Публикуем третью часть рассказа Юрия Соколова (lempaa) о жизни, быте, рыбалке, охоте на строительстве БАМа. Первые части публиковались на нашем канале : первая часть "Как все начиналось" и вторая часть Сибирские были Серия 2
Есть также четвертая часть, которая рассказывает о различных "теневых сторонах" строительства БАМа, но она опубликована только на сайте Питерского Клуба Рыбаков: БАМ о чем не говорили, чего не писали. и в Дзене опубликована не будет.
Слово автору.
В аккумуляторной жить конечно было можно – временно. Все кому не лень лезут. Хотелось своего дома. По весне мои друзья помогли мне быстренько построить дом засыпушку. Мне разрешили строить дом у самой пилорамы СМП и использовать (не слишком нахально!) её продукцию. Технология постройки засыпушки очень интересна. Поначалу из брёвен строятся мощные сани.
На фото я слева с бензопилой.
Потом на санях ставят каркас дома и устанавливают «черновые рамы» окон и дверей. Из необрезных досок делают «чёрный пол» и настилают на него толь. На толь насыпают опилки сосновые смолистые и желательно высохшие и слежалые. Опилки трамбуют и снова покрывают толью. После этого накрывают «чистовой пол» из обрезных досок не приколачивая их. Затем на каркас изнутри стен навешивают от потолка до пола полосы толи. Внутри короткими гвоздями прибивают стены из обрезных высушенных досок. На потолок приколачивают доски, тоже крепя их слегка. Половые, потолочные и стенные (все внутренние) доски окончательно приколачивают только через пару месяцев после постройки дома, когда они высохнут и усохнут. Их поджимают клиньями и прибивают «начисто» уже без щелей. На наружные стены толь прибивают сначала только снизу. Для экономии наружные стены оббивают необрезной доской, прижимая толь. Прибив на стену две доски засыпают опилки в образовавшийся зазор между внутренней и внешними стенами. Засыпая опилки, их тщательнейше трамбуют, и так до самого верха, постепенно разматывая рулончики толи. Зашив стены, ставят стропила и временно накрывают крышу.
Мой дом после этого трактором оттащили к месту его постоянного базирования. Дороги были не шибко ровными, и я всё боялся за него: не развалился бы. Выдержал. На месте через пару месяцев проживания в нём я довёл до кондиции полы, потолок и внутренние стены. С наружными стенами я поступил проще: наколотил на щели необрезные доски – нащельники. Не очень респектабельно зато: Дёшево и сердито! При паре месяцев сушки опилочная засыпка стен немного просела и я, разобрав края крыши, дополнил опилок и утрамбовал их. Заодно настелил на потолок толь, насыпал и туда опилок. Получился сплошной теплоизоляционный кокон.
В гараже я сварил себе печку с двойными стенками по полярной технологии. Длина печки была такова, что в неё влезали метровые чурбаки. В пустоты стенок я вложил кирпичи. Между внутренними стенами и кирпичами я вложил стекло. Потом все пустоты между кирпичами и стенками засыпал сухим песком. После каждой протопки песок уплотнялся, и я его дополнял.
Стекло в стенке полопалось, и получился монолит, имеющий очень плотный теплопроводный контакт с внутренними стенками. Этот монолит хорошо забирал тепло от огня печи и долго отдавал его дому. Даже в морозы -57С я в своём доме спал, слегка покрывшись простынёй. Это очень нравилось женщинам.
В предыдущее лето первый отряд БАМовцев пытался вырыть колодец. Первые полтора десятков венцов сруба опускались нормально, а потом застряли. Еще метра 3-4 рыли, подкладывая венцы с низу. Потом одного землекопа засыпало по пояс. Мужика вытащили но рыть колодец бросили. Вызвали буровую установку из Читинского МИНБУРВОД. Те лихо пробурили скважину и добурились до воды на 150 метрах!
Я присмотрелся к этому сухому колодцу, и он мне понравился. На глубине 2 метра начиналась вечная мерзлота и была она толщиной не более трёх метров. Ниже снова был непромёрзший грунт с температурой в +. Поразмыслил и затащил я свой дом на этот колодец. Аккуратно копая, я под домом сделал небольшой подвал глубиной в полтора метра. В подвале я теплоизолировал дно и стены также как в доме. В дне сделал качественно теплоизолированный (как дверь в доме) люк. В срубе я на нижней границе заиндевевших брёвен сделал ещё один теплоизолированный люк. Между люками я на половину просвета колодца набил полок для продуктов. Ну и ниже зоны мерзлоты я тоже сделал дно и полки.
