Молчанов: Вадим, кем вы хотели стать в детстве?
Панов: Военным конечно.
Молчанов: Конечно, потому что семья?
Панов: Да, потому что семья… Я вырос в военной среде. Отец у меня был офицером, мы часто переезжали. Собственно, поэтому я за десять лет проучился то ли в пяти, то ли в шести школах. И поэтому вопрос кем я стану не ставился, было абсолютно понятно, что я стану военным. Единственный вопрос: каким? Какое-то время я хотел быть летчиком, какое-то время - моряком, десантником, морским пехотинцем… Все наши военные профессии какие только существовали, проходили через меня. Меньше всего я хотел быть подводником, наверное, потому что однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, меня посадили в танк... Для понимания: танки у нас стояли за забором через дорогу. Мы зашли в парк, меня посадили внутрь,естественно, не одного, вместе со мной внутрь забрался друг отца. Захлопнули люк. Он спрашивает: ну как? Я говорю: тесно. Хотя конечно, ребенку там достаточно просторно. Но, общее ощущение – тесно, ты заперт… И тогда друг отца говорит: А теперь представь, что так ты будешь пребывать полгода – во время похода на подводной лодке.
Молчанов: Это рабочее место?
Панов: Да, полгода вот так вот.Я говорю: как вот так вот?На подводной лодке. Папа твой сказал: что ты подводником хочешь быть. Нет, уже не хочу.Спасибо.
Молчанов: Но, вы представляете себе свое будущее. Вот как вы себе его представляли? Вы генерал? Вы человек идущий в атаку? Мы ж всегда видим, мечтаем картинками.
Панов: Картинок было много, потому что как и в любой нормальной армии, а советская армия была нормальной, чтобы дойти до больших звезд, офицер должен был пройти через все этапы становления: командовать взводом, ротой, ходить в атаку… Кстати, еще тогда, в мирные восьмидесятые, для нас, детей офицеров, война была частью жизни. Твой папа поехал куда? В командировку. Вернулся с орденом. Это было нормально еще до Афганистана. Когда советские офицеры надевали парадную форму, у многих были боевые ордена. Что же касается меня, то план жизни был более-менее расписан,лет на 20. Я знал, какое училище окончу, знал, в каком округе буду служить…
Молчанов: И что у вас было дальше? Суворовское или армия, училище?
Панов: Московский авиационный институт. По плану я был должен был учиться в Минске, но когда пришло время поступать, Минск стал столицей соседнего государства.
Молчанов: Это 90-е годы?
Панов: Да… Можно было окончить российское военное училище, но в «святых девяностых» отношение к защитникам Отечества кардинально поменялось: армию, как и все остальное, целенаправленно разрушали, самих военных шельмовали все, кому не лень, особенно старались продажные журналисты, людей в буквальном смысле слова выгоняли на улицу, и вместо военного училища я оказался в Авиационном институте. И моя первая специальность - радиоинженер. Соответственно, офицер запаса. Можно было бы вернуться к давней мечте стать военным, но «святые девяностые» продолжались, разгром страны продолжался, незадолго до моего выпуска разогнали Западную Группу Войск, то есть, появилось огромное количество потерявших место службы профессионалов, и студенты оказались никому не нужны.
Молчанов: Я помню это время, это какой-нибудь 93-й, 94-й, 95-й годы. Я так понимаю. Как раз, когда вы заканчивали. Это было время, когда военный аэродром. Можно было купить за 5 буханок хлеба условно говоря. При этом, соблюдались внешние ритуалы. Скажем, я помню. Я работал в то время журналистом. И я должен был проехать в некий в военный поселок. И меня, естественно тормознули, развернули. С одной стороны, внешние ритуалы соблюдались. При этом, внутри было непонятно что. И вы понимали, что заканчивая этот институт. Когда вы закончите, вас ждет нечто совершенно другое. Как вы представляли себе свое будущее после института?
Панов: Оно представлялось разным на разных этапах. Мне была интересна моя специальность, и она вполне востребована в нормальной стране с нормально работающей промышленностью, потому что инженерия – это основа любой экономики. И именно поэтому в «святые девяностые» хозяева страны крушили инженеров, как класс, уничтожая наукоемкие и сложные отрасли, и авиастроение стало их первой мишенью. И в какой-то момент я понял, что выйду из института в никуда.
Молчанов: А не было мысли уехать?
Панов: Иногда задумывался… Некоторые из моих знакомых и друзей, которые старше на 3-5 лет, уехали. И я их понимаю. Трудно оставаться на территории, где по утрам на детских площадках собирали трупы, наркоту продавали в школах, зарплаты опытного инженера хватало на неделю, а профессора, чтобы прокормиться, ездили читать лекции в Китай – и неплохо, согласитесь, прочитали. И вот представьте молодого инженера, да еще успевшего жениться, да еще, например, успевшего завести ребенка: денег нет, перспектив нет, диплом никому не нужен… Конечно он поедет подальше от «святых девяностых», и по возможности постарается эвакуировать родителей…
Молчанов: Они нашли себя?
Панов: Большая часть из них себя нашла. Они работают. Некоторые стали топами, причем, в серьезных компаниях. А вот из моих ровесников, из тех, кто выпускался в середине «святых девяностых» и чуть позже, уехали, как мне кажется, меньшее число ребят. Наверное, потому, что здесь наш дом.
