Проклятые, безысходные 10-е подошли к концу. И год начался бодренько, с рокировочки вождя. А в литературном мире произошло событие не менее значимое: критик Кузьменков решил оставить свою деятельность. Будете смеяться, но эти события вполне сопоставимы, ведь наша литература давно сжалась до очень узкой группки людей, и Кузьменков занимал в ней очень важное место. Теперь, когда он ушел, можно смело подводить черту под целой эпохой в новейшей истории нашего худлита. Почему? Попробую сейчас объяснить.
Кузьменков, в качестве литературного критика появляется именно в 2010-м году. До этого времени в архивах разных журналов можно найти его прозу. Не могу сказать, что плохую, но лично меня не зацепила. Даже так, не открыла мне ничего нового. Но, буду честен, я читал у него только три повести. Они не плохи, но и не вызывают какого-то восторга. Тихая литература, которая как пришла, так и ушла. Некоторый озноб, конечно, остался после «Красного хутутхи», но в целом это не то, что способно оставить след в душе, даже памяти. Однако претензий к стилю, построению сюжета у меня нет. Это действительно хорошо сделанные тексты, пусть и без чего-то, за что душа бы зацепилась. Возможно дело в том, что я отношусь к истории несколько радикальней, не знаю. Или же автор слишком зажимает себя, словно школьник настолько влюбленный в девушку, что боится лишний раз шелохнуться в её присутствии, говорит не своим голосом, пытается показаться не таким, каков он на самом деле. Тот же Бакин, которого Кузьменков горячо рекомендовал в одной из своих статей, впечатлил гораздо сильнее.
Как сам А.К. рассказывал в интервью этого года региональному телеканалу, он написал ряд книг, предложил их нашим ведущим издательствам, получил отказ и решил посмотреть, а кого же тогда они издают. И, увидев зашкаливающий уровень безграмотности и рукожопия, вплотную занялся литературной критикой. Кстати, это не первый его уход из литературы к иному виду деятельности. Судя по этому интервью, снятому в 90-е, А.К. уже уходил от этого, по тем же причинам. Но неожиданно стал известным благодаря матерно-эротической поэме. Я считаю, это приобщение к славной традиции, идущей от Баркова. К слову, сам Барков оставил после себя не так много текстов, большая часть приписываемых ему поэм была сочинена позднее анонимными авторами. И как знать, может к той или иной приложил руку какой-то наш бронзовый классик? Так что, приобщение к Баркову в нашей литературе это своего рода посвящение в русские писатели. Короче говоря, Кузьменков, человек несомненно талантливый, не может реализовать себя в том, что считает для себя очень важным. И это не его вина, просто литбоссам не нужны его книги, он действительно гораздо талантливей многих тех, кого печатают и восхваляют. И это очень больно, знаю по себе. Как там у Шекспира, хочется умереть, глядя на «неуместной почести позор, и мощь в плену у немощи беззубой».
Кстати, в отличие от меня, нашей тожематери Быкову Кузьменков очень даже зашел, он называл А.К. одним из лучших русских прозаиков в нынешней России. А за книгу «День облачный» (которую я не читал), Кузьменков получил американскую премию «Вольный стрелок: Серебряная пуля». Но и это в нашем литмире ничего не стоит. Хотя, если бы А.К. прогнулся, стал бы играть по их правилам, влился в тусовочку, то как знать. Но мы его за то и любим, что он сохранил верность себе, пусть и ценой того, что периодически бросает литературу, работает сторожем, отказывается от премий. Таким и должен быть настоящий интеллигент. Дервиш от литературы. В смысле, всегда ищущим новое, чтящим традиции и всегда сохраняющим достоинство, как бы ни била его жизнь.
В качестве критика А.К. сразу завоевал всеобщее внимание. И это немудрено. В эпоху, когда институт критики выродился в сервильное обслуживание издательств, разгромные рецензии Кузьменкова казались глотком свежего воздуха в атмосфере всеобщей затхлости. Мы сами видели в нем ценного союзника, пускай даже он вряд ли подозревал о нашем существовании. После того, как он перешел в электронный журнал «Камертон», мы ежемесячно ловили его рецензии и раскидывали по редколлективу. Возникла даже внутренняя шутка, выведенная в заглавии:
— Читали новый текст Кузьменкова?
— Это тот лысый из «Камертона»?
— Ага, — «тот лысый из «Камертона»» однозначно ассоциировался с «тем лысым из brazzers» благо, что с новомодными графоманами он вытворял примерно то же самое.