У меня получился погреб с тремя зонами температур. На верху летом было слегка прохладнее чем на улице. В зоне между люками даже в летнюю жару было не теплее -5 круглый год. Там у меня «водилась» рыба, рябчики и мясо. Ниже люков весь год стабильно стояло +3 +5 не более. Там я хранил картошку и пиво.
Как то весной ко мне заглянул друг литовец, и я вытащил для нас парочку охлаждённого чешского Световара. На следующий день по его наводке ко мне пришли четыре эстонца: «Не охладишь ли ты нам пару коробок пива к завтрашнему вечеру?» Опустили пиво в погреб. На следующий день я, придя с работы, ошалел: в трёх метрах от моего дома был построен длинный навес со столом из приличного тёса на 15-20 персон, и стояла новенькая железная печка с трубой. А под навесом была поленница колотых дров. Эстонец: «Ты уж нас извини, мы тут у тебя без тебя денёк похозяйничали». Изредка то эстонцы, то литовцы захаживали под этот навес, заранее занеся ко мне пиво.
Когда я установил дом и сделал к нему завалинки, я пристроил к нему утеплённый тамбур, в который ставил мотоцикл. Один мой товарищ Андрей (водило дальнобойщик) попросил у меня разрешения оставлять в моём доме сумку со своими вещичками на время рейса: «А то в общаге все всё считают общим. Из рейса приходишь и переодеться не во что: костюм грязный, мятый а то и обблёванный». Ставил он свою сумку в шкафу под моей одеждой. Куда я прятал ключи для него, он знал и мог приходить без меня.
Весной мужики из нашего СМП собрались на ночь порыбачить на Верхнюю Ангару. Автобусом нас довезли до площадки в 2х км от берега – ближе не подъехать. Там я обнаружил, что через махонький ручеёк из озера в Ангару валит косяк ельцов. Я вырубил в кустах рогатину. Снял с себя майку и, завязав её узлом, закрепил на рогатину в виде сачка. За час я «нагрёб» полное ведро рыбы. Потом малосольные подвяленные ельцы «улетели» под чешское пиво «мухой»!
Мужики, часок покидав с разным успехом спиннинги, развели костёр и уселись пообщаться под рюмашку-другую. Я, накидав в сторонке лапничка, расстелил на нём спальник и после первой рюмки завалился спать. Люблю я поспать. Утречком меня пинают: «Вставай засоня. Мы пошли к автобусу». Я: «А рыбачить?» Мне: «Мы уже нарыбачились – не клюёт. Вон стоит дура – видно даже. Чего только под нос ей не кидали: даже не дёрнулась». И ушли. Встал, кинул блесну разок щуке под нос: стоит вдоль утонувшей берёзины и только слегка плавничками пошевеливает, отплывает назад от блесны. Я разозлился! Закинул блесну к ней сзади и аккуратненько подвёл под хвост. Резко подсёк и зацепил. Ура!
Быстренько сложил спальник и, привязав трёхкилушную щуку поверх рюкзака, я схватил ведро с ельцами и побежал догонять толпу. Мало того что догнал так и обогнал многих, к автобусу прибежал одним из первых. На меня, когда я обгонял, ворчали: «Вот прушник: и выспался, и щуку поймал, и по болоту прёт как лось!» Какое-то время меня после этого называли Юрка-лось или прушник. Там быстро «прилипали» прозвища, фамилии не котировались. Например у моего друга эстонца была фамилия Соосар: попробуй ко склонять – язык сломаешь. Ещё зимой мне в посылке прислали набор зимних блесёнок от заводика «Военохота». Я пристрастился на них ловить. Вот эти сохранились до нынешних времён - берегу.
Весной, объединив принципы поплавочной удочки, зимнего блеснения и спиннинга стал удачливо ловить рыбу. Снасть я забрасывал спиннингом. Состояла она из зимней блесны и поплавка из винной пробки. Единственный крючок блесёнки я наживлял личинкой жука усача (жука дровосека). Его личинки жили внутри древесины прогрызая в ней каналы.