Молчанов: Да и как-то все стало налаживаться.
Панов: В том числе поэтому.
Молчанов: А когда вы начали писать? Первый роман это конец 90-х?
Панов: Первая книга – «Войны начинают неудачники», вышла в свет в марте 2001 года.
Молчанов: То есть вы уже взрослый дядька к этому времени?
Панов: Да, ладно, взрослый - 28 лет всего.
Молчанов: Под 30-тник.
Молчанов: Попытки какие-то были что-то писать до этого времени? Потому, что первый роман он прям готовый. То есть видно, что это цельная вещь. Что это не ученическая работа, грубо говоря.
Панов: Поступив в институт, я почти сразу оказался в студенческой самодеятельности. В студенческом театре. Технические специальности требуют довольно большого погружения, и голове нужен отдых. Я думаю, поэтому в советское время много знаменитых студенческих театров и команд КВН появилось именно в технических вузах. И у нас был очень сильный студенческий театр, в котором я играл с первого курса. Естественно, как в любом самодеятельном коллективе, все занимались всем: и придумывали, и сочиняли. У меня получилось так, что я больше придумывал. А для того, чтобы придумывать, требовались записные книжки: едешь в метро, стал свидетелем какой-нибудь сценки - записал; увидел забавного или необычного человека или группу людей - записал. И именно из этих записей появлялись мои сценки, миниатюры и даже пьеса...
Молчанов: То есть вы начинали с драматургии?
Панов: Можно сказать и так... После окончания института я из театра практически ушел. Началась взрослая жизнь: работа-сон, работа-сон, но привычка записывать подмеченное осталась, книжки стали накапливаться, и однажды я понял, что их содержимое нужно систематизировать, поскольку то, что виделось одним персонажем, превратилось в группу, а то и в целую народность, обладающую особыми, весьма характерными чертами; то, что было разрозненными сценками, можно превратить в последовательность эпизодов, в мини-историю, которая, в свою очередь, может стать частью чего-то большего. И я стал писать: в свободное время - по ночам и по выходным. Но поскольку, у меня не было никакого литературного опыта, я знал, что, первый вариант рукописи издательство обязательно отвергнет. Это было очевидно, я к этому готовился и сознательно шел слушать отказ, чтобы понять – почему? Я хотел услышать, что я сделал не так.
Молчанов: Это была какая-то заведомо нулевая итерация?
Панов: Да.
Молчанов: А был кто-то, кто вас учил писательству в это время? Или у кого вы учились, моделировали, читали книги может быть чьи-то? А вот это вот я так же сделаю.
Панов: Если вы имеете в виду книги по развитию?
Молчанов: Нет, в то время их не было.
Панов:Были, но весь этот бизнес личностного роста не имел такого развития, как сейчас.
Молчанов: Да, такого не было.
Панов: Я с детства много читал и можно сказать: учился на прочитанном.
Молчанов: Можете назвать каких-то главных авторов, чей опыт вы использовали? В той или иной степени.
Панов: Если говорить о фантастике, то я скорее склонялся к англо-американским авторам пятидесятых-шестидесятых годов. Это ведь был «золотой век»: Саймак, Брэдбери, Шекли, Гаррисон, Азимов... Американцы рассказывали свои истории так, что не требовалось прилагать усилий, чтобы в них поверить. У них был особый, чарующий и очень естественный стиль повествования, который сразу втягивал в себя читателя. Они рассказывали о необычных вещах, вроде межзвездных полетов, но без пафоса и напыщенной героики, в их книгах обыкновенные люди совершают необыкновенные поступки, и это здорово. Люди, которых они описывали в том числе люди далекого будущего –это были наши люди, которых каждый день встречаешь на улице. Поведение, страсти, эмоции – все было понятно… Они показывали, что человек всегда останется человеком. А вот советская фантастика…
Молчанов: Это книги идеи.
Панов: Идеи? Ладно, если бы так, если бы они показывали действительно идейных, увлеченных, сильных людей...
Молчанов: Это упрощение в каком-то смысле.
Панов: Очень весомое упрощение, в которое не верится, потому что, человек, даже идейный, так себя всегда вести не будет, говорить так не будет... В какой-то момент советская литература абсолютно пропиталась советским лицемерием и превратилась в жуткую, насквозь лживую пошлятину, не имеющую никакого отношения к жизни. И уж тем более – к литературе. Если возвращаться к фантастике, то невозможно поверить в то, что после интереснейшего Толстого, невероятного Беляева, умнейшего Обручева, запредельно восхитительного Грина, выдумщика Казанцева и грандиозного Ефремова, мы в восьмидесятых имели только прекрасного Булычева, который – при всем уважении, - больше склонялся к подростковой фантастике.
Молчанов: У вас был такой момент, когда вы поняли, что вы будете писать именно фантастику? Или вот это вот как-то само собой выросло? И стало понятно, то что вы пишете. Это фантастика. И вообще, как вы относитесь к этому маркеру "фантастика"? Гоголь же тоже фантастику писал? По сути, Булгаков тоже фантастику.
Панов: Очень большой вопрос. Долго буду отвечать.
Молчанов: Хорошо. Я не против. Мы не торопимся.
