По улице брёл, шатаясь, ветер, цепляясь за обглоданный временем штакетник. Над бездной прошлого болтался день, зацепившись холщовой рубахой за крюк месяца. Я оглядел неуютную, неухоженную комнату. На старых обоях в мелкий голубой цветочек виднелись следы времени в виде серых безликих пятен у выключателя и у старой деревянной кровати с просевшим матрацем. У окна стоял стол, покрытый новой клеёнкой в крупную синюю клетку, на котором стояла массивная стеклянная пепельница, наполненная горбатыми окурками и пустая керамическая ваза. К столу прижался стул с потёртым сиденьем и табурет, окрашенный коричневой краской. Напротив кровати у стены примостился диван с боками ободранными, когда-то жившим здесь серым котом Васькой. Диван был застелен зелёным гобеленовым покрывалом. В углу на тумбочке восседал старый телевизор. Дверь выходила в маленькую кухню с давно небелёной печкой, на которой стоял зелёный закопчённый чайник. В углу кухни стоял небольшой кухонный стол. У двери была прибита вешалка, под которой в беспорядке валялась обувь. Рядом с вешалкой стоял большой алюминиевый бак с водой.
Услышав стук в дверь, я обернулся и на пороге увидел своего старшего брата, который вернулся из мест заключения. Он был худой, лицо серое, цвета небелёного потолка моей кухни, над бровью виднелся небольшой шрам.
- Здорово братан!- рявкнул он с порога и, стряхнув с себя осенний холод, снял куртку и прошёл в комнату.
- Здорово,- нерешительно сказал я, протягивая ему руку.
- Что-то радости не вижу. Я ненадолго. Мать, знаю, померла, ты её домишко продал, так что за половину дома ты мне должен. Бабки отдашь, и я свалю, дела у меня в городе,- сказал он, пожав мне руку, и как-то недобро по-волчьи посмотрел на меня.
- Сколько времени прошло, денег тех уж давно нет,- промямлил я.
Страх повис на плечах, пригнув меня к полу и, отразившись в зрачках, покрыл изморозью мою, свернувшуюся в клубок, душу.
- Что, щенок, дом продал, бабки прожрал, а о брате не подумал! Ну да ладно, я сегодня добрый. Дай мне что-нибудь пожрать, завтра поговорим,- прорычал он, оскалив гнилые зубы.
Я вспомнил, как однажды я пришёл из школы, я тогда ходил во второй класс, а брат мой в девятый, и увидел, как брат нашёл у отца ружьё, замотанное в тряпку, спрятанное в кладовке под грудой мешков, потом взял патроны, лежавшие в ящике кухонного стола. Обрадовавшись, он предложил мне пойти с ним в лес, дичь пострелять. Он взял большую чёрную брезентовую сумку, в которой что-то шевелилось, кусок проволоки, зачем-то верёвку, и мы пошли. За нами увязалась собака. Зайдя в лес, он натянул проволоку от одной берёзы до другой, достал верёвку, порезал на три куска и, вытащив из сумки маленьких щенков, обвязав их туловища куском верёвки, стал их привязывать к проволоке. Они пищали, беззащитно скребли маленькими лапками пустоту синевы, и удивлённо глядели на зелёный шелестящий лес.
- Не трогай, они же маленькие! Живые!- закричал я, повиснув у него на плечах.
Он посмотрел на меня, и что-то жутковато волчье мелькнуло у него в глазах. Он скинул мои руки с плеч, как удавку с шеи, зарядил ружьё и, гогоча, приставил к моей голове. Холод обжёг меня с ног до головы. Язык примёрз к нёбу. Ужас дрожью высыпался из души и застыл в повлажневших глазах. Собака, не переставая лаяла, глядя как её щенки пищат, подвешенные к проволоке. Она изо всех сил пыталась допрыгнуть до них, защитить, сорвать и унести в будку, и всё отчаянней становился её лай.
– Хочешь щенков?- ехидно спросил он, обращаясь к собаке,- На, получай!
Он отвёл ружьё от моей головы и выстрелил в собаку.
Собака упала и, тяжело дыша, умирая, глядела на своих маленьких щенят. Я закричал:
- Что ты делаешь! Я всё расскажу папе!