Мы их неправильно называли короедами – говорить длинно деревоточцами было лень. Добывали мы их при колке дров. После заброса я давал минуту другую постоять снасти на месте. Потом не спеша подтаскивал на метр и опять давал постоять. Если в водоёме были окуни, то они больше двух подтасок сделать не давали – хапали. На озере я обычно ловил в болотных сапогах, зайдя в воду. Пойманных окуней я засовывал в поднятое голенище. По кругу в голенище влезало 3-4 штуки горбатых. Заполнив два сапога, приходилось идти на берег - выкладывать. Набрав по полтора десятка окуней отчаливали домой. На речке Полувананда частенько попадались язи килушные и изредка до двух кило.
В Ангаре ловить было сложнее – течение. Я выбирал места с подмытыми берегами. Там образовывались ниши с суводями. В каждой такой нише обычно хозяйничало один-два язей и с пяток окуней.
Ловить надо было по партизански – чтоб меня не видела рыба в ямке. Я заходил выше ямки и отпускал поплавок с блесёнкой по течению. Таким образом, блесёнка с насаженной личинкой, заносилась в ямку и там «на драку-собаку» хищники хватали их. Если в ямке были одни окуни, то удавалось аккуратненько вытаскать всю стайку. Крупные язи, попав на крючок, поднимали бучу и распугивали всех.
Порой к большому подмыву было не подойти незамеченным. Тогда я пару метров лески с поплавком и блесёнкой наматывал на конец удилища. Выставлял конец удилища среди веток над водой и, покручивая удилище, опускал снасть в воду. В таких местах удавалось поймать всего одну рыбину. Возясь с ней, я распугивал всех остальных её соседей.
Беда была если в яме оказывалась щука – прощай снасть. Однажды щучина на озере поволокла на буксире плот с другом, а потом перекусила леску. «Крокодил!!!» - резюмировали мы.
Наш участок БАМа частенько называли Прибалтийским: работали в основном ленинградцы, эстонцы и литовцы. Было немного и сибиряков. Однажды один сибиряк, почёсывая затылок, рассказал мне:
«На Ангаре поблизости (8 км) есть одно удобное местечко, куды мы ходим с удочками ловить хариузей, шибко об этом не звоня в посёлке. Вчерась ловим, появляется пара ваших питерских девок. Вырубили топором по берёзине и не спеша ошкурали кухонными ножами хлысты. Вырубают по рогульке, втыкают их в берег и опирают на них хлысты. Достают из рюкзака по картонке с леской и привязывают к хлыстам. Опосля разматывают леску и кольцами укладывают на песочек. Я глянул: у них на конце лески крючок и гайка М20. Потом из рюкзака вытащили литровую банку, завязанную тряпицей. Одна девка, развязав бечёвку на банке, слегка посдвинула край тряпицы. Оттуда попёрли деревенские тараканы. Вторая девка с матом поймала с десяток прусаков и слегка придавила их, а потом запихнула в спичечный коробок. Они снова завязали банку и отставили в тенёк на снег: наверно штоб усатые не так шустры были. Девки насадили на каждый крючок по паре тараканов и, раскрутив гайки на леске (аж до свиста), лихо закинули снасти метров на десять. Через пару минут задрыгался первый хлыст. Одна девка ловко подсекла хлыстом, вторая стала выводить, вытягивая леску руками на песок. У нас то ловились хариуза до кило, а ЭТА выволокла в два раза больше. Не успели девки наживить эту снасть и забросить как задрыгалась другая. Мы, разинув рты, смотрели как ваши девки, слаженно работая натягали полтора десятка хариузей, смотались и со смехом рванули домой. Ох, и девки – огонь! Утёрли нам местным носы! Юрка познакомь, пузырь ставлю!» Вечером в клубе они общались и без моей помощи.
Я спросил у тунгусов: «Где половить щук ?» С удивлением: «Пошто ты не хочешь ловить хорошую рыбу: хариузка, ленка, таймешка?» Отвечаю: «У нас дома самая интересная рыба щука». Пожалели: «Бедненькие!» Тогда мне рассказали, как подойти к лесному озерку со всех сторон окружённому болотом. Я сделал поводков из провода ПТФ (полевой телефонный фидер). В оболочке этого провода скручено половина жил медных, а половина стальных. Вот из стальных то я и сделал поводки на имеющиеся три стальные блесны типа ложки.