Панов: Долгое время у меня были совершенно другие планы на жизнь и я не собирался писать книги. Зато много читал, причем совершенно разные книги: и классические романы, и современную прозу, и детективы, и фантастику, и именно она нравилась мне больше всего. Во-первых, потому что уводила за пределы реальности, учила мечтать и добиваться… Во-вторых, потому что я воспринимал фантастические произведения как хронику будущего. У нас, детей СССР, было очень много амбиций, мы мечтали не о том, чтобы накопить деньжат на первый взнос по кредиту на новый смартфон, а о полетах в другие звездные системы. Постепенно я перечитал всю классику, затем перестал обращаться к современной прозе, поскольку начиная с восьмидесятых она превратилась в конченную трэш-чернуху, затем отставил детективы, - стало скучно, ведь в них всегда одно и тоже: преступление – расследование – наказание преступника... Я прочитал собрание сочинений Рекса Стаута, не пожалел скудных, студенческих доходов и купил все собрание. Прочитал запоем, но сделал это напрасно, потому что все последующие детективы сравнивал с историями о Ниро Вольфе… и не в пользу последующих детективов. В общем, в какой-то момент детективы надоели…
Молчанов: Классицизм. Сюжетные стандарты.
Панов: Да, скучно все-таки. Поэтому, наверное, у меня и не возникло творческого порыва рассказывать детективы. Вот фантастика - да, всегда как возможность сказать нечто новое, а главное – поставить человека в запредельные, невозможные условия. Причем запредельные во всех смыслах. И найти что-то необычное в нашей повседневности. И заглянуть чуть-чуть в будущее. Посмотреть к чему может привести та или иная тенденция... В 2005 году я написал книгу «Анклавы», где описан Европейский Исламский союз. Не придумал его, а именно описал, опираясь на анализ демографических процессов: кто будет составлять большинство населения через пятьдесят лет, тот и будет создавать реальность. И поверьте: представлять будущее куда интереснее, чем распутывать убийство. Сейчас, к примеру, я исследую 2029 год, в цикле «Аркада» я рассказываю о том, какой станет наша планета в этом году, и через девять лет мы сможем обсудить ошибся я, или нет…А вообще, если читать достаточно вдумчиво, нельзя не понять, что любая книга-это фантастика. А самые завиральные из них – это мемуары. Там столько лжи на абзац, что даже Жюль Верн отдыхает. На втором месте – вранье о Советском Союзе.Когда читаешь этот мусор,сам собой возникает вопрос: почему люди, которые врут о нашем настоящем и недалеком прошлым, называются писателями, а люди, которые анализируют наше будущее – фантастами?
Молчанов: Это считаются низкие жанры? Ну условно говоря, вы понимаете. Что никогда не получите нобелевскую премию? Во-первых, интересно на самом деле. Мне всегда было интересно про детективщиков. Про свой жанр. Как он стал низким? Когда и в какой момент. И мне интересно думали ли вы о этом? В общих глазах аудитории. Жанр стал низким, при том что там есть на мой взгляд невероятно крутые тексты.
Панов: Дело в том, что, когда вы говорите о неформальной иерархии, вы подразумеваете одну страну.
Молчанов: Согласен.
Панов: А страна все больше напоминает королевство кривых зеркал. И в искусстве в том числе. Искусство, творчество – все искорёжено, искажено и не имеет ничего общего с нормальной интеллектуальной средой. Рассмотрим простой пример: все знают, что в кино существует неформальная иерархия.
Молчанов: Не сериал.
Панов: Есть жанр: детективы, фантастика, комиксы, комедии, фильмы ужасов – все это жанр. А есть так называемое «фестивальное» кино – для «ценителей», для «интеллектуалов». И все рвутся снимать «фестивальное», самовыражаться, делаясь «великими». В смысле – пытаясь сделаться. Эта тенденция началась в 80-е годы, когда на смену зубрам советского кинематографа пришли «дети правильных родителей», любовницы, любовники и прочая бездарная недоросль. Создавать качественные фильмы они не способны по определению, зато жаждут популярности и славы, вот и началось выдумывание неформальных жанров и россказней о том, что «когда рухнет советская цензура мы снимем такие фильмы, что весь мир ахнет». Цензура рухнула. Мир не ахнул, а захохотал, глядя на потуги этих кинодельцов. И по факту, сейчас, спустя тридцать лет после уничтожения СССР, в самые «горячие» новогодние теледни нам показывают фильмы сорокалетней выдержки. Просто потому, что ничего интересного и просто хорошего за прошедшие тридцать лет не сняли. Кинодельцы штампуют чернуху, стараясь понравиться западным фестивальщикам, но не способны привести зрителей в кинозал. Кому нужна такая иерархия?
Молчанов: Да, но я как раз считаю, что это всегда низкий жанр. Во все времена. Он и оставался. Все эти фрески Микеланджело – это низкий жанр. Это люди, которые приходили в церковь. Которые читать не умели. Вот они это видели.
Панов: Комиксы.
Молчанов: Комиксы конечно.
Панов: Ну это да, визуализация... Помните, фильм низкого жанра «Крепкий орешек»?
Молчанов: 80-е годы идеальное кино.