Но что там с 2010-м? Чем он примечателен, кроме округлости второй и последней цифр? Это был год, когда наша тусовочка литераторов окончательно перестала стесняться публики и вышла в народ, как есть, в драном халате. Речь, конечно, о присуждении «Русского Букера» Елене Колядиной за роман «Цветочный крест». Если никогда не слышали об этом эпическом произведении, обязательно ознакомьтесь, хотя бы с избранными цитатами, оно того стоит. А я, пожалуй, по этому поводу процитирую Кузьменкова:
«В 2010-м премию пожаловали Елене Колядиной за роман «Цветочный крест», – настал звездный час «Русского Букера»: масса абсурда возросла до критической. Этакого ядреного срама отечественная словесность не знала ни до, ни после. «Цветочный крест» был достоин помещения во ВНИИ метрологии как эталон графомании. От более развернутой оценки воздержусь, поскольку Роскомнадзор исключил обсценную лексику из публичного употребления, – а иная здесь немыслима. Авторесса затеяла писать о Древней Руси, не зная матчасти. В итоге герои лихо оперировали современной лексикой («атмосфера», «клиентура», «зарплата», «инженер»), поедали картофельные рогульки (в допетровские-то времена!) и цитировали советскую попсу («не сыпь мне соль на рану»). Впрочем, дикие анахронизмы меркли рядом с чудесами оптом и в розницу.
Персонажи умели «топорщить глаза», имели «каурые ляжки» и «узорные брови», а у главной героини обнаружились две правые руки: «стала, опустив десницы». Она же ухитрилась родить, стоя на коленях перед образами – каково?! Грех промолчать и о красотах слога: «Иисус Христос накормил тучу хавальщиков».
Главным достоинством книги был признан «продуктивный запах навоза» (формулировка члена жюри Евгения Попова). Более внятного комментария никто из судей не дал. Наиболее правдоподобная версия гласит: в 2010-м перед «Русским Букером» маячила отчетливая перспектива закрытия (денег не хватало), и жюри напоследок решило громыхнуть дверью: а вот вам, собаки серые! Традиция, как и было сказано…»
Или вот, он же:
««В кровяной жиле у Феодосьи застучало, и в тот же миг затрепетала жила подпупная, и закипело лоно, словно полный рыбы невод».
Справедливости ради должно сказать, что литераторы такого сорта в нашем богоспасаемом отечестве неистребимы. На заре ХХ века над ними потешался Аверченко: «Боярышня Лидия, сидя в своем тереме старинной архитектуры, решила ложиться спать. Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, она стала стягивать с красивой полной ноги сарафан». В 1910 году это было пародией. Сейчас оно активно претендует на звание классики…»
Понятное дело, сам А.К. отмечал, что маразм рос и ширился уже в нулевые. Но так уж совпало, что в 10-м году все наконец встало на свои места. Российские совписы окончательно перестали притворяться литераторами и заперлись от мира. Премию вполне можно было переименовать в «Русский бункер». Впрочем, неважно, премия эта все равно накрылась в минувшем году. Как знать, может финт с Колядиной оттянул почти на десятилетие окончательный крах этого балагана? Но речь не только о них, а вообще о всех известных премиях, и всех выходящих на бумаге людях. Они, словно осознав, что их будут и так читать, и давать премии, просто махнули рукой на себя и читателей. И так сойдет, зачем стараться? Дальше, после Колядиной было, конечно, не так плохо, но только потому, что эту феерию сложно переплюнуть. Может однажды, авторесса обретет славу Эда Вуда, маркиза де Сада или Святослава Гуляева, что творили так плохо, что даже хорошо. В любом случае, она задала определенную планку литературной деградации и всякий к ней устремился в меру своих сил. И почти по каждому номинанту, каждому призеру успел пройтись за эти десять лет Кузьменков. Как он сам писал, Колядину можно было бы признать курьезом и благополучно забыть, кабы злокачественная амнезия не стала всеобщим диагнозом. И если проза А.К. почти не осталась в памяти, то при упоминании того или иного русскоязычного писателя или писательки, на ум первым делом приходят цитаты из его статей. Здесь внутренний огонь автора разгорелся во всю мощь. Его уникальный стиль, совмещающий ерничество, страстное обличение, и попытки выстроить все свои тексты в единую картину, не спутаешь ни с чьим другим. Кстати, довольно схоже со стилем Ленина, только изящней. Даже высмеивать или испытывать жгучий ресентимент нужно правильно, литературно. Учитесь, жалкие буктьюберы! Как говорил другой неплохой критик, Роман Арбитман:
«Критику Александру Кузьменкову я порой завидую белой завистью: не всякому дан талант так зло, точно, безжалостно и смешно анатомировать литературное произведение».
