Перед поездкой (первой и, видимо, последней в жизни) в славный город Стамбул, он же Константинополь, ознакомился с текстом известного турецкого писателя, единственного лауреата Нобелевской премии по литературе из Турции, уроженца Стамбула Орхана Памука.
И для начала хотел бы привести несколько цитат из этой замечательной во многих смыслах книги, вышедшей совсем недавно, в 2003 году.
«Печаль, оставшаяся после падения огромной империи, и ощущение того, что по сравнению с жителями Европы, которая географически расположена не так уж и далеко, стамбульцы приговорены к вечной бедности, похожей на неизлечимую болезнь, питают дух замкнутости Стамбула».
«Вот уже сто лет печаль — основное душевное состояние, передаваемое стамбульской музыкой».
Соглашусь здесь с Памуком - льющаяся почти изо всех щелей Стамбула музыка, - в основном, турецкая попса (есть и западная, но её немного), - похожа на то, про что у нас обычно говорят "этот стон у нас песней зовётся".
«Невозможно понять, почему «печаль» стала центральным понятием жизни, синонимом неудач, апатии и замкнутости. Чтобы увидеть корни того концентрированного чувства печали, нужно обратиться к истории города после падения Османской империи и взглянуть на то, как последствия этого падения отразились на внешнем виде Стамбула, и на то, как они сказались на его обитателях. Печаль Стамбула — это и настроение его музыки, и главное понятие его поэзии, и определённая субстанция, без которой Стамбул не был бы Стамбулом, всё сразу. Поэтому город несёт свою печаль с гордостью и достоинством (или, по крайней мере, делает такой вид); поэтому же состояние духа, с одной стороны, осуждается, а с другой одобряется.»
«...что отличает хюзюн (печаль по-турецки) от меланхолии: последняя — это переживание одного человека, а та печаль, о которой говорю я, это гнетущее чувство, объединяющее миллионы людей, всё население огромного города Стамбула».
«Но я хочу рассказать не о меланхолии Стамбула, а о той, в чём-то похожей на неё, печали, которую мы, стамбульцы, принимаем с гордостью и переживаем все вместе, сообща. Чтобы почувствовать её, нужно суметь увидеть её истоки в городских пейзажах и в моментах, выхваченных из потока городской жизни.
Я говорю о рано опускающихся сумерках и об отцах семейств с сумками в руках, спешащих домой по окраинным улочкам, освещённым тусклыми фонарями.
Я говорю о парикмахерах, жалующихся, что народ стал меньше бриться; о застывших у пустых пристаней старых босфорских пароходах и о матросах, с вёдрами в руках моющих палубу, одним глазом поглядывая на стоящий в отдалении чёрно-белый телевизор и думая о том, что скоро они пойдут в каюту спать; о детях, играющих в футбол на мощённых брусчаткой узких улочках среди машин; о женщинах с платками на головах и с пластиковыми пакетами в руках, молча ждущих на остановке автобуса, который всё не едет; о пустых лодочных сараях рядом со старыми ялы; о чайных, под завязку набитых безработными; о толпах людей, спешащих зимними вечерами на пароход; о жёнах, заждавшихся возвращения своих мужей и выглядывающих, раздвинув занавески, в вечернюю темноту за окном; о стариках в тюбетейках, торгующих во дворах мечетей религиозными брошюрами, чётками и розовым маслом; о похожих как две капли воды подъездах десятков тысяч многоквартирных домов, чьи стены от грязи, ржавчины, копоти и пыли потеряли всякий цвет; о муниципальных зданиях, где каждая дощечка в полу скрипела от шагов ещё в те времена, когда они были особняками пашей; о сломанных качелях в парках;
о корабельных сиренах, ревущих в тумане (таки в одну из ночей корабельные сирены разбудили меня где-то в районе 6.30 утра и так и не дали больше заснуть - Россия во мгле);
о полуразрушенных городских стенах, сохранившихся с ещё византийских времён;
о рынках, пустеющих по вечерам; о руинах бывших дервишеских обителей; о чайках, неподвижно сидящих под дождём на ржавых, обросших мидиями и водорослями бортах барж;
о толпе мужчин, ловящих рыбу с Галатского моста (зрелище действительно крайне печальное - представьте, что у нас на одном из мостов через Москва-реку напротив Кремля стояла бы толпа потрёпанных мужичков и ловила бы рыбку; и ловилась бы им всё время всякая мелочь - Россия во мгле); о запахе дыхания, вырывающемся из кинотеатров, которые раньше были роскошными заведениями с позолоченными потолками, а теперь превратились в салоны порнофильмов, посещаемые мужчинами с виноватым выражением на лицах; о проспектах, на которых после заката не встретишь ни одной женщины (тут не соглашусь с Памуком - после заката на главных улицах Стамбула вполне себе можно встретить турецких женщин, а не только женщин-туристок - Россия во мгле); о толпах, собирающихся жаркими, но ветреными днями у дверей контролируемых муниципальными властями публичных домов; о молодых женщинах, выстраивающихся в очередь у дверей лавок, торгующих мясом по сниженным ценам; о перегоревших лампочках, зияющих чёрными дырами в буквах призывов, что по религиозным праздникам натягивают между минаретами; о там и сям наклеенных на стены потемневших и порванных рекламных плакатах;
об автобусах, набитых пассажирами (в автобусе пришлось проехать только пару раз, и оба раз он был полупустой; а вот трамваи действительно почти всегда битком - Россия во мгле);
о мечетях, у которых постоянно крадут свинцовые облицовочные плитки и водосточные трубы;