Панов: Прекрасное кино. А точнее, прекрасная экранизация романа Родерика Торпа «Ничто не вечно».
Молчанов: Я этого не знал.
Панов: И если мы посмотрим, то очень много знаковых фильмов сняты по романам, по книгам. То есть, в их основе лежит литературный источник, а не желание понравиться критикам... И возвращаясь к тому, что мы живем в королевстве кривых зеркал: «New-YorkTimes» постоянно исследует литературный мир. А теперь откройте любое наше СМИ и посмотрите, как часто они пишут о книгах.
При этом «New-YorkTimes» не стесняется публиковать рецензии и на детективы, и на фантастику, не рассказывая читателям, что это, мол, «низкий» жанр. Для «New-YorkTimes» это литература. В нормальной стране, в нормальном интеллектуальной среде, отношение к литературе определяется только качеством книги. И если мы называем фантастику низким жанром, то придется выбросить из литературы очень много писателей.
Молчанов: Стивен Кинг, например, в Америке, это серьезный большой писатель. Каковым он и является. В Англии, скажем, Агата Кристи. В Лондоне, в центре стоит памятник Агате Кристи. Это классика английской литературы.
Панов: Об этом и речь.
Молчанов: Наша аудитория — это молодые писатели, по большей части, начинающие, и люди, которые стоят у входа в цитадель и хотят попасть туда, где публикуют книги, туда, где люди становятся писателями. Как у вас проходил процесс входа в индустрию, то есть вы помните, как вы отправили первую рукопись в издательство, какую получили обратную связь?
Панов: Да.
Молчанов: Как держали в руках первую книгу?
Панов: Нежно... И, безусловно, с огромной радостью.
Молчанов: А вы сразу понимали, что это серия?
Панов: Да. Правда, в то время в моем языке не было слов «серия» и «цикл», но по мере того, как я переносил свои записные книжки в цифровой вид, компоновал материалы, формировал и структурировал мир и героев, я начал осознавать, что весь этот материал в одну книгу вложить нереально. Либо книга получится гигантской толщины, либо обо всем, что придумано, придется рассказать скороговоркой, пробежаться «по верхам».Это, кстати, распространенная ошибка молодых авторов, которым хочется впихнуть в одну историю как можно больше персонажей, сюжетных линий, смыслов… А в итоге получается невнятный винегрет, после которого в голове читателя остается одна мысль: «Что это я сейчас прочитал?»Мне удалось избежать этой ошибки. Я убрал из первой книги все лишнее, сделав ставку на то, что будут другие романы, в которых Тайный Город раскроется полнее. Но издательству я об этом не сказал, не стал портить сюрприз.
Молчанов: В Эксмо сразу?
Панов: До«Эксмо» я в тот раз не добрался: почему-то не нашел их сайт в интернете. В те времена сеть была еще не настолько развита, как сейчас, не всегда можно было отыскать нужную информацию, и так получилось, что я нашел адреса всего шести издательств. Распечатал шесть экземпляров рукописи и поехал обивать пороги, потому что сразу сказал себе, что отправлять книгу ни по электронной, ни по обычной почте не стану. В общем, объехал шесть адресов, и оставил шесть копий… Взяли везде. Но дальше порога нигде не пустили. Сказали приходить через месяц.
Молчанов: Стихи здесь оставьте.
Панов: Именно так... К тому времени я был начинающим писателем, но достаточно опытным в других областях человеком, понимал, что такая форма общения нормальна – зачем редактору общаться и что-то обсуждать до того, как он прочитает рукопись? – поэтому отнесся к происходящему спокойно. Через месяц я снова навестил издательства с вопросом: «Ну, как?» и везде услышал одинаковый ответ: «Нет, спасибо, нас ваша рукопись не заинтересовала». Причем во всех случаях ответ я получал дистанционно: либо по внутреннему телефону, либо вообще от охранника. Со мной никто не разговаривал, а мне нужно было обязательно пообщаться с редактором, чтобы понять, почему рукопись не понравилась. И только в последнем издательстве мне реально повезло: я сумел просочиться через охрану, найти отдел фантастики, а самое главное – найти человека, который прочитал мою рукопись.
Молчанов: Это было АСТ?
Панов: Да, это было АСТ. Коля Науменко. И я у него спросил, ну а что? Почему?
Молчанов: Вы прямо в нужного человека попали?
Панов: Да, встретил в коридоре у дверей редакции фантастики. «Здравствуйте, - говорю, - я такой-то-такой-то, книжку мою читали?» А Коля, кажется, обедать вышел и вдруг натыкается на чудо… Но он человек вежливый, воспитанный, вернулся со мной в кабинет, поискал рукопись, нашел, полистал, чтобы освежить в памяти, после чего признался, что читал. Я говорю: «Ну и как?». Он отвечает: «Мы не возьмем». Я спрашиваю: «Это понятно, но почему?» И возникла пауза. Потому что Коля понимал, что если обсуждать рукопись серьезно, это на час минимум, и не факт, что сидящий перед ним молодой талантливый автор хоть что-то поймет, поэтому Коля находит гениальный ответ: он вдумчиво на меня посмотрел и произнес: «Я не поверил». И все. До нашей встречи я слышал это выражение тысячу раз: «Не верю!» - Станиславский, известнейшая фраза. Но я привязывал ее только к театру или кино, и когда Коля сказал, что он не поверил, я понял, что «Не верю!» можно применить и к литературе. Вспомнил, что читая хорошие книги я погружался в них, оказывался в выдуманном автором мире, то есть – верил в них. Я ушел ободренный и год переписывал книгу.