Таким образом, из-за того, что Кузьменков отписывался по каждому номинанту, заметному автору, а также благодаря обзорам литературных премий, он сделался хроникером литературной жизни прошедшего десятилетия. Он, подобно летописцу, скрупулезно отметил каждую веху нашей литературы. Он, подобно высшему судье, тщательно взвесил отмеченные наградами фолианты и нашел легким почти каждый.
Но он тем и выделялся, что был все это время практически единственным в поле воином. Как он сам отмечал:
«Литературная критика – ремесло сугубо аморальное. Критик ради красного словца не пожалеет и отца, бьет лежачего и в доме повешенного говорит о веревке. Типаж не из приятных, согласен. Но литература без критики – автомобиль без тормозов, дорога без запрещающих знаков и цианистый калий с этикеткой от жвачки «Orbit». Что и наблюдаем».
Более того, в нашей стране, где культурная жизнь, как и в XVIII – XIX веках по-прежнему сосредоточена в столицах, Кузьменков живет по общепринятым меркам в глубокой периферии, публикуется то в «Бельских просторах», то в «Урале», и при этом имеет общероссийскую известность. Но с другой стороны, не Данилкина же, прости Господи, с Юзефович читать. У Гелия Коржева есть картина, где пролетарий во время революционного уличного столкновения подбирает с земли красное знамя, выпавшее из мертвых рук его товарища. Так и Кузьменков подобрал то, что в какой-то мере поднять было некому, все погибли. Вот, кстати, почитайте, если интересно, его статью о том, что из себя представляет наша литкритика образца 2019 года, очень познавательно и печально.
И эта его личная война не осталась не замеченной. Те или иные авторы оскорблялись, даже писали открытые письма, жалуясь на оскорбления и инсинуации:
«В других литературно критических материалах А. Кузьменкова в изобилии присутствуют аналогично недопустимые высказывания. Захар Прилепин и Андрей Аствацатуров – «убогие». Владислав Крапивин – «вечный недоросль». Эдуард Лимонов – «истероид с выраженными гебефренными чертами». Алексей Иванов – «пермяк – солёны уши», «несёт паренёк околесицу». Лена Элтанг – «продукт гомосексуальной связи двух литературных персонажей»…
Помимо прямых оскорбительных выпадов в адрес большинства состоявшихся и признанных писателей, публикации А.Кузьменкова содержат определения произведений, унижающие достоинство их авторов. Так, роман «Библиотекарь» Михаила Елизарова – «злобная истерика полуграмотного люмпена». Проза Юлии Кокошко – «откровенная патология». «Золото бунта» Алексея Иванова – «аляповатое чтиво». «Математик» Александра Иличевского – «путаный и невнятный опус», который невозможно читать «без ущерба для психики». «Укус ангела» Павла Крусанова – «высоковольтная, не-влезай-убьёт, бредятина»; «изваял мужик нетленку». «Москва — ква-ква» Василия Аксёнова – «термоядерный маразм литературного аксакала». «Я – чеченец!» Германа Садулаева – «истерика семипудового мужика». «Дом, в котором…» Мариам Петросян – «на редкость топорная работа», «циклопический ворох вторсырья», «путаные фантазии сорокалетней отроковицы»…»
Вот уж пригорело, так пригорело. Наши совписы уже привыкли к беззубой критике, которая больше не кусает, а сосет. А писать обращения в характерной форме, присущей доносам, ещё не отвыкли. Или вот, госпожа Колядина оставила комментарий под одним из критических текстов:
Прочитав «известный своей бескомпромиссностью» я было обрадовалась — со смерти Виктора Леонидовича Топорова ждала явления нового критика его уровня — но радость оказалась преждевременной: нет блеска, нет остроты, серо, скучно, банально, мелко, путано, завистливо.
Согласен, после блеска и остроты «Цветочного креста», очень сложно требовать чего-то еще.
С другой стороны, и читатель пошел невзыскательный. По словам Кузьменкова, всяк народ заслуживает своего писателя. Реформы в образовании не прошли даром. Что для читателя середины XX века потолок, для нас небеса. В итоге Кузьменков в 2018 году вручил премию «Золотой Афедрон» российской читающей публике:
««Золотой афедрон» в номинации «Читатель года» присуждается российской публике. Той самой, что способна глотать всю перечисленную хрень даже без намека на тошноту. Других писателей нет, потому что нет других читателей».