о кладбищах, похожих на чуждые этому городу участки какого-то другого мира, и о растущих там кипарисах; о тусклых корабельных огнях, зажигающихся по вечерам на пароходах, идущих из Кадыкёя в Каракёй; о маленьких детях, пытающихся продать каждому встречному пакет бумажных салфеток (таких детей не встречал, но один раз видел, как почти что ночью при сходе с Галатского моста прямо на асфальте сидел пацанёнок лет десяти и жёг небольшой костерок - видимо, для того, чтобы согреться, ибо был он бос и в обносках, едва защищающих его от пронизывающего ветра с Босфора - Россия во мгле);
о башнях с часами, на которые никто никогда не смотрит; о школьниках, читающих на уроках истории рассказы о победах османских времён и получающих дома побои; о то и дело объявляемых запретах выходить из дома в связи с подсчётом избирателей, переписью населения или поиском террористов, когда люди сидят по своим квартирам и в страхе ждут «уполномоченных»; о втиснутых в самый дальний угол газеты письмах читателей, которые никто не читает: «У мечети в нашем квартале проваливает купол, а ей лет триста семьдесят, не меньше, - куда смотрит правительство?»; о ступеньках подземных и надземных переходов в самых оживлённых местах города, каждая из которых разбита по-своему (с 2003 года со ступеньками дела стали обстоять явно лучше - если многие из них и разбиты, то совсем не сильно - Россия во мгле);
о человеке, сорок лет подряд на одном и том же месте торгующем открытками с видами Стамбула; о нищих, появляющихся откуда ни возьмись в самых неожиданных местах, и о нищих, которые изо дня в день стоят на одном и том же углу и произносят одни и те же жалобные речи (то ли у меня с наблюдательностью полный швах, то ли обращал внимание я на совсем другие вещи, но нищих, кроме вышеупомянутого пацанёнка, который вроде бы и не просил ничего у прохожих, я за неделю в Стамбуле не видел ни разу - Россия во мгле);
о тяжёлом запахе мочи, вдруг ударяющем в нос на оживлённых проспектах, на пароходах, в пассажах и подземных переходах (за неделю ни разу, хотя посещал отнюдь не только туристические места, но и разные "милые уголки старого Стамбула" - кстати, смотрите эту серию фотографий, там есть весьма колоритные кадры - Россия во мгле);
о вечерней заре, окрашивающей окна в Ускюдаре в красновато-оранжевый цвет; о ранних утренних часах, когда все спят, и только рыбаки выходят в море; о невесть почему зовущемся зоопарком участке парка Гюльхане, где в клетке сидят две козы и три утомлённых жизнью кошки; о бесконечных уроках английского языка, на которых школьники за 6 лет с грехом пополам заучивают только «йес» и «ноу»; о переселенцах, стоящих на пристани в Галате; о валяющихся на рынках зимними вечерами после окончания торговли овощах, фруктах, мусоре, обрывках бумаги, пластиковых пакетах, мешках, коробках и ящиках; о красивых женщинах, закутанных в платки, которые, смущаясь, торгуются с рыночными продавцами; о молодых матерях, бредущих по улицам с тремя детьми; о заливе Золотой Рог, видном с Галатского моста до самого Эюпа; о продавцах бубликов, в ожидании покупателей разгуливающих по набережной, погрузившись в созерцание окрестностей; об источниках, которые столетиями верой и правдой служили горожанам, а ныне остались без кранов и превратились в бесполезные груды мрамора, и ступеньки их скрылись под слоями асфальта; о доме на маленькой улочке, в котором в годы моего детства жили представители среднего класса — доктора, адвокаты, учителя, слушавшие по вечерам вместе со своими семьями радио, а теперь квартиры этого дома заставлены вязальными и пуговичными машинами, и за ними, чтобы вовремя успеть выполнить заказ, ночи напролёт работают молоденькие девушки за самую низкую зарплату в городе; о том, что всё здесь разрушенное, поломанное и обветшавшее; об аистах, которые в начале осени летят с Балкан, из Восточной и Южной Европы на юг и по пути пролетают над Босфором и островами, и все, задрав головы, смотрят на них; обо всём этом говорю я.»
"И если вы чувствуете эту печаль, если вы ощущаете её присутствие в городских пейзажах, на улицах, в людях, то порой она становится почти видимой, куда бы вы ни посмотрели, словно лёгкая дымка, поднимающаяся над Босфором, когда зимним днём из-за облаков вдруг выглянет солнце.»
Увы, за неделю перед Новым годом в Стамбуле солнце выглянуло из-за туч пару раз, но я был в это время не на Босфоре, и увидеть поднимающуюся над ним лёгкую дымку мне не довелось. Но, резюмируя всё вышеизложенное, вынужден в целом согласиться с хорошим писателем Памуком - Стамбул очень печальный город.
Только я - когда и если - буду думать когда-нибудь об этом городе, буду думать о совсем других вещах, не о памуковских. По мне, в этом городе есть много такого - печального, грустного, а иногда откровенно тоскливого, - что для меня делает его одним из самых печальных городов, виденных мной за жизнь. Видел я их не так уж чтобы много, большинство из них похожи друг на друга и не оставляют в душе никакого следа - как только их покидаешь, практически сразу же забываешь, - но Стамбул, конечно же, не таков. Воспоминания о нём наверняка будут регулярно всплывать из глубин памяти - по разным поводам, а, может, и без всякого повода, - но, безусловно, определяющим для меня в памяти о Стамбуле будет это памуковское словечко - печаль. Или, если быть точнее, хюзюн.
Ещё немного о печальном Стамбуле:
Милые уголки Стамбула, часть заключительная
Милые уголки Стамбула: женский взгляд
Самое печальное места Стамбула: Феодосиевы стены
Стамбул и Питер - близнецы-братья