Вечером, проскочив по заросшей тропке болото, я оказался на озере размером не более 2х км. До утра я просидел у костра-дымокура, иначе бы злющие комары совсем меня сожрали. На небольшой костёр укладываешь гнилуху и садишься так чтоб ветер гнал дым на тебя. Дым, конечно, сильно снижает количество комаров, но окончательно не избавляет. Эти «твари божьи» прорываются даже сквозь дымовую завесу и жалят, жалят…
Утром с искусанной и избитой собственноручно физиономией я стал рыбачить. За час я набил щуками рюкзак битком. «Крокодилы» пообрывали все мои блёсны, невзирая на поводки, наверно коротки были или леска тонковата, и я двинулся домой. В посёлок я входил под удивлёнными взглядами людей – меня не узнавали: опухшая и копчёная рожа! «Юрка ты тунгус-тунгусом – не узнать!» Я раздал по дороге к дому всех щук, оставив себе одну. Вот с того выхода и прилипло ко мне окончательное прозвище Юрка-тунгус. Ну а за щуками я больше не хаживал: не мазохист я, да и душу уже «отвёл»!
Как то мы вчетвером возвращались с реки Котера. Несли в рюкзаках наловленных хариусов, на шее ружья. Противный дождь промочил нас до трусов, под ногами заболоченный лес… Настроение мерзкое, в мыслях скорее бы домой, обсушиться да обогреться. Вдруг сбоку кто-то взлетает крупный. Мне не надо прикладываться – стреляю,… в момент нажатия на курок вижу, что это филин и пытаюсь остановить свой палец. Скукоженный от холода палец своё дело уже сделал – нажал, но ружьё я дёрнул и выстрел прошёл выше птицы. Птица всё равно села, приспустив одно крыло.
Я подошёл к ней. На меня смотрели смелые, совершенно не испуганные глаза. Как оказалось одна дробина всё же задела крыло птице, кость не была перебита, а только задета. Я пожалел птичку и, присев перед ней на колени, попытался погладить по голове. Птица своим мощным клювом вцепилась в мою ладонь, прокусив насквозь кожу между большим и указательным пальцем. Я сдуру попытался другой рукой раздвинуть её крючковатый клюв. Птица лапой схватила меня теперь за левую руку. Её серпообразные когти пропороли насквозь мою ладонь. Мои подошедшие друзья весело смеялись: «Попался, охотничек!» Мои обе руки были намертво схвачены. Я посмеявшись (в душе) оценил комичность ситуации. А птица, невзирая на разницу в ростах, смотрела на меня спокойно. Это и спасло птицу – зауважал я её. Я аккуратненько прижал ей горло коленом, остерегаясь как бы она не вцепилась у меня ещё во что-то более ценное, чем руки. Задыхаясь она разжала клюв и освободившейся рукой я разжал её когти, вынув их из моей левой руки.
Быстренько я передал своих хариусов другу в рюкзак, а на освободившееся место загрузил птицу. Предварительно обдумав (заставила думать) я накрыл её голову курткой. Дома я выпустил птицу на пол. Она была ростом с метр. Птица в пару прыжков запрыгнула на чурбан заменявший мне табурет. Её симпатичная физиономия оказалась почти на уровне моего лица.
Утром Птичка оказалась на том же пеньке и он стал её личным сидением пока она жила у меня. Я в обед принёс ей свежеподстреленную сойку. Придя домой после работы на полу я увидел, что валялось только несколько маховых перьев. Я попросил у таксидермиста «Определитель птиц» и опознал в моей птичке Неясыть Бородатую. Никакой бороды у неё не было, только под клювом перья были чуток темнее.
Сдать Птичку (так я её называл) таксидермисту на чучело я ни за какие деньги не согласился – уж очень я зауважал её за смелый и независимый взгляд.
Потом случилась хохма! Приходит ко мне на работу Андрей водило и так скромненько говорит: «Я бы хотел взять свои вещички». Я ему недоумевая: «Так в чём же дело? Ключи на месте». Тот возмущённо: «Попытался… а там ЭТО не пускает! Прыгает на меня с пенька и клювищем щёлкает! Еле удрал. Что это за чудище у тебя там?» Говорю: «Птичка. Пошли вместе». Пришли. Вошёл первым я, товарищ сзади. Птичка с клёкотом попыталась, обогнув меня, напасть на товарища. Я отдал ему сумку и пообещал в тот же день отправить Птичку на волю. За месяц, как я понял, ранка у неё зажила без осложнений. Я отнёс Птичку за посёлок и подбросил её со склона холма. Бесшумный парящий полёт её был сказочно красив – размах широченных крыльев был около двух метров. У многих моих друзей хранятся её портреты.
С тех пор я перестал стрелять навскидку.