Впрочем, Кузьменков подчеркивает, что это не вина публики:
«Проблема в том, что ничего более серьезного современный читатель не воспримет. Над этим работали – долго и вдумчиво.
В середине 1980-х нашу начальную школу осчастливили букварем Эльконина. Для тех, кто не в курсе: Даниил Эльконин считал, что фонетика есть доминанта, а чтение – лишь озвучивание графических символов. В результате знакомство с родным языком начиналось с транскрибирования: [агур’эц] вместо «огурца» и проч. Грамотным детям 80-х эта система была не страшна. Но среди нынешних первоклассников читать умеет в лучшем случае треть – это не мои домыслы, это данные лаборатории социальной психологии СПбГУ. В таких условиях эльконинские затеи могут обернуться лишь жесточайшей дислексией. Ведь чтение, воля ваша, – это не озвучивание, а в первую очередь понимание. Однако Эльконин торжествует повсеместно: старшую и подготовительную группы детсада учат читать по его методике – звуки первичны, буквы вторичны. О результатах лет пять назад доложила Татьяна Филиппова, ведущий научный сотрудник Института возрастной физиологии РАО: «К нам в Центр диагностики развития детей и подростков порой приходят ученики 3-4-х классов, которые читают по слогам»».
Или вот здесь:
«Дилетантство 750-й пробы. Алекситимия (прим. ред.: затруднения в словесной передаче своего состояния) разной степени тяжести, неумение структурировать текст, отличать главное от второстепенного, феерическое незнание матчасти. И практически повальное безмыслие. Однако нельзя винить в том одних литераторов. В очередной раз вынужден повторить: других писателей нет, потому что нет других читателей — ведь спрос первичен, а предложение вторично.
Спрос рождает предложение, речь об этом уже была: откровенный авторский и редакторский брак не имел бы успеха, кабы не нашлось на него покупателя. Планку вкуса и интеллекта поднимать незачем: пусть себе на земле валяется, так её проще перешагнуть. Во-вторых, современная Россия — классическое общество спектакля, привет нам всем от Ги Дебора. В спектакулярном обществе медийный статус значит не в пример больше, чем действительная способность заниматься каким-то трудом. Прилепин в майорских погонах на Первом канале затмевает Прилепина-писателя, не способного без посторонней помощи связать два слова — одна «извивающаяся гнида» чего стоит.
При такой вводной любая плодотворная деятельность исключена, поскольку несёт в себе угрозу спектаклю, самим его основам. Имитация деятельности — вот что поощряется всеми способами. Как следствие возникает повальная отрицательная селекция».
И А.К. все время подчеркивает: базис порождает надстройку, как бы нас ни убеждали в обратном. Современная Россия паразитирует на руинах СССР, современная русская проза паразитирует на советском и классическом наследии. Потому, имеем, что имеем. Подгонка под мещанские вкусы, что поделать. Но Кузьменков не теряет надежды:
«Литература наша оживает в периоды реформ. Однако есть тоскливая закономерность: труба всякий раз пониже, а дым пожиже. Чтоб не растекаться мыслию по древу, глянем лишь на советскую прозу. НЭП: Платонов, Булгаков, Бабель, Зощенко, Катаев, Олеша, Эренбург, Ильф и Петров, Тынянов, Пильняк, Вагинов, Добычин – и это далеко не полный список значимых фигур. Хрущевская оттепель: Бондарев, Битов, Аксенов, Гладилин, Астафьев. Перестройка: Пелевин и Сорокин. То, что впереди реформы, – бесспорно. Не знаю, однако, найдутся ли у нас в эту пору ресурсы для литературного ренессанса».
Как вы поняли, А.К. сторонник цикличности нашей истории. В одном из текстов он и вовсе говорит, что истинным нашим гербом должен стать замкнутый круг. И наиболее близкая аналогия нынешним временам эпоха правления Николая I. А в те времена как раз жил и работал критик Белинский.
Справедливо утверждать, что русской литературной критики, как таковой, не существовало до Виссариона Белинского. Как и литературы, в привычном нам понимании, не было до Пушкина. Да, при императорском дворе существовал эдакий литературно-переводческий кружок, в котором засветились Ломоносов, Херасков, Тредиаковский и Сумароков, но это было что-то вроде екатерининской прихоти. Точно так же, как Эрмитаж изначально был личной коллекцией императрицы. Писали придворные и для придворных, и чем выше избранный читатель был по статусу, тем весомее оказывалось его мнение как критика.
