Мы продолжаем серию интервью с героями предстоящего фестиваля "Стайеры" - совместного проекта с направлением Пушкинский.Youth, в рамках которого в музее пройдут концерты молодых пианистов, звезд недавно завершившегося XVI Международного конкурса имени П.И. Чайковского.
25 января на сцене Белого зала выступит Алексей Мельников. С исполнителем поговорили Аня Остроумова и Глаша Голубева, студентки Клуба юных искусствоведов, одного из направлений Пушкинский.Youth.
Анна Остроумова: Был ли у вас выбор, становиться музыкантом или нет? Почему вы стали именно музыкантом?
Алексей Мельников: Выбора не было. В шесть лет я попал в Гнесинскую школу, и все. У нас профессиональное обучение с самого детства, как у спортсменов. Мы, кроме игры на инструменте, ничего не умеем, не можем. (Смеется.)
А.О.: Вы ничем не увлекались так же сильно, как музыкой?
А.М.: Нет, потому что музыка отнимала слишком много времени. Были какие-то увлечения, хобби, но не было чего-то, чем я занимался бы серьезно. Я мечтал, правда, быть палеонтологом или космонавтом.
А.О.: Значит, никакие детские мечты не воплотились?
А.М.: Нет. Потому что у меня детство было такое… относительное.
А.О.: Какое же? (С ужасом.)
А.М.: Целый день за инструментом.
А.О.: Совсем весь день?!
А.М.: Еще же надо учиться.
А.О.: Как вы считаете, сколько взрослому пианисту нужно заниматься каждый день?
А.М.: Все время. (Смеется.) Чтобы поддерживать себя в форме, хотя бы часа четыре. Но если нужно учить новый репертуар, то безлимитно. Можно, конечно, играть одно и то же. Я знаю людей, которые выучивают одну программу и всю жизнь ее играют. В год учат, может быть, по одной пьесе. Но сейчас мне приходится учить очень много нового репертуара. Так устроена наша музыкальная индустрия, скажем так.
А.О.: А вы сколько занимаетесь каждый день?
А.М.: Весь день.
А.О.: И больше вообще ничего не делаете?..
А.М.: Я еще ем. (Смеется.) И сплю. Иногда читаю.
А.О.: Есть ли у вас проблемы с соседями из-за ваших многочасовых занятий?
А.М.: Я в основном занимаюсь не дома. Но у себя я сделал звукоизоляцию. Так что сейчас проблем с соседями нет. Но в детстве приходили соседи, угрожали. Но меня папа защищал. Он очень такой… большой и страшный. Периодически приходил сосед, звонил в дверь. Папа раза два с ним поговорил, и он больше не беспокоил.
А.О.: Это родители изначально заставили вас заниматься музыкой?
А.М.: Меня никто не заставлял. Но идея привести меня в Гнесинку пришла именно от родителей. Мне искренне нравилось.
А.О.: То есть вы сразу поняли, что музыка – это ваше и вы больше ни на что не хотите потратить свою жизнь?
А.М.: Если честно, да. Но – все равно постоянно сомневался, особенно когда я начал понимать, что такое профессия, что мне придется жить этой жизнью. Я начал задумываться, а сомнения – неотъемлемая часть каждодневной работы. Даже когда занимаешься. Вот какое-то место сыграл – сомнения: нужно сыграть так или сыграть иначе. Может, вообще лучше не играть?
А.О.: Вы хотели когда-нибудь освоить другой инструмент?
А.М.: Да! Хотел бы освоить орган, например. Виолончель. Если бы я не играл на фортепиано, я бы играл на виолончели. Потому что это самый поющий инструмент. Он совпадает по диапазону с человеческим голосом, у него очень проникновенный звук.
А.О.: Но у вас так и не получилось овладеть этим инструментом?
А.М.: Пока нет, возможно, в будущем удастся. Времени не было.
Аглая Голубева: А другие инструменты вас не привлекают? Например, духовые?
А.М.: Мне нравятся духовые инструменты, просто, мне кажется, у меня дыхания не хватит на них играть.
А.Г.: У Вас есть любимые концерты для духовых? Например, для гобоя, флейты?
А.М.: Есть – концерт для кларнета с оркестром Моцарта. Вообще, мой лучший друг – кларнетист, и я переиграл весь кларнетовый репертуар, потому что я его бесплатный аккомпаниатор. И поэтому я очень люблю кларнет. (Смеется.)
А.Г.: Когда вы закончили Гнесинскую школу, куда поступили?
А.М.: В консерваторию.
А.Г.: Вам там нравилось? Какая была атмосфера?
А.М.: Я учился у профессора Сергея Леонидовича Доренского и его ассистентов: Михаила Луганского, Павла Нерсесьяна и Андрея Писарева. У нас царила очень доброжелательная атмосфера, очень вдохновляющая. А вот какова была обстановка в самой консерватории, вне класса Доренского, сказать сложнее, потому что я очень много прогуливал. Я приходил в консерваторию в основном для того, чтобы заниматься на рояле.
А.О.: Какую роль вы отводите педагогу в обучении музыканта?
А.М.: Очень важную. От педагога все зависит. Это человек, который, во-первых, помогает тебе добиться результата быстрее, во-вторых, дает и нравственные, и художественные ориентиры в профессии. Невозможно отделить личность исполнителей от личностей педагогов. Мне уже сложно сказать, где – мое, где – приобретенное, впитанное от них.
А.О.: Когда вы слышите музыку, вы чувствуете необходимость следить за ней, оценивать?
А.М.: Да, к сожалению.
А.О.: То есть вы не можете слушать ее как фон?