- Только попробуй, ляжешь рядом с собакой,- процедил он сквозь зубы и, прицеливаясь, стал стрелять по беззащитным щенкам, как по консервным банкам.
Я больше не мог смотреть и побежал к дому, не разбирая дороги. Я прибежал домой, залез под одеяло и ни уговоры матери, ни отца не заставили меня встать. Я весь дрожал, у меня даже температура поднялась. Два дня я провалялся в постели. Отец, не обнаружив щенков и собаки, кинулся искать ружьё и, осмотрев его, пошёл за патронами. Не досчитавшись десятка, закричал на весь дом:
- Где этот сукин сын? А ну, Григорий, иди сюда!
Из комнаты выскочил Гришка и недоумённо уставился на отца.
- Это ты, паршивец, щенков и собаку застрелил?
- Да не брал я твоего ружья, я даже не знаю, где оно лежит. Ты же его прячешь,- сухо сказал он, исподлобья поглядев на отца.
Мать, покачав головой, только и выронила:
- Убивец ты Гришка, убивец,- и заплакала.
Отец со злости сломал ружьё и сжёг в печи.
После окончания школы, на день рождения своего дружка Павлика, Гришка затеял с ним драку и бил его, попавшимся под руку кирпичом, по голове и по лицу, еле его оттащили. Павлика невозможно было узнать, лицо было одно кровавое месиво. За убийство Гришку осудили на тринадцать лет. Мама после суда вскоре умерла. Отец сильно запил и ушёл вслед за ней.
В мою жизнь тихо вошла Вера Павловна, сестра мамы. Она помогла мне окончить школу и училище. После окончания училища я устроился работать электриком на местную птицефабрику. Зимой под новый год Вера Павловна поехала к своей дочери в отпуск, да там и осталась, а я остался один. Моё одиночество разбавила сладостью Светлана. Я перебрался в её дом, свой продал, деньги ей отдал. Она меня приласкала, утешила, да потом и бросила, ушла к соседу. На мои деньги они купили машину, она ему двух ребятишек родила, и теперь живут в его доме вроде не плохо. Я благодарен ей за то, что она меня на улицу не выгнала, а в своём доме оставила, помогла мне его приватизировать, какой-никакой, а свой.
Я долго жил один, на баб смотреть не мог, а потом встретил Людмилу, пухленькую, тёплую, такую ласковую, как увижу, так сердце начинает трепыхаться, как рыба в сети. Теперь вот ребёночка ждём. Будет у меня ещё один родной человечек.
- Ты что, уснул? Или брат тебе, как бомж с улицы?- недовольно спросил Григорий, прервав затянувшееся молчание.
Я достал из холодильника кастрюлю с борщом, включил двух конфорочную печку и поставил на неё кастрюлю.
- Как тебе жилось?- спросил я, размазав по лицу улыбку.
- Как в тюрьме,- с усмешкой ответил Григорий.
- А я жениться надумал. Людмила женщина хорошая, хозяйственная, так что не переживай, я к ней пойду жить, а ты хочешь здесь живи, а хочешь, я дом продам, а деньжата тебе достанутся,- сказал я, помешивая в кастрюле борщ.
- Вот это хорошо. Борщ скоро согреется, а то жрать хочется?- недовольно пробурчал он.
Немного погодя я налил борщ в тарелку и поставил перед Григорием на стол, хлеба порезал, колбасы.
- А выпить, ничего нет?- спросил он, подвигая к себе тарелку.
- Выпивки нет, я сам лишь по праздникам употребляю,- ответил я.
- А для друзей? Я вот вернулся, чем не праздник! Ладно, ночь уже, устал я, сейчас спать будем. Завтра встречу обмоем,- сказал он, уплетая борщ вприкуску с колбасой.
Наевшись, он погладил рукой свой тощий живот, и поплёлся к кровати и через несколько минут я уже слышал его размеренный храп. Я убрал со стола и лёг на диван. Сон обошёл меня стороной. Тревога запустила коготки в мою душу и глядела на меня жёлтыми змеиными глазами. В подушку стекали тревожные мысли.
Утро, скинув одеяло облаков, стало тихо карабкаться на небо, таща жёлтую дыню солнца. Воскресный день холодный дрожащий, поймав бабочку ночи, пришёл ко мне под окно. Я встал, оделся, принёс дрова, растопил печь. «Сейчас супчик вермишелевый сварю с курицей»- подумал я.