Молчанов: В следующий раз поверишь.
Панов: Именно! Но прежде, чем переписывать книгу, нужно было понять, что с ней не так? В чем ошибка? Как нужно писать, чтобы в историю поверили?
Молчанов: Что главное вы поменяли в этом тексте?
Панов: Стиль. Все остальное: сюжет, расстановка эпизодов, персонажи – все осталось в неприкосновенности. Я изменил стиль повествования, нашел язык, который подошел к моей истории… При этом многие эпизоды были не просто переписаны, а переиграны, как в театре.
Молчанов: Кто вам помогал?
Панов: Моя жена Наталья. С ней мы проговаривали и проигрывали эпизоды, как на театральных репетициях, и одновременно представляли происходящее: и самих персонажей, и то, что их окружает, что они видят, что замечают, как реагируют…все, вплоть до запаха — какой запах чувствуют. И я считаю, что так нужно работать с каждым эпизодом: либо ты находишься внутри него, либо ты про него врешь. И вот уже двадцать лет я так работаю: если не вижу эпизод изнутри, если не могу его сыграть – я от него отказываюсь.
Молчанов: Вот интересна реакция. Вот вы сделали новый драфт. Снова принесли. И какая была реакция?
Панов:Самое смешное, что, Коля, человек, благодаря которому все получилось, вторую версию рукописи не прочитал. Не успел. Мы потом, конечно, посмеялись с ним на эту тему, но так уж получилось... Тоже самое, я переделал, распечатал, проверил в интернете остались ли те издательства. Выяснилось, что парочка уже успела к тому моменту разориться, зато я нашел Эксмо. Взял все те же шесть рукописей и опять поехал обивать пороги. же сам проехался везде. И, подъезжая, к Эксмо, я внезапно понял, что Эксмо находится в здании, которое я описал в своем романе, причем в одном из знаковых зданий.
Молчанов: Прикольно.
Панов: Да. И вот я привожу рукопись в дом, который тщательно описал… в этой рукописи.
Молчанов: Это на Народного ополчения, там, да?
Панов: Нет, на «Народного ополчения» Эксмо находилось раньше, а это здание на Ленинградском проспекте. Ленинградский проспект, 80. И когда я в него вошел, я поверил, что на этот раз точно все получится. И не особенно ждал ответа из других издательств. Отдал рукопись, услышал стандартный ответ: «Позвоните через месяц», позвонил и Леня Шкурович ответил, что ему понравилось.
Молчанов: А помните тот момент, когда вы первую книгу в руки взяли? Вот изменилось что-то в этот момент для вас?
Панов: Для меня важнее стал момент, когда Леня сказал, что берет рукопись в печать. Видимо, в тот момент, благодаря хорошей фантазии, я уже видел, как держу книгу в руке… Тем не менее, когда увидел только что отпечатанную книгу, на обложке которой значилось мое имя… Конечно, был взрыв эмоций, карнавал, звонки друзьям... Это было незабываемо.
Молчанов: А когда плакаты по всему городу появились? Это 2001 или как раз 2002 год?
Панов: Нет.
Молчанов: Нет, позже? Что-то мне запомнилось. Я в 2001 приехал в Москву и мне запомнилось, что Москва и плакаты Тайного Города.
Панов: Плакаты появились позже, году в 2005, примерно.
Молчанов: А когда вы поняли, все я профессиональный писатель, я этим зарабатываю на жизнь, я этим буду заниматься всегда и больше никакого самолетостроения? Понятно, что это не после первой книги пришло.
Панов: Не после первой книги, а примерно тогда, когда появились плакаты.
Молчанов: Это значит где-то тогда 2004-2005 год, да?
Панов: 2004…Несколько лет я просто писал книги ни на что особенно не претендуя и продолжая жить своей жизнью. Просто появилось любимое хобби, в котором у меня все получалось. А издательство приглядывалось к происходящему. В то время запустили небольшая серию, в которой печатали книги, которые редакторам понравились, но что с ними делать они не знали. То есть, книги, которые не вписывались в тогдашний формат.
Молчанов: Это как эксперимент?
Панов: Да, экспериментальная серия. Причем книги в ней выходили самые разные: и научная фантастика, и космоопера, и фэнтези, и социальная фантастика… А редакторы изучали реакцию читателей. Из этой экспериментальной серии и вырос Тайный Город. Когда в издательстве увидели, как его встречают читатели, как ждут новые истории, тогда и появилась отдельная серия «Тайный Город».
Молчанов: Вы очень много написали за это время. Я в состоянии оценить этот труд, я понимаю изнанку, и я вижу, что это ну 2, а иногда 3 больших романа в год. Можете рассказать, как день ваш выглядит, как устроен ваш творческий быт, сколько страниц в день вы пишите, сколько часов вы работаете в день?
