В камере очень светло. Свет бьет в глаза, и мне до сих пор немного непонятно - одна ли я здесь или у меня имеются соседи. Очень хочется верить, что они все-таки есть. Хочется услышать что-нибудь, да все что угодно - разговор вполголоса, плач, покашливание, храп. Хоть что-нибудь.
Ведь если их все-таки нет - значит, это одиночная камера. Выходит, я совершила что-то совсем страшное. Может, убила кучу народа или ограбила банк.
Но я этого совсем не помню. Помню только камеру, белый свет, и тюремщика. Вернее, тюремщицу. Почему-то это женщина. Она появляется тут время от времени,чтобы подкрутить какое-то колесико на стене, чтобы софиты горели ярче. Она никогда не отвечает на мои вопросы - только презрительно смотрит поверх очков. Черт, наверное я и вправду ужасный преступник, опасный для общества. Даром, что ничего не помню. А значит, заслуживаю все то, что сейчас со мной.
Сегодня, когда я почти ослепла от беспощадного освещения и потеряла счет времени, произошло кое-что. Ко мне пришли гости. Мои глаза смогли разглядеть лишь расплывчатый силуэт, но я узнала его по запаху. Я не ожидала, что N решит навестить меня. Все-таки я опасна, и на моих руках, скорее всего, кровь многих людей. N говорил много, очень много, и я вспомнила, как звучит человеческий голос. Что-то о каких-то концертах, теплой озерной воде, и ивах в парке. Я сказала, что у меня беда со зрением и я не могу его видеть, но все равно я очень рада, что он пришел, что тут одиноко, и я совсем не помню, почему я здесь - может, он знает. Кажется, тут плохая акустика - N ничего не услышал, и как ни в чем не бывало, продолжил говорить о музыке и красоте. Через какое-то время пришла тюремщица, и N пришлось уйти. Несмотря на это, мне полегчало. Где-то там, за стенами, мир продолжает существовать, несмотря на тот вред, что я принесла ему. Ничего не обрушилось и не поломалось. Перед сном я внезапно четко увидела очертания моей камеры. Это хорошо. Значит,если N придет в следующий раз, я все-таки разгляжу его.
N теперь приходит каждый день, и мое зрение совершенно пришло в норму. Его визиты действуют на меня благотворно, хоть он абсолютно не слышит моей речи. И почему-то никогда не спрашивает ни о чем - может, знает о странной акустике в моей камере? В любом случае - во мне что-то изменилось.
Сегодня, после ухода N, я впервые запела. Не вымученно, а по-настоящему - громко, жизнерадостно, может, немного фальшивя. Свет в камере моргал, как сумасшедший - кажется, здешнее оборудование не рассчитано на громкие звуки. Тюремщица всунулась в камеру с рассерженным видом и гаркнула: "Прекрати!" Я впервые услышала ее голос - скрипучий и неприятный. Почему-то я больше не чувствую никакой вины перед ней. Ощущаю только, что могу петь целыми днями - это хорошо, я напрягаю связки, я чувствую себя живой. Может, когда-нибудь я смогу говорить так громко, что N меня услышит. А еще впервые появились дерзкие мысли - мысли о побеге. Я не помню, почему я здесь - может,убила кого-то. Но если я окажусь на свободе, то больше никому и никогда не сделаю ничего плохого. Свободные люди не лгут, не убивают, не грабят - они живут и любят. И лишь жестокие тюремщики не могут этого понять. Но я непременно сбегу. А N поможет мне в этом.
Сегодня я рассказала N о своих мыслях. Увы, он снова не услышал, а продолжил рассказывать что-то о белке, которую кто-то посадил в клетку с колесом. Я так и не поняла, за что белке такое заключение. Может, она убила кого-то или украла мешок с орехами? Но ничего. Завтра я планирую бежать и начать новую жизнь. Думаю, N будет рад. А тюремщица, вероятно, не очень.
Сегодня все складывалось, как надо. Наверное, у кого-то наверху слух хороший,несмотря на проблемы со звуком в камере. Тюремщица, впуская N ко мне, забыла закрыть дверь. Почему-то я знала, что та самая,главная дверь, ведущая наружу, тоже не заперта.Тогда я взяла N за руку и сказала:
- Нам пора.
Мы вместе вышли из камеры, как воры прокрались по темным коридорам - наверное, тюремщица не сочла нужным устанавливать тут софиты. Вот и заветная дверь нараспашку. Пару шагов, всего пару шагов до заветной свободы. Но тут из ниоткуда с невозмутимым видом материализовалась уже до одури доставшая меня диктаторша.
- На выход, на выход - сладко улыбнувшись, неожиданно пропела она - Находиться тут слишком долго - чревато вредом для нервов и зрения. Надеюсь, вы больше никогда не вернетесь сюда.
Я не верю своим ушам. Она так спокойно выпускает нас? Она выпускает меня на свободу? Верит, что я исправилась? Но вот N направляется к выходу, а тюремщица загораживает мне дорогу. Они обмениваются любезностями. Тут он оборачивается ко мне и говорит - короткую, отрывистую, звучащую, как приговор, фразу:
- А ты - остаешься здесь.
И в этот раз я тоже не верю ушам. Уши ненадежны, акустика искажена, а я, вероятно, просто неправильно понимаю смысл сказанного. Я не знаю, почему я здесь. Неужели я все-таки убила? Дыхание перехватывает. И все-таки - я бегу вперед, бегу, уже не особо веря ни N, ни тюремщице, ни даже самой себе. Оттолкнув их - и откуда только силы взялись? - я бегу на свободу. Позади меня - погоня. Неужели я думала, что мне так просто удастся убежать? На пути - какая-то крыша. Я всегда боялась высоты, но сейчас, в состоянии аффекта,взбираюсь на крышу также легко, как кошка на дерево. Выстрел. Кто стрелял - не знаю. Я, наверное, также стреляла в кого-то, и точно также кого-то убила. Только вот совсем этого не помню. Кто-то сидит рядом и гладит меня по голове. Того, убитого, тоже так утешали? А небо становится ближе и теплее. Что бы мы не совершили тут, на земле - там нас уже давно поняли и простили. А значит, больше не будет ни тюрем, ни тюремщиков.