтобы погасить ненужные теперь свечи. Сторож бурчал что-то под нос... Ему никак не удавалось хорошо закрыть церковь.
Из холодной партизаны выпустили Ивгу и других женщин. Они побежали по домам. Свою мать Данило вынес на руках почти бездыханную, оставив на попечение сестры Софьи.
Снова наступила короткая оттепель. По небу проносились серые косматые тучи, спешили куда-то и проливались дождем над селами у Днепра.
Выйдешь со двора — кругом подмерзшая грязь. А сколько еще осталось сена на лугу и навоза в загонах? Скорее бы приходила настоящая зима с морозами, скрипучим снегом, с хорошими дорогами, которые так нужны крестьянам Приднепровья, думающим о будущей весне.
Южим Пудря не снимал с себя сермягу с широким отложным воротником. Возился, ковыляя, во дворе, ругал слякоть, стараясь заглушить тревогу.
Сколько раз он давал себе слово, что привезет песка и посыплет им дорожки во дворе. Только сапоги портятся от этой грязи.
А тревога лежала камнем на душе, давила грудь. Он делал вид, что думает о навозе, о сене, о песке, а голова трещала от другого. Мобилизация в деникинскую армию, о которой толкуют крестьяне, собираясь группами, привела к тому, что большинство молодежи уходит в отряд Данила Пискового.
Южим подошел к односельчанам, собравшимся возле соседского двора. Прислушался к тому, о чем говорит возбужденная беднота, чтобы знать, как вести себя дальше. Что ни день, то новость.
Позавчера Данило со своими партизанами так напугал пристава, что он до сих пор не вернулся из Золотоноши, Всю ночь тогда просидел в церкви, ожидая подвод, и ни свет ни заря махнул вместе со своими казаками в Золотоношу. Не шутка ведь: четырех казаков и одного офицера убили, одного ранили, казачьего урядника нашли в школе лежащим между столами. Партизаны захватили два станковых пулемета и несколько ящиков патронов к ним. Все кони из отряда охраны пристава оказались в лесу у партизан.
А вчера появился в селе бывший мельниковский комиссар Иванов. Собрал людей и сказал, что в Золотоноше деникинцы грызутся. Солдаты срывают погоны у своих офицеров.
«Неужели это правда?— пробормотал про себя Южим.— Виданное ли это дело, ради белого дня!— И, как загнанный зверь, заковылял в хату, где в горячке металась его дочь Одарка. Вот так поглумились деникинцы над его единственной дочерью. Во что бы то ни стало надо отвезти ее в Черкассы: уколы так уколы, но Южим Пудря не даст погибнуть от горячки своей единственной дочери.— Всю пшеницу да десяток пудов ржи загоню, но вылечу ее!»
Одарка уже не теряла сознания, но ее часто трясла лихорадка.
— Может, бабку Якилину позвать? Когда выздоровеешь, то конопли или какой-нибудь другой пряжи дала бы ей за помощь... а?
Одарка молчала.
— Можно позвать,— решил Сильвестрович, мало доверявший своим лекарствам. Он еще когда был санитаром в дивизионном госпитале, часто вспоминал тетку Якилину.— Какой толк от этих панских лекарств?— рассуждал он.— Лишь бы глаза отвести. Вот когда рематизм или черная болесть, то банки поставил или компресс приложил, и сразу чувствуешь облегчение. Но если внутрищняя эта тирпивтическая болесть, тут ни банки, ни порошки не помогут.
Перевязки он делал хорошо.
— Компрессик, ватки, а потом индивидуальчиком из сумки Красного Креста обмотал и хоть три дня носи, не раскрутится. А вот тут, махнул рукой,— обязательно надо позвать Якилину.
Ковыляя к Якилине, Южим не утерпел — подошел к толпе крестьян, которые вполголоса о чем-то говорили. От Пудри они не таились. Калека, чего его бояться, хотя он и был вместе с бандитами.