Панов: Сколько страниц – непредсказуемо. У меня нет обязательной нормы на день, зато есть навык «слепой печати», я работаю десятью пальцами, примерно триста знаков в минуту. Это очень важно, когда много и профессионально работаешь с текстом, поскольку успеваешь записать все, что придумываешь… Кстати, думаю я тоже достаточно быстро, и чтобы успеть записать все мысли – приходится быстро печатать. Кстати, можно это рассматривать как совет молодым авторам: учитесь печатать быстро. Ничеготрудного в этом нет, но глядя как некоторые коллеги тычут одним пальцем…
Молчанов: Я переучивался в 35 лет, это был ад. То есть ты весь вот... Я так вот печатал, двумя пальцами потом переучивался через программу «Стамина». И это каждый день, как вагоны разгрузил. Сейчас все вслепую.
Панов: Когда пальцы работают без участия головы, когда не думаешь, на какую клавишу нажать – тогда все внимание уделено тексту. Ты не отвлекаешься, а работаешь над книгой. Это технология, та часть писательского труда, которая относится к ремеслу, а не к творчеству, но навык ремесла позволяет творить, помогает не отвлекаться на мелочи.
Молчанов: А бывало такое что вдруг прошло 12 часов и написано 30 страниц и не заметил как? Бывали такие дни?
Панов: Бывали... К примеру, четвертая книга о Тайном Городе –«Все оттенки черного», увлекла меня настолько, что я отдавал ей все свободное время, каждую секунду. К тому же тогда так совпало, что у меня впервые за довольно большой период времени, получился отпуск причем длительный, мы куда-то съездили, а потом на пару недель застряли на даче. И я засел за работу…Причем получилось так, что «Оттенки» резко отличаются от трех предыдущих книг, она абсолютно другая и по тому, как рассказано, и по тому, о чем рассказано. Возможно, это стало для меня дополнительным стимулом: я увлекся, потому что писал совершенно в ином ключе.В итоге, книга получилась примерно за два месяца, то есть, очень быстро, а потом Леня Шкурович еще три месяца думал, брать ее или нет…
Молчанов: После которой книги вы ушли с работы?
Панов: После шестой, по-моему.
Молчанов: И какой это был год?
Панов: 2005 год, когда появилась серия «Тайный Город». К этому времени я окончательно влюбился в свое хобби, понял, что мне нравится писать книги, и хотел уделять сочинению как можно больше времени. Я понял, что пришла пора сделать окончательный выбор, и стал писателем.
Молчанов: По деньгам сильно потеряли, уйдя с работы?
Панов: Не особо.
Молчанов: К этому времени, наверное, уже была библиотека книг, которая начала приносить какие-то роялти?
Панов: Там все сложно, на самом деле.
Молчанов: Примерно тогда же, насколько я понимаю, у вас началось кино, примерно с середины нулевых, конец нулевых, да? Я посмотрел «Тайный город», то что для ТВ снималось, я вижу там ваша фамилия и фамилия соавтора. Это экранизация, или это реально сценарная работа, которую вы шрифтом couriernew что-то писали? Какова ваша степень участия в этих проектах?
Панов: Если честно, в сериале была не очень большая степень моего участия, потому что, когда я прочитал сценарий первой серии, то понял, что сценарии – это совершенно другой вид творчества.
Молчанов: Другой язык.
Панов: Другая профессия. Я пишу, чтобы люди читали. Чтобы человек, открыв книгу, погрузился в текст и снимал кино у себя в голове.Все мы знаем, что читая книгу мы снимаем лучшую в мире экранизацию. Задача сценариста написать так, чтобы его текст не прочитали, а увидели. Сидя в зале или на диване перед телевизором – не важно, важно то, что сценарист пишет не книгу, а фильм. Это совершенно другой способ подачи и построения материала.Сценарист — это другая профессия.
Молчанов: Вам понравилось, то что получилось? Или Вы так?
Панов: На каком уровне? На уровне сценария? Понравилось. На уровне исполнения? Есть много вопросов.
Молчанов: Хорошо, давайте так. Давайте не будем в эту сторону углубляться.
Панов: Ну да. Кстати, этот вопрос пересекается с тем, о чем мы говорили только что говорили: проблема жанра. Мы можем смеяться над неформальными пирамидами и тем отношением к жанру, которое сейчас существует, но должны понимать, что жанр никуда не исчезнет, и если местные кинопроизводители способны предложить исключительно чернуху с потугами на то, что они считают гениальностью, то люди будут смотреть иностранные фильмы и сериалы. Что, собственно, сейчас и происходит. Причем эти бездарности, неспособные написать простейший линейный сюжет с нормальным финалом, выросли на мощном жанровом кино Советского Союза, когда великие актеры и режиссеры относились к жанру предельно серьезно. Посмотрите, как Быков играет в Красной шапочке! Как Басов играет в Буратино! Посмотрите, как Де Ниро играет в «Пробежке перед сном». В комедии. Это была его первая комедия, сейчас он снимается в разных фильмах, но тогда в начале 90-х это была его первая комедия. Драматический актер которого позвали в комедию. Посмотрите, как он там играет! А у нас считается, что...
Молчанов: Если сериал - можно снимать говно.
Панов: И… А это можно говорить?Да?
Молчанов: Можно. Можно.
Панов: У нашей кинотусовке существует мнение, что жанр не требует усилий, что можно работать спустя рукава. Но уж если позовет, грубо говоря...