Помыл окорочок, порезал, бросил в кастрюлю с водой и начал чистить картошку. Вскоре супчик был готов. Я заглянул в комнату, на кровати безмятежно похрапывая, спал Гришка. Я взял пакет, деньги и направился в магазин за водочкой.
- Ты чего это с утра пораньше водку покупаешь?- с любопытством спросила Марья Сергеевна наша продавщица, полная темноволосая ярко накрашенная сорокапятилетняя женщина.
- Брат с тюрьмы вернулся, отметить надо,- сказал я, кладя в пакет бутылку водки, банку маринованных огурчиков, кусочек сыра и ветчины.
- Я твоего брата помню, страшный он человек, хотя, люди меняются. Может ума набрался, а может и последний потерял,- сказала Марья Сергеевна.
- Ты с ним поосторожней!- вдогонку крикнула она мне.
Я вышел на улицу. Меня обнял пронизывающий ветер. На дворе хлопотала осень, срывая с деревьев порыжевшие листья.
На душе было по-осеннему холодно. Я подошёл к дому, больше похожему на сарай, открыл двери. На меня обвалился крик моей Людмилы.
- Гад паршивый! Скотина!
Я почти влетел в комнату. На полу лежала Людмила с окровавленной головой, рядом валялась пепельница.
- Ты что наделал!- заорал я.
- Надо было ей как то рот закрыть. Проснулся, вижу, баба стоит, вроде ничего, и с удивлением на меня смотрит. Спрашивает меня: «Ты кто?». Я ей по-хорошему так отвечаю: «Брат я Санькин, а значит твой родственник», и к ней руки протягиваю. Она мне: «Ты чего?» а я ей шёпотом, ласково так: «Иди ко мне, голуба». Она от меня, я к ней. Тут меня совсем разобрало, сам понимаешь, сколько бабы не видел. Повалил я её, а она дотянулась до пепельницы и хотела меня ударить, да ещё и орать начала, а я что, не мужик! Я выхватил пепельницу, да треснул её по голове. Ладно, я пошёл. Извини брат, так получилось».
- Ты же моё будущее убил! Ты же меня убил!- тихо сказал я и, вспомнив слова матери, процедил сквозь зубы: - Убивец ты Гришка, убивец.
Душа налилась злостью. Пружина внутри меня сжалась, а потом резко выпрямилась. Я выскочил в сени, схватил лежавший в углу кусок провода, вернулся и, сколько было силы, ударил брата кулаком по его наглой морде. Он упал с глухим стуком, будто мешок гнилой картошки. Я проводом связал ему руки, потом вызвал милицию и скорую помощь. Он как плевок лежал на полу, скрючившись, и зыркал на меня потемневшими от злости глазами. Я брезгливо поглядел на него, еле сдерживаясь, чтобы ему не врезать, не хотел уподобляться этому уроду, подошёл к Людмиле и, немного приподняв, посмотрел в лицо.
- Что, эту сучку жалко стало, а родного брата по боку? А я вот скажу, что это ты её убил… из ревности. Что? Испугался!- с усмешкой сказал Григорий, и сплюнул на пол.
- Она не сучка, она моя жена,- громко сказал я, разделяя слова, как слипшееся тесто.
- Ты что так рано пришёл? Я ведь её только поймал, крылышки ей поломал, а поиграть не успел,- разочарованно прошипел брат.
- Ещё скажешь слово, и я за себя не ручаюсь!- взревел я.
- А я ведь точно скажу, что это ты её убил, вон и рука у тебя в крови. Будто ты пришёл из магазина, а тут мы кувыркаемся. Ты не выдержал и пепельницей её насмерть. Запах тюрьмы как мясо жрать будешь. Он до сих пор меня преследует. А может, мы её в огороде закопаем? Нет тела, нет дела,- по-деловому предложил он, пристально глядя мне в глаза.
- Ты что? Совсем рехнулся! Может, она жива?- воскликнул я.
- Куда там, сдохла, я и так вижу, что сдохла, так что тюрьма тебе светит, братан,- сказал он в сердцах.
Вскоре приехала скорая помощь. К моему счастью Людмила была жива, просто сознание потеряла, а брата забрали и осудили и там он сгинул, засосало его тюремное болото, да не выплюнуло.