Уже ближе к вечеру, но тепло еще совсем по-летнему. Конец августа –это же все равно лето. Я сижу на скамейке, прогретой дневным солнцем. Чуть поодаль от меня играет в траве рыжая и смешная девчонка-семилетка. Это моя внучка. Она слишком занята процессом и почти не обращает внимания на меня. Она снова придумывает какой-то блог или ток-шоу и оживленно рассказывает воображаемым зрителям о траве, букашках, об Италии, которую недавно посетила с родителями и младшим братом. Ее голос разносится на пол-округи. В ее роскошных золотисто- рыжих кудряшках застряла паутинка, принесенная теплым августовским ветерком.
Она никак не может запомнить название Венеции, и рассказывает про город на воде. Ее нежное личико вдохновленное теми чудесными впечатлениями, светится радостью и детской беззаботностью. Рыжие брови слегка приподняты, а большие миндалевидные карие глаза сверкают так, что мне хорошо видно это на расстоянии не менее пятнадцати метров. Кстати о бровях. Обожаю ее брови. Это настоящий индикатор настроения. В минуты обиды, злости или возмущения кожа под ними краснеет, от чего брови приобретают особый огненный цвет. Это и смешно и мило.
Вдруг девчонка резко вскакивает и подбегает ко мне. Я хочу попить! Дай мне, пожалуйста! Мы вместе лезем в мой рюкзак и извлекаем оттуда небольшую бутылочку с детской питьевой водой. Милка жадно пьет, припав губами к горлышку. А ты хочешь? Протягивает бутылочку мне. Я? - Нет. Она обнимает меня и целует в щеку еще мокрыми от воды губами. И бежит играть. Зрители заждались.
А я думаю. Думаю о том, что же может такого совершить в столь нежном возрасте это дитя, чтобы предпринять жесточайшую попытку растоптать ее душу, срезать ей крылья на самом взлете, заставить поверить в то, что она зря живет и зря дышит. Именно так и поступила в свое время со мной моя мать.
Я тяжело вспоминаю свое детство. В нем не было ни добрых утруженных материнских рук, о которых писали классики, ни материнского тепла, ни радости. В нем лишь было осуждение. За все. За то, что посмела родиться и начала дышать.
Как раз в возрасте 7 лет я пошла в первый класс. Моя добрая старенькая прабабушка научила меня грамоте, чтению, письму и математике. Научила как-то непринужденно. Мы ложились с ней спать и в темноте она проговаривала со мной примеры и слова. Благодаря ее науке я сразу же стала первой в классе. И меня взяли в октябрята и выбрали командиром класса. И отличительный знак у меня был особый. Помимо той стандартной красной железной звездочки с круглым портретом кудрявого малыша-Ленина, мне на школьный фартук нашили большую картонную звезду, обтянутую красным сатином. В силу возраста я не особо задумывалась о том, насколько это почетно. Меня хвалили за чтение, счет и сочинения.
И я была вполне себе довольная, по сути, оставаясь все той же бесшабашной семилеткой. И как все дети я могла позволить себе ослушаться взрослых, точнее свою мать. Мои преступления были однозначны и просты. Я не хотела вставать так рано в школу. Конечно, и капризничала и скандалила. И получала за это тумаков. Достаточно скоро матери надоело прикладывать силы, а точнее кулак к моему воспитанию и она решила поступить куда как более радикально. Взяв меня за руку, она потащила меня в школу к моей первой учительнице и вместе они придумали для меня настоящую казнь.
И эта пожилая и умудренная педагогическим опытом женщина собрала после уроков весь наш класс на срочное собрание, где объявила меня преступницей номер один, недостойной быть командиром. А затем было объявлено голосование, где все дети единогласно подняли руки против меня. Учительница вызвала меня к доске и еще одного крупного и, как ей казалось, сильного мальчика. Ему она и приказала сорвать с меня сатиновую звезду. В одно мгновение весь мой мир сузился до того моего черного фартучка, где на месте звезды оставался крохотный кусочек сатина и несколько красных ниток. С тех пор жизни в школе мне не было. Со мной не хотели дружить, играть, делится конфетами. Я стала никем и ничем. Только осуждение. Я ждала его отовсюду.
И оно находило меня в оскорблениях одноклассников и учителей, в недовольных и холодных взглядах моей матери. Она находила повод для осуждения во всем, даже если мне удавалось получить двадцать пятерок в неделю, все сводилось к тому, что я ужасна. У меня было все не так – брови не той формы, слишком толстые губы, то чрезмерно прямые волосы. Про то , что я была по словам матери жирной каракатицей с весом 50 кг при росте 1.6 метра, уж и говорить не приходится. К семнадцати годам я стала ходячим комком комплексов, пытающимся спрятаться, забиться куда-нибудь от чужих взглядов. Да еще на протяжении всех этих лет мать часто говорила мне, что меня надо было бы придушить в кроватке, когда я была младенцем. Она упрекала меня за все, даже за зеленые какашки в пеленках. А ее взгляд всегда светился ненавистью и презрением.
Со временем, сама не знаю почему, я вдруг начала нравиться парням. Тем, что не учились со мной в одном классе. И только выйдя замуж и уехав подальше от матери, подальше от этого проклятого города, я как-то нашла в себе силы жить дальше, окончить институт, родить двоих детей и дождаться внуков.
Смешной рыжей девчонке наконец надоело вести блог, она притомилась и захотела поесть. Пойдем, кушать хочу. Купишь мороженое по дороге? Конечно, куплю! Она взяла меня за руку своей маленькой теплой ладошкой и посмотрела на меня своими огромными карими глазами. Мои глаза, подумала я. У сына и его жены глаза зеленые. А ты взяла мой цвет. И манеры мои. Ты смешная, красивая и чистая сердцем. В тебе столько доброты. Никому не позволю обрубить тебе крылья.