Белинский фактически создал систему литературной критики с нуля. Он оценивал тексты по эстетическим, сюжетным и нравственным критериям. В то же время боролся против излишнего морализма, поверхностных развлекательных историй и, не стесняясь в выражениях, костерил графоманов. Белинский оказался примерно в том же положении, что и Кузьменков, когда рецензировал альманах «Сто русских литераторов. Издание книгопродавца А. Смирдина». (Том 1, Том 2, Том 3)
Чтобы книги выходили поувесистее, издатель на одних страницах с Пушкиным и Крыловым размещал забытых знаменитостей двадцатилетней давности, современных ему борзописцев и откровенных проходимцев, попавших в сборник чуть ли не по знакомству. Перед Белинским стояла тяжелая задача по ранжированию всех этих авторов. Кроме того, он пытался объяснить почему одни писатели достойны числиться в списках «ста литераторов», а другие – нет. То есть, он первым задумался об исторической значимости тех или иных писателей и произведений.
Вот несколько отрывков из рецензий Белинского. Есть же что-то общее в тональности:
«Если читатели прочтут до конца повесть г. Загоскина, — мы уверены, они сами увидят, что она есть не что иное, как сто первое повторение всех комедий, повестей и романов г. Загоскина, что в ней все старо, все уже известно публике — и лица, и характеры, и провинциальные оригинальности, и злодеи, и резонеры, и чудаки. С первой страницы тотчас же видишь, в чем дело, что будет дальше и чем все кончится«.
«Мы не будем ничего говорить о литературном поприще г. Масальского, потому что ровно ничего о нем не знаем, а наводить справок не имеем ни времени, ни охоты… Что касается до «Осады Углича» — это, во-первых, повесть без всякого содержания, всякой правдоподобности, всякого интереса; во-вторых, крайне бесталанно рассказанная и потому вялая, длинная и скучная«.
«Другие сочинения г. Ушакова доказали, что у него достало дарования только на одну эту повесть: последовавшие за нею сочинения были одно другого бесталаннее, одно другого уродливее. Помещенная в третьем томе «Ста русских литераторов» повесть его «Хамово отродье» (картина русского быта) — верх бездарности, дурного тона, скуки, вялости, растянутости и пустословия«.
«Впрочем, потешная сказка Барона Брамбеуса местами действительно потешна, а после несравненных и невероятных произведений гг. Бенедиктова, Греча, Мятлева, Хмельницкого, Ободовского, Бегичева, Маркова, Ушакова она перелистывается не без удовольствия, особенно с пропусками«.
При всем уважении к Кузьменкову, до Белинского он, конечно, не дотянул. Именно из-за отсутствия позитивной программы. К сожалению, критика Кузьменкова всегда была лишь ответной реакцией на тот бред и бардак, которые творились в нашей литературе последние лет десять. За редким исключением он никогда не говорил о тех книгах, которые ему нравятся. Он не осмыслял наследие известных писателей прошлого и не пытался провести ревизию наследия, которое оставили нам Перестройка и девяностые – а ведь там реально есть авторы и произведения, обставляющие нынешних издательских выкормышей на сто ходов. А ведь к мнению Кузьменкова прислушались бы, он уже доказал свою незамазанность.
Скорее всего, дело в тотальном разочаровании. Кузьменков в какой-то момент превратился в циника, которому настолько опостылели тупые читатели, продажные, лишенные таланта писаки и издательства, превратившиеся в коррумпированный междусобойчик, что осталось только сидеть в углу и смеяться. Все остальное бессмысленно. Зачем писать о сильных авторах, если это никому не нужно? К чему пробиваться на рынок макулатуры с собственными романами? Это ничего не изменит, лишь продлит агонию. Пусть лучше такая литература сгниет в собственном соку. Как было сказано в «Догвилле»: «Есть на свете город, без которого мир станет лучше».
Впрочем, есть претензии и к методу Кузьменкова. Например, вот что пишет блогер Ray Garraty:
«Я тоже до поры до времени был среди тех, кто «продвигал» написанное им. Прочтя две-три его рецензии, я наивно думал, что мы – на оголившемся критическом поле – получили наконец-то одинокого бойца с литэстеблишментом. Потом я прочел еще порядка 30 его рецензий и понял, что мы имеем дело вовсе не с одиноким бойцом, а с репетитором по ЕГЭ в критической шкуре.