Молчанов: Спилберг.
Панов: Да. Спилберг. Ух я,там вот так вот, как встану! да как сделаю! а никто при этом не понимает, что Спилберг будет смотреть на предыдущее работы. Опаньки, что это за унылая физиономия в кадре?Нет, мне такой деревянный актер не нужен. А никто этого не понимает. Нужно выкладываться всегда, потому что в противном случае ты очень скоро начнешь везде работать спустя рукава. Обязательно. Человек ленив, это аксиома. Ленив. Если есть возможность схалтурить – он будет халтурить.
Молчанов: Если есть возможность.
Панов: Если себя постоянно не тренировать, не заставлять себя работать на высоком уровне, то будешь халтурить. Не видел ни одного исключения.
Молчанов: Ну, Вадим. Вот Смотрите. Мне кажется, ну что я имею возможность, как бы немножко, так курсировать между разными комьюнити. И я вижу, что скажем, детективного комьюнити в России нет. Сценарных комьюнити практически не существует. А фантастическая комьюнити оно выглядит, со стороны как бы оно выглядит,как некое такое, опять же, закрытое сообщество, в которое очень трудно проникнуть, и в котором внутри происходят какие-то такие странные и непонятные вещи. Я это увидел своими глазами, когда приехал на РосКОн. Да? То есть я увидел, что…
Панов: А когда Вы там были?
Молчанов: Два года назад.
Панов: Не помню.
Молчанов: Вот. Я там выступал с мастер-классом. И я просто, вот прям, я увидел, что люди с которыми вот так ты можешь там с каким-нибудь Сережей Чекмаевым. Ты можешь, вот так вот, пойти и пообщаться с большим удовольствием. Но когда он там, он играет роль вот этого члена комьюнити. Ну, во-первых,согласны ли вы с этим? Да? Ну вот, грубо говоря, общаетесь ли Вы с Лукьяненко?
Панов: Да.
Молчанов: Да. И понятно, что это общение, не просто как с человеком на улице, да? Вы ощущаете себя членами такого сообщества?
Панов: Да, подобные конференции это возможность поговорить с начитанными и одинаково увлеченными людьми. Мы на одной волне, мы ищем необычное в повседневности и с удовольствием общаемся друг с другом. Поэтому – да, я чувствую себя членом сообщества. В нашей стране Ассоциации детективщиков, вроде, нет, но в Америке, кажется, есть…
Молчанов: Там есть даже отдельно ассоциации писателей триллеров. Там нарезочка очень мелкая.
Панов: Видимо, они прекрасно понимают необходимость общения людей, увлеченных одним направлением.
Что же касается нашей фантастической тусовки, то ее истоки находятся еще в СССР, когда по всей стране появились Клубы Любителей Фантастики. Люди общались, переписывались, обсуждали книги, организовывали встречи… В общем, жили нормальной жизнью. И во многом благодаря тому заделу, фантасты до сих пор хоть как-то объединены… Но к слову сказать, это характерно для всего мира: фантастика сильно увлекает и люди начинают искать единомышленников. По всему миру проходят различные фестивали и конвенты, самые известные из которых это Worldcon и Eurocon, собирающие поклонников фантастики со всего мира. Причем самых разных поклонников: приезжают фанаты фильмов, игр, комиксов, книг – всего, что связано с фантастикой. Ведь фантастика – это огромный культурный пласт. И очень старый культурный пласт. И когда сейчас некоторые писатели и критики пытаются рассуждать о фантастике, их безграмотный лепет напоминает объяснительные клиентов вытрезвителя. Так и хочется подойти к такому «специалисту», обнять нежно и ласково сказать на ушко: «Ты, дружок, сначала хотя бы комикс какой-нибудь прочитай».
Молчанов: Ну, в этот раз вы упомянули Америку. Я просто не прощу себе, если я не спрошу про известный скандал, который сейчас громыхает по всему фейсбуку. История о том. Что Сергей Лукьяненко рассказал о том, что Галина Юзефович, опять же, где-то рассказала, о некоем либеральном заговоре против писателей-патриотов. Я не знаю… Я попрошу сейчас не обсуждать, скажем так, конкретные личности и сам факт существования, несуществования этого заговора. Но мне кажется, что вот этот… сама вот эта история, она попала в какой-то такой очень важный нерв, связанный с читателями и с писателями. Вот то, что я заметил опять же, поправьте меня, если это не так. В нашей фантастике то, что она очень сильно направлена назад в прошлое, то есть даже если это взгляд в будущее, то это все равно взгляд в будущее через прошлое. Если это космос… И, кстати не только у нас это есть, скажем та же «Новая луна», это тоже это «Игра тронов», просто на Луне. И в 60-тые и 70-тые годы фантастика была направлена в будущее, причем так вот, агрессивно в будущее. Сейчас, если это в будущее то, это апокалипсис, это остров Сахалин, и прочий какой-то ад. Вот если у вас… Как бы что вы можете по этому поводу сказать? Действительно ли вы фантасты стали смотреть больше назад, чем вперед? Или это какое-то читательское субъективное ощущение?