А.М.: Не могу. Это большая проблема. Я не могу сидеть в ресторане, если там плохая музыка. В такси мне физически плохо, если не выключают радио вроде «Радио Дача».
А.О.: Ассоциируются ли у вас тональности с цветами?
А.М.: Мне кажется, нет. Если я об этом начинаю думать специально, то, конечно, у меня каждая тональность вызывает цветовую ассоциацию, как у любого человека, мне кажется. Но чтобы каждая тональность ассоциировалась с одним цветом и ни с каким другим, как у Скрябина, – такого у меня нет.
А.О.: Когда вы играете на сцене, вам для создания образа нужно представлять конкретную историю, как будто вы читаете какую-то книгу, или вы просто идете за звуком?
А.М.: Есть разные стадии работы над произведением. Первая – разбор, который может идти пять дней, а может десять лет – играешь, играешь. На стадии разбора я стараюсь копать настолько глубоко, насколько это возможно. Важно построить форму, найти и рассказать историю. Особенно если ты играешь какое-то большое сочинение, сонату, например. Нужно знать, где у тебя кульминация, точка золотого сечения. К ней надо как-то привести. Я пытаюсь узнать, что композитор писал в одно время с этим произведением, чем он мог вдохновляться, читаю разную литературу. Но когда я выхожу на сцену, это все отсекается. Момент игры – чистая музыка, эмоциональное состояние. История в этом смысле – это не определенные события, не нужно представлять себе никаких персонажей. Эта история похожа на нить, которую ты тянешь через все произведение. В этом смысле любой исполнитель – рассказчик.
А.Г.: Вы больше любите играть с оркестром или соло?
А.М.: Наверное, соло.
А.Г.: То есть вам не нравится, когда вас «забивают»? Вы не любите считать такты в паузах?
А.М.: (Смеется.) Вы думаете, я считаю такты, когда играю с оркестром? Я музыку знаю наизусть. Нет, играть с оркестром мне тоже нравится, но вы же спросили, что нравится больше. Больше нравится – соло. Проблема игры с оркестром в том, что у тебя нет возможности всегда играть только с очень хорошими оркестрами и с лучшими дирижерами. Получается, что играешь немного по чужим правилам. Периодически приходится играть отдельные произведения не так, как хотелось бы. Потому что, скажем, дирижер тебя не поймает. А когда ты играешь соло, ты всегда хозяин положения и делаешь все, что хочешь.
А.Г.: У вас есть любимые композиторы?
А.М.: Наверное, нет. Но могу сказать, кого мне больше всего нравится играть или слушать, и это разные композиторы. (Улыбается.) Самое большое удовольствие играть Баха. Еще люблю играть Рахманинова. Мне даже кажется, что Бах и Рахманинов в чем-то схожи. Рахманинов в своей музыке использовал очень много идей Баха. Например, в мелодике Рахманинов использовал распев, в этом можно найти сходство с Бахом. К тому же у него огромное количество духовной музыки. Но слушать мне больше всего нравится Малера.
А.О.: Чего вы ждали от конкурса имени П.И. Чайковского? Каких впечатлений?
А.М.: Я хотел найти свою аудиторию и получить удовольствие. Все это получилось.
А.О.: Этот конкурс вы ощущали как праздник?
А.М.: Да. Как любое выступление, к которому приковано много, много внимания.
А.О.: Какой самый гостеприимный зал из тех, в которых вы играли?
А.М.: Если говорить в целом, это залы Латинской Америки. Даже не залы, а публика. В Латинской Америке самая благодарная публика, которую я встречал. Там живут люди, сами по себе открытые, они получают удовольствие… от всего. Вообще в южных странах самые приветливые люди, самая радушная публика.
А.О.: Какие смешные случаи, связанные с выступлениями, у вас были?
А.М.: В нашей профессии постоянно встречаются смешные случаи. Недавно мои знакомые играли квартет и рассказали такую историю. Все играли с айпадами и педалями, которые вертят страницы. Но артисты перепутали педали, и альтист переворачивал педалью страницы скрипача и наоборот. А один раз я чуть не проспал свой концерт в Японии. Накануне я очень устал, крепко заснул и проснулся только в семь вечера. И в семь был концерт. Хорошо, что зал был напротив отеля: я очень быстро надел костюм и побежал играть.
А.Г.: У вас есть любимые концертные залы в Москве?
А.М.: В Москве? Большой зал консерватории для меня родной, потому что я там учился и у этого зала мощная историческая память. Несмотря на то, что там акустика сложная, и я не могу сказать, что играть там одно удовольствие – не расслабишься, как в некоторых других прекрасных залах, – ощущения, когда играешь в БЗК, очень особенные. Недавно отличный зал «Зарядье» открылся. С точки зрения акустики, «Филармония-2» – классный зал.
А.Г.: В каком городе находится ваш любимый зал? Или, может быть, вы больше любите играть дома, для себя?
А.М.: Есть два зала, которые я считаю лучшими. Первый находится в городе Нагоя в Японии, не помню, как он называется, но это один из самых больших залов в мире. Этот зал самый лучший с точки зрения акустики из всех, в которых я играл. И второй зал – в Венеции, театр «Ла Фениче».
А.О.: Вы раньше играли в Пушкинском музее?
А.М.: Нет, никогда не играл.
А.О.: Вы будете выступать в Белом зале. Как вы к этому относитесь?
А.М.: Прекрасно отношусь! Мне нравится, что сейчас в Москве, в России много таких креативных проектов. Появляется много новых пространств, где можно играть, и это очень здорово.
А.О.: Вы после этого интервью идете заниматься?
А.М.: Сейчас – да. (Смеется.) К сожалению.