Достаточно прочитать с десяток кузьменковских рецензий, и уже можно вычленить структуру его текстов. Они начинаются с квазитеоретической завязки, далее идет разбор разрозненных примеров из обозреваемой книги, завершается все квазипсихологизмом. В какой-то момент – после прочитанной 25-й рецензии – понимаешь, что такие рецензии вполне могли быть написаны алгоритмом, куда загрузили некоторое количество казарменного юмора, отзывы с Лайвлиба, статистику продаж и премий, самые популярные цитаты из классиков и учебник по психиатрии.
…Вместо тотальности и историчности Кузьменков дает нам мимесис тотального диктанта. Он блестяще сочетает в себе тестировщика мануалов и репетитора по ЕГЭ по литературе. Каждая разбираемая книга выносится из общего литконтекста. Вместо поиска тотальности внутри текста – разбор изолированных стилистических ляпов и «ошибок» в матчасти. Каждый текст разбирается так, словно это 1) текст для тотального диктанта (жи-ши пиши с буквой… хотя нет, тогда еще письменность не изобрели) 2) мануал для некоего устройства (насколько этот мануал соответствует описанному там устройству; так Кузьменков понимает мимесис). Так, каждая книга сводится к ошибке в квадрате: стилистическим ошибкам, умноженным на проколы в «мимесисе». Историчность подменяется пресловутой «матчастью»: история подменяется набором дат, имен, событий. Несмотря на свою кажущуюся старомодность, Кузьменков – ребенок нашего времени, дитя постмодерна.
Все это подводит нас к важному вопросу: а действительно ли Кузьменков противостоит «Шубиной» (под Шубиной я тут объединяю все проявления того, что происходит сейчас с отечественной литературной и литпроцессом)? Как раз наоборот: Кузьменков давно уже инкорпорирован Шубиной».
И эти особенности делают его похожим на другого, гораздо более известного в интернете персонажа, блогера BadComedian’а. Конечно, с поправкой на поколение, разбираемый материал и колоссальнейшую разницу в кругозоре. Кстати, Баженов возник в инфополе, как обзорщик тоже в десятые. Разбирает фильм похожим методом, только вместо цитат классиков используя разного рода мемасы. У каждого есть своя персональная антипремия, “Золотой афедрон” у Кузьменкова, и “Михалоскар” у Баженова. И самое главное, мало у кого возникают сомнения, что BadComedian не критик системы, а её важная часть. Сколько людей посмотрело жалкие киноподелки, спонсированные Минкультом, через фильтр этого обзорщика. Они оба своего рода фильтры, которые позволяют хотя бы частично поглотить неудобоваримый продукт русской литературы или кино тем, у кого они в чистом виде вызывают закономерное отторжение.
Но только у Bad’а множество подражателей, а Кузьменков на своем поле практически в одиночестве. Но в наше время не стоит даже и сравнивать аудиторию Youtube и тех, кто читает художественную литературу. И уж тем более тех, кто её действительно читает целиком. И уж тем более тех, кто читает русскую прозу. Наша литература явление глубоко маргинальное, и в прошедшее позорное десятилетие этот процесс стал необратимым. Для такого узкого междусобойчика даже один Кузьменков — это очень много.
С другой стороны, если авторы фильмов и книг не знают элементарной матчасти, как их можно критиковать или разбирать более серьезно? Тот же Белинский плохим авторам тоже не делал глубокого анализа. Когда Garraty обвиняет Кузьменкова в том, что тот подобен репетитору по ЕГЭ, он не понимает, что пока авторы не усвоят основы, нет смысла говорить о чем то ещё.
Есть ли надежда, что в новом десятилетии ситуация сдвинется с мертвой точки? Даже Кузьменков относится к этой перспективе умеренно скептично. Если последняя эпоха реформ породила по его мнению только Пелевина с Сорокиным, то может нынешняя не породит вообще никого? Нескольких талантливых людей я знаю, так что, как знать. Надежда есть всегда. Люди, воспитанные на разборах Кузьменкова, по крайней мере будут стараться писать грамотно и профессионально. Слабая надежда, конечно.
А что А.К.? По словам его друга, Владимира Монахова, он кардинально меняет свою жизнь каждые 8 лет. Куда он отправился теперь? Не знаем, но пожелаем ему удачи в его новом пути. Как бы то ни было, благодаря ему было ради чего жить в это проклятое десятилетие.