Панов: Придумывая варианты будущего, писатели всегда опираются на анализ настоящего, пытаясь экстраполировать то, что видят вокруг. Стругацких торжественно рассказывали нам о коммунистической республике вселенского масштаба. Современные им американцы показывали мир, основанный на идеалистических чертах капитализма. Более «живой», чем стругацкий вариант, но столь же сказочный. Затем появился киберпанк – негативное восприятие будущего…
Молчанов: Согласен, да.
Панов: Писатели начали задумываться над тем, куда их ведет капитализм, понимать, что предлагаемое будущее получается не особенно веселым, но выводов никто делать не стал. Если же мы посмотрим на литературные варианты будущего, которые предлагаются сейчас, то увидим, что в основном писатели видят ту или иную вариацию идеи Герберта Уэллса о глобальном разделении на элоев и морлоков.
Молчанов: Ну, то о чем Харрари сейчас пишет.
Панов: Кому-то гетто, кому-то замки из слоновой кости. Собственно говоря, это и есть высшая стадия капитализма. А если так, то…
Молчанов: Биологическое расслоение?
Панов: Хотим мы этого или нет, но это будущее.
Молчанов: Слушайте, давайте сузим немножко вопрос тогда да? это прям оптимистично. Вы буквально пару дней назад Евгений Копьев, гендиректор Эксмо, написал у себя в фейсбуке, такой на мой взгляд немножко растерянный пост. Что типа: «Я не понимаю, что происходит, что это такое вообще, типа ребята как вы думаете, что будет дальше?» И вы написали в комментариях, что вы в ближайшее время об этом напишете. Вот вы можете сказать в двух словах здесь, нет за 2,5 часа, что будет с родиной и с нами в ближайшее время, то есть вы как скажем так, обращаясь к вам по основной специальности, как писатели фантасты.
Панов: Ну, я уже пытался прогнозировать недалекое будущее.
Молчанов: В «Анклавах».
Панов: Да, в цикле «Анклавы». С тех пор прошло больше десяти лет, некоторые взгляды поменялись, некоторые тенденции поменялись, а некоторые усилились и подтверждают то, что я написал тогда. Грубо говоря, сейчас у нас на дворе «Анклавы», только без «Анклавов», то есть без этого промежутка времени примерно в 50 лет, которые я дал на их формирование. Но мы, тем не менее, в том же тупике, в котором находятся герои книги.
Молчанов: Ну, куда выходить? Война, геноцид?
Панов: К сожалению, человечество привыкло выходить из цивилизационных тупиков старым дедовским способом – войной. Но войны никто не хочет, поскольку жить на радиоактивном астероиде – удовольствие ниже среднего. Но и другого выхода пока никто не видит, потому что вывести цивилизацию из тупика мирным способом может только наука, а она в том же тупике. Назовете последняя крупную научную теорию? Квантовая. Двадцатые годы ХХ века. Скоро столетие праздновать будем. Мы занимаемся тем, что выпиливаем смартфоны из наследства достижений XIX века. У нас не случилось ни одного серьезного научного прорыва, причем, говоря «нас» я подразумеваю всю планету. Мы застыли. Все это понимают, но что делать никто не знает…
Молчанов: Ваша работа предложить это выход.
Панов: В этом году я открыл новую серию: «Аркада» - история ближайшего будущего, что нас ожидает в 2029 году. В книгах я буду исследовать возможные варианты развития общества, изучать модели мира, в котором мы окажемся через десять лет.
Молчанов: Ну, хоть намекните, подмигните, есть выход?
Панов: Выход есть, но за столетний интеллектуальный сон заплатить придется. Причем дорого заплатить.
Молчанов: Да. человеку, который хотел бы сейчас заниматься фантастикой, и писать фантастику. Какой совет вы могли бы дать, вот кроме осваивания слепого метода печати? Просто вот не хочется на геноциде заканчивать.
Панов: Совет…Искать свой путь и быть требовательным к себе. Самые интересные авторы, которых я знаю, не подстраивались под кого-то и тем более не пытались копировать своих учителей, а делали нечто свое. Пусть сначала это казалось непривычным и даже странным, но если есть искра – пламя вспыхнет. Все остальные разговоры в пользу бедных, ведь мир меняется и литература меняется вместе с ним. разница между романами XIX века, начала ХХ века, и конца ХХ века - колоссальна. Давайте для примера возьмем два романа: «Мастер и Маргарита» и «Бойцовский клуб». Можете представить«Мастера и Маргариту», написанную языком Паланика? Это вообще возможно? Нет. Каким будет результат? Позорным. А давайте попробуем написать языком Булгакова «Бойцовский клуб». Это кто-нибудь читать будет? Нет. Язык должен соответствовать истории. Книга это не только язык отдельно, сюжет отдельно, герои вообще где-то там пришли строем как бы из сериала, книга - это законченная история, в которой все должно гармонично сочетаться. И если ты рассказываешь историю бойцовского клуба, будь добр говорить резким языком Паланика.
А главное - никого не слушайте! Книга – это ваше дитя. На обложке значится ваша фамилия и она должна вам нравится от первой до последней буквы. Когда вы закрываете файл и понимаете, что сказали все, что хотели сказать, вы полностью согласны с тем, что вы сказали и вам нравится то, как вы сказали – вот тогда вы написали книгу.
Молчанов: Спасибо!
Аудиоверсия интервью:
Интервью в видеоформате: